Исаак Зингер - Каббалист с Восточного Бродвея Страница 24

Из сборника «ВЕНЕЦ ИЗ ПЕРЬЕВ»

ОДИН ДЕНЬ НА КОНИ-АЙЛЕНД

Сейчас я точно знаю, чем мне стоило заниматься тем летом — писать. Но тогда я почти не мог работать. «Кому в Америке нужен идиш?» — думал я. Хотя в воскресном приложении к еврейской газете время от времени печатали мои рассказы, главный редактор сказал мне без обиняков, что демоны, дибуки и прочая чертовщина сегодня уже никого не интересуют. Беженец из Польши, я в свои тридцать лет чувствовал себя ходячим анахронизмом. А вдобавок ко всему Вашингтон отказался продлить мою туристическую визу. Адвокат Либерман вызвался было оформить мне вид на жительство, но для этого требовались свидетельство о рождении, документ, подтверждающий мои высокие моральные качества, справка, что я нанят на работу и, следовательно, не собираюсь; паразитировать на американском обществе, и прочие бумаги, достать которые у меня не было ни малейшей возможности. Я слал панические письма своим польским друзьям, но никто не отзывался. В газетах писали, что Гитлер со дня на день вторгнется в Польшу.

Я открыл глаза. Ночь, как всегда, прошла беспокойно — мне снились кошмары. Мои варшавские наручные часы показывали без четверти одиннадцать. Сквозь жалюзи просачивался золотистый свет. До меня доносился гул океана, Вот уже полтора года я снимал меблированную комнату в старом доме в районе Си-Гейтс за шестнадцать долларов в месяц неподалеку от того места где жила Эстер (назовем ее так в этом рассказе). Моя квартирная хозяйка г-жа Бергер за отдельную плату кормила меня завтраком.

В любую минуту меня могли депортировать в Польшу, но пока я наслаждался американским комфортом. Стараясь подгадать время, когда мои соседи уходили по делам, я принимал ванну (ванная комната находилась в конце коридора) и смотрел в окно на огромный корабль, прибывающий из Европы: «Королеву Марию» или «Нормандию». Какая роскошь глядеть из окна ванной на Атлантический океан и на одно из самых быстроходных судов в мире! Бреясь, я твердо решил, что не позволю им бросить меня на съедение Гитлеру. Останусь нелегально. Поговаривали, что, если начнется война, нам всем предоставят гражданство автоматически. Я скорчил рожу своему отражению. Н-да, не красавец — водянисто-голубые глаза, воспаленные веки, впалые щеки и выпирающий кадык. От моих рыжих волос уже почти ничего не осталось. Хотя я, можно сказать, жил на пляже, кожа оставалась болезненно-бледной. У меня были тонкий бескровный нос, острый подбородок и плоская грудь. Мне часто приходило в голову, что я смахиваю на злого духа из собственных рассказов. Я показал зеркалу язык и обозвал себя безумным батланом, то есть недотепой, не от мира сего.

Время шло к полудню, и я надеялся, что на кухне г-жи Бергер уже никого нет, но мои расчеты не оправдались. Все они были там: г-н Чайковиц со своей третьей женой, старый писатель Лемкин, который когда-то был анархистом, и Сильвия, которая несколько дней назад пригласила меня в кино на Мермейд-авеню (до пяти вечера билет стоил всего десять центов) и переводила для меня на корявый идиш перепалку гангстеров. В темноте кинозала она взяла меня за руку, от чего я испытал невольное чувство вины. Во-первых, я дал себе слово соблюдать десять заповедей; во — вторых, получалось, что я предаю Эстер; в-третьих, меня мучила совесть из-за Анны, продолжавшей писать мне из Варшавы. Но обидеть Сильвию я тоже не мог. Когда я появился на кухне, г-жа Бергер воскликнула:

— А вот и наш писатель! Разве можно так долго спать? Я с шести утра на ногах!

Я взглянул на ее толстые ноги со скрюченными заскорузлыми пальцами. Все поддразнивали меня. Старик Чайковиц сказал:

— Вы понимаете, что проспали час утренней молитвы? Наверное, вы из коцких хасидов? У них принято молиться позже. — Его лицо было почти таким же белым, как и его бородка.

— Уверена, что у этого мальчишки даже филактерий[13] нет, — вступила его третья жена, толстая женщина с широким носом и мясистыми губами.

= Поверьте мне, — подал голос Лемкин, — он всю ночь писал бестселлер.

— Я опять хочу есть, — объявила Сильвия.

— Что вы будете, — спросила меня г-жа Бергер, — две булочки и одно яйцо или два яйца и одну булочку?

— Все равно. Что дадите.

— Я все готова вам дать, даже луну на блюдечке. Боюсь, вдруг вы напишете про меня что-нибудь не то в своей газете.

Она принесла мне булку с яичницей из двух яиц и большую чашку кофе. Завтрак стоил двадцать пять центов, но я уже шестую неделю не платил ей ни за квартиру, ни за завтраки.

Пока я ел, г-жа Чайковиц рассказывала о своей старшей дочери, которая год назад овдовела, а теперь опять вышла замуж.

— Вы когда-нибудь слышали о таком? — сказала г-жа Чайковиц. — Он икнул и упал замертво. Что-то лопнуло в мозгу. Бывают же несчастья. Да хранит нас Господь! Пятьдесят тысяч долларов ей оставил. Сколько может ждать молодая женщина? Тот был врачом, а этот, нынешний, — адвокат, самый крупный адвокат в Америке. Только раз глянул на нее и сказал: «Вот такую женщину я искал всю жизнь». Через шесть недель они поженились. Медовый месяц провели на Бермудах. Он купил ей кольцо за десять тысяч долларов.

— Он был холостяком? — спросила Сильвия.

— Женатым. Но он и его бывшая плохо ладили и развелись. Алименты ей платит двести долларов в неделю! Чтоб ей тратить их на одни лекарства!

Я быстро позавтракал и вышел. Во дворе я заглянул в почтовый ящик, но писем не было. Всего в двух кварталах находился дом, где с позапрошлой зимы жила Эстер. Она сдавала комнаты тем, кто хотел провести отпуск недалеко от города. Днем мы старались не видеться. Я прокрадывался к ней поздно ночью. В этом районе жило немало еврейских журналистов и писателей, а нам не хотелось афишировать наши отношения. Поскольку я не собирался жениться на Эстер, зачем портить ей репутацию? Эстер была почти на десять лет старше меня. Недавно она развелась с мужем, еврейским поэтом-модернистом, коммунистом и шарлатаном. Он улетел в Калифорнию и с тех пор не прислал ни цента на содержание их маленьких дочерей, не говоря о помощи самой Эстер. Он жил с художницей-абстракционисткой. Эстер был нужен муж, который смог бы поддерживать и ее, и девочек, а не еврейский писатель, специализирующийся на оборотнях и домовых.

Хотя я прожил в США уже восемнадцать месяцев, Кони-Айленд не переставал меня удивлять. Солнце жарило как сумасшедшее. Крики, долетавшие с пляжа, перекрывали грохот волн. На дощатом променаде продавец-итальянец что есть мочи колотил ножом по железному поддону, громовым голосом призывая отдыхающих купить арбузы. Другие продавцы тоже не отставали, каждый на свой лад рекламируя поп-корн и хот-доги, мороженое и арахис, сахарную вату и кукурузу в початках. Я прошел мимо маленькой сцены, на которой восседала полуженщина-полурыба; миновал музей восковых фигур с Марией-Антуанеттой, Баффало Биллом и Джоном Уилксом Бутом и палатку, в которой, расположившись между глобусов и звездных карт, составлял гороскопы астролог в тюрбане. Чернокожие лилипуты, связанные друг с другом длинной веревкой, танцевали перед входом в шапито. Их лица были выкрашены белой краской. Заводная обезьяна, раздувая живот, как кузнечные мехи, заливалась хриплым хохотом. Мальчишки-негритята в тире стреляли в металлических утят. Полуголый великан с черной бородой и волосами до плеч торговал микстурами, укреплявшими мускулы, повышавшими упругость кожи и восстанавливавшими потенцию. Он руками рвал железные цепи и гнул монеты. Женщина-медиум рекламировала свое умение общаться с душами умерших, предсказывать будущее и устранять проблемы в любовной сфере. Я привез с собой в Америку «Воспитание воли» Пэйо в польском переводе. Эта книга, учившая, как преодолеть лень и обрести навык систематической духовной работы, стала для меня второй Библией, хотя то, как я себя вел, никоим образом не соответствовало ее мудрым наставлениям. Мои дни проходили в пустых мечтаниях, нелепых страхах, фантазиях и романах, у которых не было будущего.

Я присел на скамью в конце променада, неподалеку от того места, где каждый день еврейские старички спорили о коммунизме. Коротышка с круглым красным лицом и легкими, как пух, белоснежными волосами решительно потряс головой и прокричал: «Кто спасет рабочих? Гитлер? Муссолини? Может быть, этот ваш социал-фашист Леон Блюм? Или этот оппортунист Норман Томас? Нет, это по плечу только товарищу Сталину. Дай ему Бог здоровья!» Человек с багровым носом проорал ему в ответ: «А московские суды? А миллионы рабочих и крестьян, сосланных «товарищем» Сталиным в Сибирь? А советские генералы, которых он расстрелял?» Этот второй старик был еще приземистей и шире первого. Он сплюнул в платок. «Неужели вы верите, что Бухарин — немецкий шпион, Троцкий берет деньги у Рокфеллера, а Каменев — враг народа? А вы-то сами кто такой? Домовладелец. Эксплуататор проклятый!»