Грация Верасани - Оглянись назад, детка! Страница 24

Видимо, ложь ее успокоила, она улыбнулась мне, не переставая массажировать.

— Сюда, — сообщила она конфиденциальным тоном, — приходит столько незамужних женщин, без детей. Они не знают, чем занять время и с кем поговорить… Мне думается, это несчастные женщины.

Я лежала с закрытыми глазами, не участвуя в разговоре, довольная тем, что выдумала себе другую жизнь, чтобы не разочаровывать Роберту. Я размышляла о Донателле Верце, о ее пролетевших в наслаждениях сорока годах, о полных пакетах одежды, с которыми она выходила из модных магазинов, об эйфории ее нового статуса независимой женщины, не уступавшей депрессии и ни о чем не жалевшей. Но девушке-массажистке я ничего не сказала о Донателле, чтобы не услышать в ответ, что та заслужила такой конец.

Роберта объяснила мне, что видимых результатов можно добиться не меньше чем через двадцать сеансов. Поблагодарив за совет, я пообещала подумать над этим.

Охота за дезертиром

Вы должны мне найти его, вам понятно?

Найти мне его! Вам придется поехать в Больцано и привезти его сюда, домой, живою или мертвого!

Сумасшедшую, которая сидела переломной, звали Джермана Бонини, ей было пятьдесят пять лет и говорила она пронзительным, как у рыночного торговца, голосом. Меня обескураживало постоянно меняющееся выражение лица этой женщины. Она сидела на краю кресла, ее короткие и тяжелые ноги не находили себе места: она то и дело клала ногу на ногу и дьявольски улыбалась. Обычная история: муж сбежал с другой женщиной на двадцать лет моложе и оставил ее один на один с баром, долгами и детьми.

У нее была ширококостная фигура, обвислые щеки и подведенные помадой губы сердечком. Всем своим видом она внушала робость, в том смысле, что точно знала, зачем она здесь и чего ждет от меня.

Я всегда испытывала определенную симпатию к женщинам-борцам, вооруженным волей, дурным вкусом и плюющим на чье-либо мн ение. Своего рода истеричные бунтарки, которые вопят о своем чувстве собственничества и при необходимости защищаются довольно вульгарно и решительно.

— Я бы сама поехала в Больцано, если бы не бар и трое детей на моей шее! Я — нацистка! Так меня называет мой мухе. Какое же я ему одолжение сделала, что позволила жениться на такой, как я! Которая всем занимается, решает все проблемы, воспитывает детей с помощью оплеух, но полезных оплеух! А он тем временем всегда где-то болтается, или играет в карты с клиентами, или волочится за какой-нибудь местной богатенькой дамочкой, хорошо, если только помогает поднести ей пакеты с покупками!

— Я могу попробовать, хотя не гарантирую, что… — проканючила я низким голосом.

— Если вы еще его приведете, — она заскрежетала зубами, говоря о муже как о потерявшейся собаке, — уверяю вас, получите высокое вознаграждение! — Поправив волосы, она вздохнула. — Я познакомилась с ним, когда была фольклорной певицей, пела филуцци. Знаете, в чем прелесть, когда выходишь замуж за ровесника? Что вы растете на одних и тех же песнях, а это вещи, которые невозможно передать. Корни, ценности, называйте это как хотите.

Мне не хотелось с ней спорить.

— Почему вы бросили петь?

— Милая моя, когда ты молода, то еще можешь делать некоторые вещи: мотаться с оркестром с праздника газеты «Унита» куда-то еще, на море, по танцплощадкам, но когда появляются дети…

— Понятно.

— Я была родной сестрой владельца оркестра Манни ди Будрио, и все капельмейстеры волочились за мной. Вальтер в молодости был силен как бык и обаятелен, хотя и нагловат. Короче, я вышла за него замуж и сделала его менеджером оркестра. Когда родились дети, мы купили бар, где играла музыка — польки и мазурки. Что мы могли поделать? Пятнадцать лет все шло хорошо, потом прошел слух, что он завел любовницу. У меня в глазах потемнело. Я ему так смачно харкнула в лицо, прямо при всех. В общем, вернула его. Но на этот раз он ушел ночью, а я пью снотворное, поэтому ничего не слышала… — Она вынула из сумки лист бумаги и помахала им у меня перед носом — Это черновик письма… — Она начала читать: — «Лили, дорогая, ты слишком жгучее солнце, которое сжигает старую траву, бутылка шампанского в серебряном ведерке, золотой фитиль, поджигающий мой вулкан…» — Она скомкала листок. — Видели, какой поэт? В шестьдесят лет он бросает нас на погибель ради той! Как мы это называем, — сенильная деменция, старческое слабоумие?

Два часа дороги, остановка в придорожном ресторане, чтобы съесть тирольские клецки и кусок штрюделя, сон в одноместном номере в гостинице «Регина». Перед этим я проехала Верону, Тренто, полюбовалась Адидже и убедилась, что, как и в детстве, горы вызывали у меня клаустрофобию.

На следующий день я проснулась рано и была готова начать охоту за дезертиром. В восемь часов утра бары на улице Гете были уже заполнены любителями пива. В табачной лавке я подошла к витрине с сувенирами, заставленной разными стеклянными сапогами, часами с кукушкой и брелоками с маленькими альпийскими шляпами с перьями. Ровно в девять я стояла у дома Вальтера Бонини с фотографией в руках, на которой был он и Джермана в день их бракосочетания.

Мне пришлось прождать минут двадцать и выкурить шесть сигарет, прежде чем оттуда вышел высокий крупный мужчина; он видел из окна, как я ходила туда-сюда и курила одну сигарету за другой, и, разумеется, заинтересовался, кто я. Я вкратце объяснила ему ситуацию, и он с простодушным видом, почти робким, облизнув блестящие черные усы, предложил мне немного прогуляться.

Как я и предполагала, Вальтер Бонини и слышать не хотел о том, чтобы вернуться домой: сказал, что ему тут хорошо и что его жена может делать все, что ей угодно: послать за ним карабинеров, своих родителей, родственников, но он из Бозена не уедет. Здесь хороший воздух, он вступил в немецкую партию, занимается политикой и даже стал говорить на двух языках. Кроме того, у него есть Лилиана, Лили, которая спасла его от смерти.

— Это не значит, что я уже не люблю свою жену. Более того, с тех пор как я здесь, я смотрю на вещи объективнее. Может быть, это связано с воздухом, с горами, не знаю. Без Джерманы моя жизнь была бы бесцельной, к тому же она отлично справляется с детьми. Но она из тех женщин, которые не дают тебе продыху…

Я об этом догадывалась.

— Мне необходимо было снова почувствовать себя мужчиной, не знаю, понятно ли вам, что я имею в виду. Но дело не только в этом. Лили слушает меня, в ней полно воодушевления, она танцовщица…

Я собралась спросить, не стриптизерша ли она, но он уточнил: она танцует классические танцы.

— Сегодня вечером она танцует «Умирающего лебедя», приходите посмотреть ее.

— Нет, спасибо, не выношу людей, которые ходят на цыпочках.

Он от души рассмеялся и хлопнул меня по плечу.

— Молодая женщина — настоящая панацея для человека, у которого все в прошлом, а я, поверьте мне, законченный эгоист, и на этот поезд я сел с восторгом мальчишки. Мне чертовски надоело быть пешкой, терпеть, как тобой командуют твоя жена, твои дети, даже клиенты. Но особенно, любезная синьора Кантини…

— Джорджиа, зовите меня Джорджиа.

— Джорджиа… я устал жить воспоминаниями.

Он развернулся, и мы направились снова к его дому.

— Я прекрасно понимаю, что только сумасшедший…

— У вас крепкое сердце, Бонини?

Он со смехом пощупал грудь.

— А если и нет, то что?

Я зашла в гостиницу, оплатила номер и сразу пустилась в обратный путь. Два часа пути, и я дома. Надеюсь, Джермана Бонини заплатит мне хотя бы за бензин.

Приехав в Болонью, я сразу позвонила Андреа и оставила ему сообщение на автоответчике. Несмотря на усталость и желание выспаться, мне не хотелось сидеть дома, поэтому я припарковала свой «Ситроен» на улице Сан-Витале и пешком пошла до площади Маджоре в бар, съесть кусок пиццы.

Потом я села на ступеньки церкви Сан-Петронио, закурила и стала разглядывать площадь. Ко мне подошла рыжеватая собака и обнюхала меня. Настоящая шутка природы, перекресток разных рас, нечто вроде многонациональной вечеринки.

— Привет, красавец. Правда, ты не такой уж и красавец, извини меня и не обижайся, зато довольно симпатичный.

Пес посмотрел на меня начальственным взглядом — глаза его вовсе не были покорными и доверчивыми, как обычно изображают дворняжек. Неожиданно раздался свист хозяина, собака бросилась на середину площади и, скуля, завертелась у худых ног молодого панка.

Я снова закурила и отключилась. Вероятно, сказывалась усталость.

Это называется аменца — невменяемость. Однажды я вычитала это значение в словаре. Мне приятно было слышать звук этого слова, произносимого вслух. Аменца: смятение в мыслях, растерянность. Прекрасное название для болезни.

Интересно, подумала я, одиночество Андреа Берти такое же абсолютное и полное, как и мое? И в самом ли деле у него есть желание найти в нем место для меня? Надо ли мне спрашивать что-то о женщинах, которые у него были? Всему свое время, Джорджиа.