Александр Торин - Осенние рассказы Страница 24

— Спасибо, — почему-то сказал Вьетнамский министр.

— А это Василий, дядька твой. Помнишь, как он тебя на руках носил?

— Здравствуйте, — оробел я.

— Ну, подрос-то как, — дядька стиснул меня и поцеловал, дыхнув коньячным перегаром. — Будущий моряк.

— Спасибо — снова невпопад сказал замминстра Гуо.

Дядька, источник бесконечных семейных легенд, усатый и пышущий жизнью, хулиган, голубятник и наполовину цыган. Несмотря на штатский костюм, Василий был настоящим адмиралом где-то во Владивостоке.

— Мама вернулась? — озабоченно спросил отец.

— Нет, она в магазин ушла.

— Да зачем нам она, — махнул рукой дядя Вася. Гуляем…

— Ух, завидую я тебе, — Ирка стояла с широко раскрытыми глазами. — Настоящий китаец.

— Он вьетнамец.

— Все равно иностранец. Я ни одного иностранца в жизни не видела.

— Это что за красотка, невеста твоя что ли? — захохотал дядя Вася.

— Да что вы… — Ира густо покраснела.

— Никаких возражений. Веди девушку домой, угощай. У нас коробка конфет с собой, и торт.

— Торт? — обрадовалась Ирка.

— Еще какой, — закатил глаза адмирал. — С розочками, такими красненькими… С кремом, орехами. Пойдешь?

— Ух ты, — сглотнула слюну Ира… — Пойду, конечно.

— Добрый вечер, добрый вечер, — суетилась Клавдия, завидев гостей. — Кстати, шельмец-то ваш отличился сегодня.

— Не сейчас, Клава, после, после, — отмахивался отец.

— Ну, как знаете. После, так после. Но вы имейте в виду, хулиган растет.

— Клава, — отец поморщился. — Давайте договоримся — детей мы будем воспитывать сами. А сейчас лучше поставьте чайник.

— Хорошо, — Клавдия поджала губы. — Как знаете. — Судя по всему, она сильно обиделась.

Включили проигрыватель. Пока мужчины пили за дружбу народов, речной и морской, военный и пассажирский флот, мы с Ирой попробовали коньяк из бокала. Коньяк обжег горло, мы покраснели и закашлялись.

Вьетнамца разморило и дядя Вася предложил его освежить. Министра на импровизированных носилках, сделанных из гамака отнесли к берегу и бросили в канал имени Москвы. Проснувшийся вьетнамец фыркал и плевался, наглотавшись тины, а дядька-адмирал выпил большой стакан коньяка и уплыл куда-то к фарватеру, где бескрайнюю гладь бороздили «Ракеты» на подводных крыльях и обычные речные трамвайчики.

Речному трамвайчику «Москва» было решительно все равно, кто попадется в его фарватере — адмирал Тихоокеанского флота, космонавт Валентина Терешкова, дача которой была неподалеку, собачка Стрелка, или даже сам Генеральный секретарь чего угодно — компартии или организации объединенных наций.

— Господи, утонет же, — переживала мама.

— Этот утонет, как же, — фыркал отец. — Он во время переправы через Днепр самогонки выпил и купаться полез. Капитан в него стрелял, думал сбежать хочет, немцы шпарили, почти никого в живых не осталось. А Василий выплыл. Он заговоренный.

И действительно, Василий вскоре вылез на берег, отфыркался и исполнил что-то среднее между «Цыганочкой» и «Лезгинкой»..

— Ну что, молодежь, не клюет?

Мы сидели на берегу с удочками. Клева не было и в помине.

— Не так ловите, засранцы, вот как надо ловить, — дядя Вася ловко выпил стакан коньячной жидкости и вылил остаток на полудохлого, размокшего червяка, который от дозы горючего начал извиваться словно грешник в аду, и забросил удочку в мутную воду. — Вот так, вот это по-нашему…

Как по-волшебству, на крючке вдруг оказался переливающийся золотом лещ.

— Фокус-покус, — односложно объяснил волшебство дядя Вася, и отжался раз двадцать. От него пахло коньяком и здоровой плотью.

В последний раз я видел дядьку году в восьмидесятом, вскоре после Олимпиады. Он поседел, но все так же пил коньяк стаканами и бурчал под нос песню про то, что врагу не сдается наш гордый «Варяг». Он пах хорошим одеколоном. Коньяк он принес с собой, да и закуску тоже.

До сих пор не знаю, что с ним стало после распада империи, всех нас разметало по поверхности шарика.

Клавдия нам отомстила. Через пару дней она поймала нас с Иркой с поличным во время кражи шоколадных конфет из кухонного шкафчика. В наказание нас повели на казнь пойманных мышек Да даже не мышек — мышат, маленьких, серых, дрожащих от ужаса, с глазками-бусинками. Мышата сидели в мышеловке рядом с уже ненужным кусочком сыра. На крыльце стояло наполненное водой оцинкованное ведро.

— Все из себя, умные, — ругалась Клавдия. — Делают что хотят, пьянствуют, китайца в канал уронили. Вот и дети у них такие же, распущенные. Ну-ка, идите сюда.

— Не надо, тетя Клава, — всхлипнула Ирка. — Мне их жалко, не надо, пожалуйста.

— А вот родителям все расскажу! Думаешь я не видела, как вы вино из стакана пробовали? У, бесстыжие. Давайте, открывайте дверку! — Клавдия схватила нас за руку и заставила онемевшими пальцами открыть какой-то замочек. Два беспомощных тельца плюхнулись в ведро, судорожно забили маленькими лапками и начали пускать пузыри. Сердце мое сжалось от ужаса, а Ирка заревела.

Вечером я рассказал обо всем маме. Она пошла ругаться с Клавдией, потом кто-то громко хлопнул дверью. Остаток лета я почти не запомнил, в памяти все слилось в какой-то калейдоскоп.

Лет через пятнадцать я был у друзей на студенческой свадьбе. Праздновали на чьей-то даче, добрались туда от электрички с трудом — начался сильный снегопад. Как всегда было людно, шумно и накурено.

Среди гостей была девушка с серыми глазами, я про себя обозвал ее «сероглазкой». Она слегка косила под хиппи: короткая челка, перчатки с отрезанными пальцами, длинные сапоги. Сероглазка таскала за собой в клетке белую мышь по кличке «Сэр Роджер», такой видимо у нее был творческий образ. Сэр Роджер суетливо ползал между кормушкой и колесиком-мельницей, которое он с увлечением крутил на забаву присутствующим. Еще запомнилось, что студенты упорно пытались напоить мыша вином.

Употребив почти все имевшиеся в наличии запасы спиртного, мы вылезли на крыльцо. После ночных возлияний я был расслаблен, и начал прощупывать подходы к сероглазке.

— Как бы я хотел жить в этой клетке. Рядом с такой эээ… необычной хозяйкой, — я мечтательно нес чепуху. — Каждый вечер смотреть на нее.

— Отстань. Дай лучше закурить, — хрипло сказала сероглазка.

— Авек плезир, мадам — я пошарил по карманам и нашел помятую пачку сигарет. — Вы знаете, мне кажется, я вас где-то видел.

— Мало ли, — усмехнулась она. — Слушай, кавалер, там вино еще осталось?

— Вроде все выпили, но я сейчас поищу.

Я кинулся в комнату, увидел своего приятеля, прикорнувшего на кресле в обнимку с бутылкой вина, и прошептав «Прости, друг», аккуратно вытащил сосуд из его рук.

— Смотри-ка, нашел, — удивилась сероглазка. — На роль домашнего мышонка сгодишься, пожалуй. Кстати, мышкой быть не так уж и хорошо. Даже у меня в клетке.

— Да, — сцена мышиной казни из детства вдруг встала перед глазами. — Иногда их топят. В оцинкованном ведре.

— Перестань, — вдруг вздрогнула сероглазка.

Мы встретились глазами. Что-то неуловимо-знакомое просвечивало в ее лице, как же я раньше этого не заметил.

— О, Господи. Тебя как зовут? Ира?

— Да.

— Ирка. Ну ты даешь… Ты меня помнишь? А Клавдию, на даче…

— Ах, так это ты… Давно это было.

— Ну надо же так встретиться, — поражался я.

Мы допили вино. Начало светать и где-то за деревьями застучала колесами первая электричка.

— Слушай. У меня к тебе просьба — вдруг сказала Ира.

— Да? — удивился я.

— Я сейчас уйду. Тихо, по-английски. Мне на самом деле давно уже пора.

— Да куда же ты пойдешь, все замело на хрен.

— Не твое дело. Да, и еще, не рассказывай никому, что мы были знакомы. Обещаешь?

— Угу, — сглотнул я слюну. Я ничего не понимал.

— Только ничего не спрашивай. Так надо, — она приложила к моим губам палец и посмотрела на меня серыми глазами. В них была странная, бесконечная пустота, от которой мне стало не по себе. — Пока.

— Счастливо… Жаль, честно говоря. Может быть хоть телефон оставишь?

— Не стоит. Хочешь — возьми сэра Роджера на память.

— Да куда я его дену, — растерялся я.

— Ну, как знаешь.

Ира ушла. Я закурил последнюю сигарету и потряс головой. Казалось, что все это мне приснилось.

Через пару недель я попытался ее разыскать, но никто толком не мог вспомнить, чьей подругой она была. Мои однокурсники запомнили только белую мышь в клетке, короткую челку, да серые глаза.

Много лет спустя я увидел такой же пустой, отрешенный взгляд у людей, сидевших на тяжелых наркотиках. Впрочем, это только мои догадки.