Владимир Колотенко - Любовь? Пожалуйста!:))) (сборник) Страница 24

Как неприятно липнет к телу одежда, сковывает движения.

Я нахожу патронташ, как только открываю дверь кладовки, беру ружье, вынимаю из чехла и, переломав пополам, засылаю патрон в патронник. Я вполне осознаю, что делаю: руки не дрожат, разум мой светел, взор ясен…

Теперь взвести курки.

Я подхожу к двери нашей спаленки и уже по привычке стучу.

Семен, вальяжно развалясь на нашей кровати, с чувством исполненного долга, как ни в чем не бывало, читает рукопись моего романа. Он даже не смотрит в мою сторону.

Я стою и жду. Чего, собственно? Семен настолько поглощен правкой рукописи, что мне приходится кашлянуть, чтобы привлечь его внимание. Видимо, ему доставляет удовольствие исправлять чужие огрехи. Он поворачивает голову и, округлив свои черные глаза, с удивлением таращится на меня. Он просто сияет от изумления.

И вдруг взрывается смехом.

От неожиданности я оглядываю себя, свои мокрые башмаки, отвисшие штанины, мокрые рукава пиджака. Я даже подхожу к зеркалу и тоже не могу не разразиться хохотом.

Мы смеемся вместе, смеемся до слез, но мысль, закравшаяся каких-нибудь пять-семь минут назад в мою голову, уже гложет меня, останавливает мой смех.

Я поднимаю ружье.

Выстрел лязгает так, что, кажется, в уши вбивают по раскаленному клину. Эхо выстрела на долю секунды заметалось по комнате, как птичка по клетке в поисках выхода, и вдруг все стихло.

Я не наслаждаюсь тем, что Семен так и умер на вершине восторга, захлебнувшись собственным смехом. Умер, не осознав, что смерть настигла его так внезапно, просто по-дурацки неожиданно.

Я бросаю ружье на постель и ухожу.

Дело сделано…

Когда я открываю глаза, я по-прежнему нахожу себя на пороге ванной. Настенька уже встала и теперь запахивает халат, поправляет прическу… Так курица оправляет крылышки после петуха.

Все эти страсти с утоплениями и выстрелами, как молния, проносятся в моем мозгу.

Ах, мое славное разгулявшееся воображение. Было бы дешевкой отдаться власти аффекта, впасть в истерику, сорвя голову, топить Настеньку в ванной, метаться и расстреливать в упор Семена.

Нужно просто уйти и поставить точку.

Я беру Настеньку на руки, и она не сопротивляется, чувствую щекой ее теплое дыхание, вижу удивленный взгляд ее серых глаз, которые спрашивают: “Что ты надумал?”

А я несу ее в нашу спаленку, легонечко толкаю носком дверь и вхожу.

Что касается Семена, то, – Господи, Боже мой! – как же я его хорошо знаю. У меня мелькнула мысль что, заглянув в спальню, я найду его сидящим за столом и работающим над моей рукописью. Он правит ее, лежа в постели. Меня он словно не замечает. Ни меня, ни Настеньки, которая все еще сидит у меня на руках, тоже ждет от Семена каких-то действий. Мне приходится зацепить ногой ножку стула и опрокинуть его, чтобы Семен оторвал глаза от рукописи. Ничего подобного, он продолжает читать, словно нас не существует. Будто ничего не произошло. Но ведь это не так! Поведение Семена вызывает во мне чувство обиды, несправедливости и яростного раздражения. Значит, он и в грош не ставит того, что случилось!

Я решительно подхожу к нему совсем близко:

– Держи! – Жестом Стеньки Разина я бросаю Настеньку на постель рядом с Семеном.

– Она твоя…

Мне это стоит огромного мужества. Разве мог я предвидеть когда-нибудь, что Настенька?.. Только бы не разрыдаться у них на глазах.

Теперь мне нужно развернуться и молча уйти. Настенька наблюдает за мной с недоумением и любопытством: что дальше? Семен тоже оторвал глаза от рукописи. В его глазах нескрываемый интерес.

Тишину нарушает едва слышное тиканье настольных часов.

Я разворачиваюсь и ухожу.

– Андрей, – слышу я голос Настеньки, – постой, вернись…

Зачем?

Я возвращаюсь только для того, чтобы швырнуть им ружье, которое нахожу в кладовке и заряжаю у них на глазах. Вот вам судья!

Потом я так и не смогу ответить на вопрос, зачем я это сделал?

Я ухожу и несколько дней просто пью.

Чтобы не сойти с ума. Когда к полудню голова светлеет, я стараюсь уяснить себе свое будущее, и как только понимаю, что его нет, снова беру бутылку…

Проходит мучительная неделя, я не выдерживаю и звоню Насте. Я хочу слышать ее голос. Трубку берет Семен. Ах, ты еще там!

Жалкий урод, ублюдок, кот!..

Кровь закипает в моих жилах. Ну, обезьяна, держись! Я перережу тебе глотку…

– Андрей, куда же вы пропали? Мы тут с Настей… Знаете, мы решили…

Разговор прерывается, и теперь я слышу только короткие гудки, которые заглушаются зычным басом Семена, звучащим у меня в ушах: “Мы решили…”

Они уже решили!

Я весь дрожу от негодования и ревности. Значит, все это время они были вместе…

Значит, они… Господи, укроти, уйми этот бешеный крик ревности.

Дверь не заперта, я просто влетаю в квартиру, Семен сидит на кухне за столом с какой-то книжкой в руке, в другой руке – чашка чая.

– Хорошо, что вы пришли. Хотите чаю?

Хозяйским жестом он приглашает меня войти.

– Вот послушайте…

Мне нужно взять себя в руки.

– Где Настя?

– Только что вышла в магазин. Вот послушайте…

Я ничего не хочу слышать.

Он кладет книгу на стол, делает глоток и, мягко сощуря в улыбке глаза, произносит:

– Рад вас видеть. Идемте.

Он встает, а я захожу в кухню и сажусь напротив. Какое-то мгновение царит тишина, мы изучающе смотрим в глаза друг другу, затем он произносит:

– Хорошо. Нам давно следовало бы уточнить отношения.

Разве к тому, что случилось, можно что-либо добавить, когда я точно знаю, что между нами все кончено. Все потеряло всякий смысл: моя любовь, роман, работа…

Жизнь не имеет смысла – вот ведь в чем дело.

– Послушайте, Андрей, только наберитесь мужества… – он доверительно, дружески, мягко ударяет кончиками пальцев по моей руке, – прошу вас, выслушайте меня.

Я подавляю волну отвращения, беру себя в руки.

Мне любопытно узнать, что он скажет в свое оправдание.

– Вы – как Буриданов осел, дергаетесь из стороны в сторону в попытках то там ущипнуть, то там… Я прочитал рукопись, она прекрасна. У вас появился стиль, слог, вы слышите, как звучат слова, вам подвластна мелодия речи… Единственное, чего вам недостает – знания жизни, понимания ее смысла…

Семен берет чашечку и отпивает глоток.

– Все это так себе, фривольное чтеньице… Вы пишете о чем-то надуманном, о неживой жизни, вялых угловатых людях. Меня вы изображаете каким-то отбросом, выкидышем общества. А ведь я живее, чем вы думаете. Я могуществен, как Геракл, умен, как Сократ, и простодушен, как Иисус! А вы видите во мне какого-то бомжа, неудачника и ублюдка. Даже ваша Настенька разглядела…

– Замолчите!..

– Да не дергайтесь вы… Ваша рана глубока, но лечить вас можно только кнутом, каленым железом. Я надеюсь, что у вас достанет ума…

Господи, как же он отвратителен, как жесток.

– Ваша Настенька…

Он на секунду умолкает, поднеся чашечку ко рту, делает вид, что отпивает глоток, и изучающе смотрит на меня. Я тупо рассматриваю свою руку.

– Вы не найдете на свете женщины, способной устоять против силы денег, противостоять похоти. Ради обезьяньего торжества они готовы на все. Противостоять искусу быть почитаемой так же противоестественно, как запретить зеркалу отражать вашу кислую физиономию, когда вы недовольны собой. Настенька – ваше зеркало, но разбить его у вас не хватает сил. А у вас ведь нет времени, вы не мальчик. Нам нужно работать по двадцать часов подряд, а в оставшееся для отдыха время работать вдвое продуктивнее. У вас есть талант. Он есть у многих. Нужно только дисциплинировать ум. Вы можете возразить, что жизнь не имеет смысла. Это верно. Но для мужчины зеркалом является его дело, которому он должен служить истово, яростно. Инфантилизм в вашем возрасте, знаете ли…

Теперь Семен читает свою проповедь, как священник. Голос его приобрел бархатные тона, голова высоко поднята, взгляд мудрых глаз устремлен на меня, мне даже немного жутковато под этим взглядом. И я сдаюсь. Я успокаиваюсь и теперь слушаю его так, будто слушаю самого Бога.

– Я разбил ваше зеркало. У вас кишка оказалась тонка. Я взял на себя этот труд, когда разуверился в вас, разуверился в том, что вы способны отречься от всего ради работы. Я повторяю – вы талант, но вас нужно стегать розгами, погонять кнутом… Я взял вашу Настеньку обманом. Я обещал увезти ее, и она, дура, поверила. Уговорить женщину…

– Мразь…

Злой звук раздается за моей спиной как шипение змеи. Я невольно втягиваю голову в плечи, чтобы этот шершавый шепот не исцарапал мою лысину, но ничего не происходит. Я вижу только глаза Семена, устремленные поверх моей головы, его спокойный, ровный, уверенный взгляд.

Теперь тишина.

Затем я слышу, как за моей спиной хлопает дверь. Это Настя. Она стояла за дверью и слышала разговор. Я вскакиваю и бегу за ней.

– Настя!

Ей некуда деться, она заходит в мой кабинет, я за ней.

– Настя…