Михаил Ишков - Супервольф Страница 24

Официант заметив неладное, приблизился ко мне.

— Что-нибудь желаете заказать?

Я даже не взглянул на него. Я не видел его. Я вообще ничего не мог разглядеть, перед глазами колыхалась зыбкая муть.

— Что с вами? — испугался официант. — Вам плохо?

За моей спиной раздался знакомый голос.

— Не беспокойтесь, сейчас господину станет лучше.

Я прозрел и обнаружил усаживающегося напротив меня Вайскруфта.

Он улыбнулся и поинтересовался.

— Далеко собрался, Вольфи?

— Тебя это не касается.

Тот кивнул.

— Возможно, но я пришел сообщить тебе печальное известие. Только что Ханну сбила машина. При переходе улицы. Несчастный случай. Она скончалась на месте.

Я усмехнулся, мне стало радостно. Теперь я мог отомстить за все сразу, но прежде всего за Ханни.

— Несчастный случай? — переспросил я.

Вилли кивнул.

— Если не считать, что за рулем был Зигфрид.

Вайскруфт не смог скрыть удивления.

— Полиция пока не выяснила, кто был за рулем.

— А я утверждаю, что за рулем был Кёпенник! Знаешь такого? В котелке с усиками. Его, кажется Зигфридом зовут. Теперь ему не отпереться. И тебе тоже?

Вайскруфт быстро пришел в себя.

— Твои свидетельские показания, Вольфи, вряд ли кого-нибудь заинтересуют. Полагаю, расследование придет к выводу, что с Ханни расправились ее сообщники, чтобы на суде в Эйслебене она не обвинила их в заговоре с целью захвата власти насильственным путем.

— Это ты сам придумал, или кто-нибудь подсказал?

Вилли пожал плечами.

— Какая разница.

— Огромная, — ответил я. — Если ты сам придумал, я уничтожу тебя. Помнишь, к нам в Паноптикум привезли экспонат — человека, напоминавшего жабу? У него имелось по два сустава в коленях и локтях, и он мог складывать под собой руки и ноги. Стоило ему присесть, как он становился похож на земноводное, приготовившееся к прыжку. Он, правда, был далеко не слабоумный человек, чего не скажут о тебе. Ты так долго рассказывал мне, какой я даровитый по телепатический части, что теперь я уверился в этом.

Я ударил его мыслью — стоять смирно. Не дергаться. Он сел прямо, затем, пошатываясь встал, спотыкаясь побрел к выходу. Сзади ко мне тут же подскочили два негодяя, один из них ударил меня по голове резиновой дубинкой. Какая-то женщина в ресторане вскрикнула. К моему столику подскочил официант, за ним не спеша двинулся метрдотель. Вилли Вайскруфт, воспользовавшись тем, что я взвыл от боли, воспрянул духом и, показав значок, успокоил публику.

— Не беспокойтесь, все в порядке. Задержан террорист. Прошу сохранять спокойствие.

Тупая боль в затылке мешала мне сосредоточиться. Двое сопровождавших Вилли полицейских в штатском подхватили меня под мышки, заставили встать. Вилли приблизился вплотную и прошептал, гнусно изменив лицо.

— Веди себя прилично. Это для твоей же пользы. Ты меня понял?

Я кивнул.

Боль проходила. Я собирался с силами, а посему вел себя как покорная овца. Я расплатился, мы вышли из ресторана на перрон, дружно направились в сторону подземного перехода. Спустились в переход. В этот момент на вокзале объявили посадку на поезд, следующий до Варшавы.

В переходе я решительно задвигался, потребовал, чтобы меня отпустили. Вилли приказал ослабить хватку. Далее я пошел самостоятельно. Возможно, это помогло мне избавиться от ушиба о пол, который был бы неминуем, если эти остолопы по-прежнему держали меня под руки.

На них напали сзади — ударили металлическими прутьями по головам. Они рухнули как подкошенные. Вилли, на мгновение поддавшись испугу, выхватил пистолет, однако выстрелить не успел. Пуля одного из нападавших настигла его раньше. Вайскруфт рухнул на бетонный пол, а один из тех, кто свалил полицейских, поднял с пола мой чемоданчик, сунул мне его в руку, затем передал сверток и шепнул.

— Документы и билет. Пятый вагон. До свиданья, товарищ. Удачи.

Он вскинул правый кулак до уровня плеча и потряс им. Я ответил им тем же салютом и бросился вверх по лестнице.

В переход спускался какой-то коммивояжер. Еще несколько ступеней и ему откроются три тела, лежавшие на бетонных плитах. Надо поспешить.

Я выбежал на перрон, бросился к составу. Возле вагона я развернул сверток. Сверху лежала фотография Ханни. Это была замечательная фотография, лучше не бывает…

Я протянул билет проводнику. Не теряя присутствия духа, проследовал в вагон. Поднимаясь по ступенькам, поинтересовался.

— Когда будем в Варшаве?

— Ранним утром, господин.

Я многозначительно, с достоинством кивнул, нашел свое купе. Оно было свободно.

Можно было дать волю слезам.

Ранним утром в паровозном дыму, который ветром сносило к составу, я вернулся на родину. Вышел на перрон, некоторое время стоял, прислушиваясь к забытому говору. Родные «до видзення», «дзенькую», «пшепрашем, пан» звучали как приглашение. Я откликнулся на него, обогнул вокзал и вышел на площадь. Взял такси и на вопросительный взгляд шофера в клетчатой пятиуголке, с трудом вспоминая слова, выговорил.

— Пану в Гуру Кальварию. Дорогу знаете?

Шофер кивнул и предупредил.

— Это будет дорого стоить пану.

Я успокоил его.

— Пану по средствам. Гоните.

И я помчался в родные места, в новую жизнь, в которой никогда более не будет ни Берлина, ни Москвы, ни явок, ни оружия.

Ни любви.

Часть II

ПОКОРИТЕЛЬ ТАЙН

Тайна есть величайшее оружие современности. Тайна зовет, она владеет умами, управляет массой, позволяет одним жить за счет других. Тайна всесильна и неподсудна… Тайна — сердцевина надежды и последнее убежище негодяев.

Граф Сен-Жермен

Глава 1

Вернувшись на родину, я обнаружил, что в Гуре мало что изменилось. Было время поспевания яблок, и мой отец все также трудился в арендованном у цадика саду, все также расхаживал босым, все также допекал братьев, правда, двух меньших. Старший, Хаим, успел обзавестись семьей и тоже трудился на местного эксплуататора.

Меня встретили с криками радости, со слезами на глазах, разве что отец, предположив, что я сбежал от своего благодетеля, господина Цельмейстера, некоторое время колебался — заслужил ли я родительское прощение?

— Даже если и так, — ободрил его я, — разве это помешает тебе обнять меня?

Отец смахнул слезу и торжественно произнес.

— Иди ко мне, блудный сын.

Я встал на колени.

Евангельская притча оказалась вполне уместной в семье истового почитателя Талмуда. Даже местный раввин не отверг мой щедрый дар синагоге, правда, в сердцах обругал меня Авессаломом.[34] Спустя годы, оказавшись на высоте четырнадцатого этажа, я никак не могу понять, что общего между мятежным царевичем и отщепенцем с разбитым сердцем, разве что длинные, вьющиеся волосы.

С тех пор в Гуре меня так и называли — Авессаломом или «блудным сыном», а местные ребятишки бегали за мной и кричали: «Мессинг, Мессинг, погадай!»

Я отнесся к подобному признанию как к великой чести. Быть блудным сыном своего народа — великая честь.

Две недели я проработал в саду, отдыхал с лопатой и ведром воды в руках. Никто меня не тревожил, не разыскивал. Из-за границы не было никаких вестей, и в конце августа, когда отец в преддверии субботы, заявил — Вольфа пора женить! — я решил, отдых закончился, и на следующий день отправился в Варшаву. Хотелось посмотреть город, познакомиться с новостями.

Я гоголем прошелся по Маршалковской, свернул на Аллеи Иерусалимские, добрался до Краковского предместья. Посетил Старо място, отыскал Национальную библиотеку. Полистал берлинские газеты, и нигде, даже в самых бульварных, не обнаружил ни единого слова о происшествии в Моабите, а также о покушении на полицейских чинов на Северном вокзале. В рекламном проспекте Винтергартена ни единого упоминания о В. Мессинге. Это и радовало и печалило одновременно.

Вечером я отправился по выписанным адресам, где давали представления местные маги и волшебники. Больше других мне понравился Бен Алли, выступавший в Варшавском цирке. Он ухитрялся ловить руками пули, которые ассистент выстреливал в него из пистолета.

Прежде всего, я отметил, что с точки зрения классовой борьбы это очень полезное искусство. Его очень не хватило Гюнтеру Шуббелю, и, наблюдая за ловкими манипуляциями факира, я с тоской припомнил все, чем была богата моя короткая биография.

Отрезвил меня голос из зала.

Некий офицер — я сразу догадался, что это не подставной, — вышел на арену и предложил фокуснику за пятьсот злотых выстрелить в него из своего пистолета. Такова Польша — в те годы офицер там считался кем-то вроде наместника Божьего.