Елена Сазанович - Перевёрнутый мир Страница 24

Но после душа и бутылки холодного пива, которую предусмотрительно оставил Лютик, стало гораздо легче. Мир не выглядел таким уж отвратительным. К тому же под окном расцветала сирень, так похожая на ту, которую любила Марианна Кирилловна. И вскоре я смогу так же наслаждаться ароматом цветов и искать пять заветных лепестков.

Я долго стоял на балконе босиком и пытался вдоволь наглотаться утреннего воздуха. И все же костюмерша была не права. Счастливым можно быть где угодно. Ведь все в мире имеет свой аналог. И сирень точно такая же, и запах весны, и даже я так похож на кого-то. Чтобы увидеть японский садик, не обязательно ехать в Японию. Наверняка японец был прав – модель мира лучше, чем сам мир. Во всяком случае – безопаснее. Я ведь тоже – всего лишь модель Ростика. И мне тоже безопаснее. Я свободен. И могу делать с жизнью Ростика все, что угодно. В своей жизни я бы опасался совершать многие поступки, а теперь бояться нечего. Я могу шагать без оглядки. И делать практически все. Я могу усовершенствовать жизнь или ее упростить. Я могу ее идеализировать или пустить под откос. В любом случае она не моя.

Телефонный звонок окончательно меня разбудил. Как я забыл! Лютик кричал в трубку, что срочно нужно ехать подписывать договор. Что ж. Почему бы и не подписать. Тем более что я уже научился подделывать подпись Ростика. Как ни странно, довольно быстро. Подпись Ростика оказалась не более сложной, чем его жизнь.

Мы подписали договор на солидную сумму. Вечером я принялся за читку сценария. Поскольку я был новичком в кино, сценарий для меня стал не просто открытием. Оказывается, можно писать и так. Я не блистал особой начитанностью, но то, что проходил в школе и техникуме, было настоящей литературой. И если бы мне, в бытность мою лесником, кто-то подсунул эту дребедень, я бы решил, что это дурная шутка. Потому что такие вещи вообще не пригодны для чтения.

Я долго возмущался трубке, которую на другом конце города держал Лютик. Я кричал, что такое сочинительство вообще невозможно, и я завтра же разрываю договор, и мне плевать на все деньги, вместе взятые.

– Ты что, совсем рехнулся! – заорал на меня Лютик. Его крик подействовал отрезвляюще. – Ты что, впервые читаешь подобную чушь?!

– Не впервые, – мне пришлось согласиться и унять свой пыл.

– Ну и заткнись! Раньше бы ты за этот сценарий душу продал! А теперь тебе даже ничего продавать не приходится! К тому же это не самое худшее, что могут предложить! Вот и радуйся! Видишь, как бросил пить – удача сама тебе в руки прет! Смотри, не расплескай!

Я налил себе полный стакан бренди, оно слегка расплескалось на стол. Я залпом выпил и подумал, что пить только начинаю. Впрочем, я все только начинал. Моя жизнь в один миг встала с ног на голову. И я смотрел на нее в перевернутом виде, механически жонглируя людьми, как кольцами, и не боясь их уронить.

Так в один миг я стал артистом. И надо сказать, мне это далось легко. Впрочем, кто умеет достоверно играть в жизни, тот с легкостью станет актером. У меня в жизни игры было предостаточно. К тому же я сделал неутешительный вывод, что сегодня актером может стать кто угодно. Вот из артиста врач или лесник вряд ли получится. И дело даже не в моем собственном опыте. Почти вся наша группа представляла собой сборище непрофессионалов. Что поначалу меня шокировало. Но лишь поначалу. Потом я успокоился. Хотя меня до конца не покидало ощущение, что каждый из них занимает не свое место под солнцем. Словно кто-то шутки ради перетасовал карты и, перечеркнув настоящие правила игры, сочинил новые, лишенные логики и смысла. Иногда, в минуты отдыха, я подолгу наблюдал за своими коллегами, развлекаясь угадыванием, какое они должны занимать место при правильном раскладе карт.

Лютик, к примеру, был вылитым продавцом в мясном отделе. Толстый, красный, кривоногий, он разделывал бы мясные туши и выставлял их на витрине. Хотя наверняка, имея ранимую душу, он бы вскоре отказался от подобной работы, не раз представляя себе предсмертные хрипы животных, но дальше мясного отдела все равно не ушел бы. Где-нибудь выбил бы деньги, став владельцем мясного магазинчика, этаким респектабельным лавочником, правда, пьющим по ночам за безвременно погибших меньших братьев. Но при чем тут режиссер?

На Залетова много фантазии не требовалось, чтобы определить его место под солнцем. Он, в прошлом какой-нибудь мелкий чиновник, теперь – типичный пенсионер, сухонький, седенький. Я легко мог представить его на лавочке в парке, с газетой в руках, с роговыми очками на переносице, в окружении любящих внуков. И при чем тут продюсер и молодая жена?

А вот Альбина… Этакая серенькая мышка должна быть домохозяйкой с кучей румяных ребятишек, скучающая по вечерам дома в ожидании мужа-пройдохи. И при чем тут актриса на главной роли?…

Впрочем, будучи неискушенным в кино, я поначалу подумал, что за серой внешностью вполне может скрываться талант. Человек способен менять свое лицо, свой темперамент на съемочной площадке. Но я слишком хорошо думал о кино. Когда Лютик с заговорщицким видом мне сообщил, что Альбина даже не имеет мало-мальского театрального образования, и даже ни разу не играла, я был сражен наповал. Окончив десятилетку, она занялась поисками обеспеченного мужа, и ей это более чем удалось. Она специально устраивалась домработницей у нуворишей, пока один из них не клюнул на ее молодость. А потом, как старуха из сказки о золотой рыбке, она стала требовать все больше и больше. И вот теперь ни много ни мало – захотела стать звездой экрана.

После этой истории я окончательно перестал мучиться, что занимаю чужое место в жизни. Ничьего места я не занимал и попросту не мог занять. Поскольку каждый был не на своем. И мне казалось, что не только кино, вся наша жизнь ужасно непрофессиональна. Словно мир был придуман для того, чтобы не пытаться найти свое место, а вовремя занять чужое. При этом профессиональной оставалась только природа. Поскольку медведь никогда не будет летать – ему это не нужно. А соловей не станет жить в берлоге. И береза вряд ли позарится на цветочный горшок… Я подумал, может, было бы правильнее, если при рождении каждый уже знал, по какой дороге идти. Неплохо бы изобрести прибор, указывающий на определенные способности и таланты. Впрочем, и этот номер с людьми бы не прошел. Наверняка они тут же придумали бы механизмы, заставляющие играть этот аппарат под их дудку. Какой честности можно требовать от бездушной машины, если люди ее игнорируют?! И почему-то стремятся к противоестественному для живого существа чувству дисгармонии. Впрочем, разве я – не один из них? Я разве сознаю, что принял на себя чужое лицо и судьбу? И понимаю это, в отличие от других. Но разве от такого знания я стал лучше?…

Я очнулся от визгливого голоса Лютика.

– Ты что, уснул, придурок?! – На меня посыпался шквал нецензурных слов, с помощью которых Лютик утверждался как режиссер. На этом утверждение и заканчивалось. – Так, повторим сцену первой встречи этого идиота с Альбиной! Биночка, лапочка, сосредоточь свое внимание на этом уроде!

Лютик бесцеремонно ткнул в меня толстым пальцем. Все начиналось по-новому.

Вообще это было удивительно. Там, в другой жизни, я был довольно скованным человеком. При встрече даже со знакомыми людьми мои жесты становились неловкими, а слова – нескладными. Здесь же, среди толпы, я чувствовал себя очень свободно. Можно даже сказать, свободнее других актеров. Возможно потому что я окончательно уничтожал в себе Даника и становился другим человеком – далеким Ростиком, мне нечего было стесняться.

Я смело приблизился к Альбине. Она зарделась от счастья, ей это удалось, поскольку она в этот момент не играла.

– Так, изобразите поцелуй! – по-прежнему орал Лютик. – Страстный поцелуй! Ты что, Неглинов, целоваться совсем разучился?! С каких это пор?!

Да, сценарист, похоже, ни разу не встречался с девушкой, если решил, что при первой встрече вот так лихо можно ее поцеловать. Но Альбина была мне так безразлична, что я поцеловал ее искренне, легко, почти страстно. За Ростика.

Лютик не унимался, он бегал взад-вперед, размахивал руками и что-то пытался доказать благим матом, правда, никто не понимал что. Лютик во всю прыть изображал из себя режиссера. Я ему не противоречил, помня, как он хорошо смотрелся бы в мясной лавке. Вдруг визг Лютика резко оборвался. Я в недоумении оглянулся. И без того маленький Лютик, сгорбившись, стоял перед продюсером Залетовым, и меня не покидало чувство, что он все же мечтает поцеловать ему руки.

Залетов отозвал Лютика в сторону и долго ему что-то объяснял. Тот беспрерывно кланялся, прижав к груди пухлые ручки.

– Так! – наконец громко выкрикнул в рупор Лютик. Но уже голосом не хозяина, а приказчика. – Посторонних прошу удалиться. Будет сниматься интимная сцена.

– Что значит интимная? – опешил я.

– Что?! Как – что!!! Ты не учился в киношном альма-матер?!