Алла Шильман - Может быть Страница 24

О том, что ее родной Воронеж на самом деле город почти с миллионом жителей, с театрами, музеями, университетами, домами культуры, парками отдыхов и даже цирком, она предпочла не упоминать, старательно описывая бытность своего (относительно недолгого, нужно отметить) нахождения у бабушки, проживающей в пригороде одного небольшого районного центра области.

Воодушевленная собственным экспромтом, Евгения Николаевна была прекрасной. Ее щеки пылали румянцем, глаза горели, а грудь вздымалась самым соблазнительным образом. Алексей Петрович искренне любовался женщиной, которая, как оказалось, была значительно моложе, чем он предполагал и, что самое удивительное, намного привлекательнее.

– Знаете, какое событие было самым значимым в моем детстве? – продолжала Евгения Николаевна. – Вернее, два события?

– Поездка в лагерь?

– Нет, что вы! О лагере я могла только мечтать, тем более, о море. Самыми значительными культурными событиями моего детства были выступления областного хора, да показы индийских фильмов в ДК.

– О! это действительно было событием! – засмеялся Алексей Петрович.

– Извините, – еще раз мило смутилась Евгения Николаевна, – я, наверное, утомила Вас своим безрадостным детством.

– Нет, ну что вы! Было достаточно интересно.

– Вы, наверное, теперь будете думать, что я какая-то совершенно необразованная дурочка! – картинно расстроилась гостья.

– Ну, с другой стороны, зато теперь у меня есть прекрасный повод, чтобы пригласить вас на специальную экскурсию по моему, как Вы выразились, «музею», который, впрочем, я обычно именую квартирой. Кстати, начать мы можем прямо сейчас. Вот здесь, например, у меня кухня, на которой вы можете выбрать все, что вашей душе угодно.

Алексей Петрович засмеялся.

– Только очень прошу: не забирайте у меня плиту, а то мне не на чем будет готовить!

– Ну что вы! – теперь уже по-настоящему смутилась Евгения Николаевна, судорожно вспоминая, зачем же, собственно, она сюда пришла.

Вспомнила – за солью.

– Мне бы немного соли. Понимаете, совершенно неожиданно закончилась, а бежать в круглосуточный супермаркет далеко, поздно уже, на улицах темно. Да и страшно одной…

В этом месте Евгения Николаевна скромно потупила глаза.

– Конечно, конечно, – соглашался сосед.

Соль у него, естественно, нашлась. Не понятно только, как Евгения Николаевна собиралась ее нести, потому что солонку она, замешкавшись в сборах, прихватить забыла.

Алексей Петрович сначала порывался свернуть бумажный кулечек, но получилось как-то кособоко, да и соль все время просыпалась. От идеи пришлось отказаться, а рассыпанную соль тщательно собрать, ибо это, судя по народным приметам, сулит нешуточными ссорами и неприятностями, а ссориться с такой очаровательной соседкой (тут гостья опять очаровательно покраснела) никак не входило в его планы. Евгения Николаевна горячо заверила, что в ее планах ссора с Алексеем Петровичем так же не значилась. После этого обе стороны приступили, как говорят на официальных приемах, к ритуалу совместной уборки соли со столешницы и торжественного водружения ее обратно в солонку. Однако вопрос тары все так же продолжал оставаться открытым.

– Возьмите мою солонку, – протянул Алексей Петрович изящную хрустальную чашечку, стоявшую прямо на обеденном столе.

– Нет, что вы, – замахала руками Евгения Николаевна, – она слишком красива. Да и сами вы тогда из чего солить еду будете, если я у вас последнюю солонку заберу? Мне бы чего попроще: кулечек целлофановый, или пакетик бумажный.

Приступили к поиску кулечка или пакетика. Периодически розыскные мероприятия прерывались вскриками, охами и ахами по случаю случайного касания Алексея Петровича обнаженной руки Евгении Николаевны. В конце концов, поиски были признаны бесполезными, а волнения – беспочвенными, соль отдана прямо в пачке, а заволновавшейся по поводу вынужденной бессолевой диеты соседа Евгении Николаевне продемонстрирована еще одна пачка, заблаговременно купленная предусмотрительным Алексеем Петровичем. После соблюдения всех предшествующих процедур Евгения Николаевна была торжественно приглашена на экскурсию по огромной двухуровневой квартире соседа, куда и не замедлила отправиться, нежно прижимая пачку соли к пышной груди, на которой еле-еле сходился шелковый халат с вышитыми драконами.

Экскурсия впечатляла. Огромная квартира была уставлена изящной мебелью, с резными ножками, бархатом и позолотой. Кривоногие кресла с резными подлокотниками, обтянутые тускло мерцающим атласом диванчики и казавшиеся воздушными венские стулья были настолько нереальными, что на них было страшно садиться. Евгения Николаевна даже осмотрелась по сторонам в поисках нормальных табуреток, на которых можно было бы сидеть. Ничего не нашла. Подумала о том, что если она здесь когда-нибудь станет хозяйкой (ах, если бы!), то обязательно заведет, чтобы ненароком не испортить такую красоту.

А испортить в этой квартире явно было что. Красота ее была не только впечатляющей, но и весьма сложной в своих многочисленных деталях: тяжелые бархатные портьеры, расшитые тускло мерцающими в темноте золотыми нитями, многочисленные картины на стенах, искусно подсвеченные спрятанными где-то в глубине ниш светильниками, изящная лепнина на потолке и множество других произведений искусства. Откуда-то из уголков потолка подмигивали толстопузые купидоны с пучками оперенных стрел. Паркетный пол тщательно начищен, на многочисленных китайских вазах (хотя, может быть, и не китайских, а, например, японских – кто их, эти вазы, разберет) – ни пылинки, а многочисленное столовое серебро сияло свеженачищенным блеском. В гостиной, к удивлению Евгении Николаевны, висела гигантская позолоченная люстра с множеством свечей, правда, потушенных. Евгения Николаевна уже начала прикидывать, сколько времени потребуется на то, чтобы отчистить это чудо от оплывшего воска, если зажечь в нем все свечи, как, приглядевшись, заметила, что люстра-то, оказывается, электрическая. Заметила и обрадовалась, как будто она уже прожила в законном браке с полностью положительным Алексеем Петровичем как минимум лет пять.

В целом же жилище Алексея Петровича больше напоминало музей, чем квартиру, причем музей с достаточно дорогими и редкими коллекциями. Евгения Николаевна даже не догадывалась о том, что некоторые образцы из этого домашнего собрания действительно были достойны залов самых лучших музеев мира и самых престижных галерей. Но увы, миниатюра Рембрандта, каким-то чудом попавшая в этот богом забытый уголок, ее нисколечко не взволновала, как не затронули, впрочем, тонких струн ее души ни уникальный шедевр Пикассо, о существовании которого мировая общественность еще даже не догадывалась, ни один из потерянных во Флоренции и каким-то чудом объявившееся в коллекции Алексея Петровича полотно Сезанна, ни уж точно непонятно какими судьбами попавшее сюда «Рождество со Святым Франциском и Святым Лоренсом» Караваджо, вот уже несколько десятилетий так тщательно разыскиваемое Интерполом. Слишком далеко от народа были эти художники, или, может быть, слишком далека была от художников Евгения Николаевна. Картины она выбирала (увы!) не по их художественной ценности, а потому, нравится ей то, что нарисовано, или нет. Именно поэтому она прошла мимо Пикассо и Шагала, но остановилась у подлинника Айвазовского с удивительно настоящим морем, у пахнувшей дождем и свежей травой миниатюры Шишкина и у удивительно прекрасной в своей живости молодой женщины на картине Венецианова. Впрочем, восторженно охать она не переставала ни у одной из них, вне зависимости от того, нравилось ей полотно или нет.

Из остальной коллекции она особенно запомнила старообрядческие иконы (непонятные потемневшие доски, перед которыми Алексей Петрович стоял особенно долго, рассказывая об их удивительной ценности). Две бесценные китайские вазы эпохи Минь Евгения Николаевна квалифицировала как уродливые горшки, правда, оставив при себе это весьма прямолинейное замечание. Внешне же она вела себя безупречно. В одних местах вздыхала, в других – охала, в одном месте даже вскрикнула от удивления, пораженная красотой висевшего на стене полотна. Собственно, о его ценности она ничего сказать не могла, ибо даже несмотря на приличное образование, в живописи разбиралась не просто плохо, а совсем никак, но по лицу хозяина она поняла, что эта вещь для него чем-то ценна и, естественно, не могла не высказать своего восторга. Впрочем, мысли, занимавшие ее в тот момент, честно говоря, были весьма и весьма далеки от эстетической ценности полотен. Идею о приобретении нормальных табуреток она уже отбросила, потому что, по-хорошему, нормальную мебель нужно было приобретать в полном комплекте, ибо в этом жилище не было ни стульев, на которых можно было бы сидеть, не опасаясь, что они разваляться под вашим весом, ни диванов, на которые можно бы залезть «с ногами», укрыться теплым пледом, и насладиться тишиной и покоем с томиком какого-нибудь детективного романа. Кстати, ни одного детективного романа в квартире, похоже, тоже не было. Алексей Петрович, конечно, показывал ей книги – несколько огромных фолиантов под стеклом, но, даже если их и можно было взять почитать, они уже одним своим видом наводили такую скуку, которую не может создать даже учебник по органической химии в ночь перед экзаменом. К тому же они были на каком-то иностранном языке.