Алексей Слаповский - Синдром Феникса Страница 24

Они старались, а вечером голова к голове листали, мечтая о покупке, журнал “Mountain Bike”, выбирая самые передовые модели мощных велосипедов — как минимум восемнадцатискоростных.

Но без настоящих помощников было трудно — слишком много черновой тяжелой работы и такой, для которой нужны взрослые, более или менее умелые руки.

Один нашелся сам — Валера Абдрыков.

Он навестил Татьяну по поводу взять взаймы, так как праздник спасенной жизни у него продолжался, а средств не осталось: из квартиры находящейся на излечении сожительницы Веры он вынес и продал все, что можно, работать же совсем отвык, да и не брали уже никуда: вид крайне непрезентабельный даже для грузчика.

Татьяна, естественно, отказала.

— Допился совсем, — сказала она, жалея его не как бывшего мужа и не как человека, а как отца своих детей, которым, как ни говори, будет неприятно, если он сдохнет от пьянства в канаве.

— Это мое дело! — гордо ответил Абдрыков. Он даже в просительной ситуации старался держать характер. Держал, правда, из последних сил. — Ты не бойся, я отдам.

— С каких шишей, интересно?

— За работу получу.

— За какую?

— Да там, — махнул рукой Валера в сторону мифической работы, про которую он уже и забыл, как она выглядит. Ему было так худо, что не осталось даже энергии на то, чтобы убедительно соврать.

Георгий в это время как раз вернулся с участка Ледозаровой, умывался перед ужином. В семейный разговор вмешиваться не собирался, но тема оказалась близкой и не вполне семейной, поэтому он предложил:

— А ко мне не хотите пойти?

— Землю таскать? — спросил Абдрыков, знавший о делах Георгия.

— Да хоть бы и землю таскать в том числе, — не стал попусту обольщать его Георгий. — Не задаром же.

— Если бы что-то квалифицированное, я бы мог.

— А что вы умеете квалифицированное?

— Да все. Кирпич ложить, фундамент заливать, по столярке-малярке все умею, — приукрашивал свои способности Абдрыков.

Глянув на Татьяну, Георгий по ее усмешке понял, что Валера привирает. Но все-таки сказал:

— Ладно, попробуем.

И взял Валерия.

Потом к ним присоединился Кумилкин.

Это было неожиданно для него самого: шел мимо, остановился, понаблюдал, как Абдрыков заливает цементным раствором дно будущего пруда, сказал:

— Это ж тебе не бассейн, а пруд. Ему в дне вентиляция воды нужна — или она стоячая тут будет?

— Вода лучше проточная, — сказал находившийся здесь же Георгий. — А вы откуда такие тонкости знаете?

— Да делал пруд одному начальнику, — сказал Кумилкин, умолчав, что это был начальник тюрьмы.

— А рассказали бы?

Кумилкин сначала рассказал, потом показал, потом Георгий предложил ему войти в бригаду, Кумилкин было отказался, но пришел на следующее утро:

— Ладно. Просто деньги нужны, чтобы уехать отсюда к черту. Или в виде первоначального капитала на гостиницу.

Так он оправдал перед самим собой собственное странное желание поработать — ибо то, что делали Георгий и Валера, его неожиданно заинтересовало. Фантазию можно применить. Не скучно.

Проводил здесь все свободное время (а другого и не было) и дважды инвалид Одутловатов.

Тоже сначала порыскивался помочь, но отстранили: ничего толком не умеет и быстро выдыхается.

Зато Одутловатов помогал морально: сидя в теньке, рассуждал о пользе труда и красоты, причем рассуждал толково. Мы ведь, говоря о деле, гораздо умнее, чем тогда, когда это дело делаем.*

— В России живут некрасиво! — сказал он.

— Удивил, Олег Трофимович! — воскликнул Кумилкин, дробя камень. — Кто ж этого не знает?

— Ты, Юра, считаешь, что я о наших нравах? Некрасиво — в смысле, ну, как говорят — некрасивый поступок? Плохой, то есть?

— Ну.

— Нет. То есть и в этом плане тоже, но я в плане красоты как украшения.

— Это правда, — понял мысль Одутловатова Абдрыков. — Он оперся о лопату, закурил и развил мысль: — Всю жизнь в грязи живем — и нам нравится. Народ такой.

— А мы по-другому жить не можем и не должны! — защитил народ Одутловатов, хотя начал с явной критики. — Могу обосновать!

— В самом деле? — заинтересовался Георгий.

— Запросто! Вот смотрите. Русские люди всегда жили в деревянных домах. Дома то и дело горели — целыми деревнями. Что получается? Твой сосед стены из кривых бревен скатал, гнилой соломой покрыл — сгорел. Ты постарался, срубил дом красиво, крышу дранкой обделал, досточка к досточке, конечек присобачил — и тоже сгорел. Кому обидней? Конечно, тебе. И следующий дом ты уже перестаешь стараться делать красивым. Вещи тоже. Все равно сгорят.

— Так уж обязательно и сгорят? — спросил Кумилкин. Он был вообще-то согласен, но все же спросил — для спора.

— Ну, отнимут.

— Кто?

— Мало ли. Татаро-монголы. Хозяин-барин при крепостном праве. Люди ведь жили временно у нас всегда. Нападут, в плен уведут, продадут, холера какая-нибудь. А когда крепостное право кончилось, только раздышались немного, советская власть началась, колхозы, то есть опять ничего своего, все временно. Работа не твоя, квартира не твоя, все не твое, все временно. А когда человек временно живет, есть у него интерес что-то украшать? Да никакого! Если уж только из личной старательности.

Георгий слушал Одутловатова внимательно — видно было, что сам об этом размышлял.

Спросил:

— Вы откуда все это знаете?

— Книги читал про историю, — пояснил Одутловатов. Он действительно прочел за последние годы три или четыре исторические книги, предпочитая этот жанр всем прочим, и, будучи неглупым человеком, сделал для себя выводы.

Так они и продолжили: Георгий, Валера и Юрий работали с периодической мелкой помощью Толика и Кости, наводя красоту, а Олег Трофимович помогал им рассуждениями о бессмысленности работы и наведения красоты, которые их странным образом не расхолаживали, а даже наоборот, пробуждали энергию — им словно интересно стало своей частной деятельностью опровергнуть те общие законы, которые им предъявлял Одутловатов.

По вечерам Георгий садился за компьютер Кости, и они вместе смотрели в Интернете, какие бывают виды ландшафтного дизайна. Видов этих оказалось немерено. Георгий вприглядку учился и перенимал, а также запоминал на будущее.

Внимательно читал газеты, книги, в том числе те, что уже прочел, находясь у Татьяны. То есть заново.

— Хочешь найти, что тебя касается? — спросила Татьяна.

— Да нет. То есть и это тоже. Просто — накапливаю информацию.

Или взялся за Костин учебник немецкого языка. Вчитывался, тихо произносил слова, вслушиваясь в них. Объяснил Татьяне:

— Понимаешь — обидно. Врач сказал: в пассивной памяти все есть. И ты вот тоже говоришь, что я в бреду по-немецки говорил, по-английски. Значит, я эти языки знал? А теперь — не знаю. Но они же есть во мне! И не только языки, все остальное. Все есть — а где-то там пропадает, не используется.

— Вообще-то человеку хватает и того, что он сам по себе помнит, — заметила Татьяна. — А если запоминать все, что случается, это же невозможно будет жить. Если бы я помнила, как и кто меня обижал, какие у меня неприятности были, ты представляешь, как бы я мучилась?

Георгий улыбнулся:

— Ты умная женщина.

Татьяна смутилась и отвернулась. Она, конечно, дурой себя не считала. Но и слишком умной тоже. В пределах нормы. Поэтому и застеснялась похвалы Георгия.

Она вообще все больше его стеснялась, как ни странно. Предыдущий Гоша ее раздражал до злости, до того, что хотела от него избавиться, но он был ей понятен. И смотрел на нее понятно, хоть и похабно, конечно. А этот улыбается, говорит вежливые слова, а интересуется ли всерьез — неясно.

Татьяну пугали эти ощущения. Никого она в этой жизни не боялась и не стеснялась. И если это возникло — то неспроста. Когда-то Абдрыков на нее так действовал — она, смешливая и дерзкая, при его появлении терялась, путалась, хотя не подавала вида, продолжала смеяться и дерзить.

Поглядывая на Георгия, она искала в нем недостатки — и находила, долго ли при желании? Но с ужасом чувствовала, что и недостатки ей нравятся.

И не настолько уж она робка. Она, пожалуй, в другой ситуации не посовестилась бы переселить Георгия из сарая в дом, а там… Ночью мужчина к женщине сам дорогу найдет. Но нет, не предлагала Георгию переселиться, на ночь запирала дверь. По очень простой причине. Ну, хорошо, пустит она его в дом, а потом и к себе в постель. А вдруг он от шока память потеряет? И утром не узнает ее? Проснешься, а он — “ты кто”? Может ли быть что для женщины унизительней?

Однажды она поймала на себе его внимательный взгляд. Улыбнулась, спросила:

— Ты чего?

— Кого-то ты мне напоминаешь.

— Наверно. С этого и началось: с кем-то спутал, прибился.

— С кем?