Бахтияра (СИ) - Ad Валентина Страница 24

- София, я бы с удовольствием объяснил тебе, где пропадаю, но еще слишком рано. Скажу больше, я буду продолжать пропадать еще некоторое время. Может день, или два. Так нужно. Ты уж постарайся не делать скоропалительных выводов. – Иван подошел к жене и нежно обнял ее за плечи. – Даже думать не смей, что я кого-то из вас разлюбил или же стал любить меньше. Вы вся моя жизнь, и запомни, сдаться я могу лишь тогда, когда буду знать, что все у вас обеих в полном порядке.

   Затем Ивану захотелось поцеловать Софию. Он так давно не делал этого. Он уже и не помнил, какими сладкими могут быть ее губы. Он бы никогда в жизни не смог ударить Софию, даже будучи в маразме, он все равно бы помнил, что она мать его Бахтияры и его любимая и единственная жена. Он любил ее все так же, как и много лет назад, даже сильнее.

   В этот день Иван больше никуда не уходил, чтобы уже на следующий вновь исчезнуть.

    *****             

   Процедуры, которые Ивану назначил Валентин Дмитриевич, оказались не такими  уж и простыми. Это не было похоже на все то, что осталось у Ивана позади. Коронография и зондирование сердца это мини-операции, к которым нужно было готовиться заранее, а любая операция это не просто «пописать в баночку».

   Ивана госпитализировали и запретили в течении шести часов принимать пищу и воду. Он провел шесть бесконечных часов в ожидании, настраивая себя на превосходный результат. Нет, он нисколько не боялся предстоящих мероприятий, просто ему очень сильно хотелось чтобы с его органами было все в полном порядке.

    Во время исследования Иван находился в полном сознании. Через бедренную артерию ему ввели котетор, предназначением которого было добраться до нужного органа. Иван лежал на столе, а рентгеновская камера  вращалась вокруг него, записывая изображение сердца под разными углами, за чем он наблюдал с огромным интересом. Еще ему вливали какие-то лекарства с помощью стоящей рядом капельницы, а к коже на груди были прикрепленные ЭКГ-электроды, маленькие холодные присоски. Время от времени его просили покашлять или глубоко вдохнуть. Иногда Иван чувствовал легкий приступ тошноты и некий дискомфорт при продвижении катетера по сосудам. Но все это было слишком незначительным для него дискомфортом.

   Лежа в одной больничной рубахе на операционном столе, будучи при этом привязанным тугими ремнями, Иван наслаждался биением собственного сердца. Он отчетливо слышал, чуть ли не впервые в жизни, как его «мотор» успешно перекачивает потоки крови. Иван чуть заметно улыбнулся, представляя как этот самый «мотор» своей мощью вытащит его малышку из пропасти.

   Процедура не заняла много времени, а после всего, Ивану назначили строгий постельный режим на целых восемь часов. Этот факт безумно его расстроил, так как в эти часы с его девочкой могло произойти все что угодно, но ослушаться докторов, он не решился. Сейчас он не может рисковать собственным здоровьем как никогда в жизни, тем более на кону была уже не только его собственное благополучие.

   Все, что требовалось в ближайшее время от Ивана, это пить больше жидкостей, содержащих калий – фруктовые и овощные соки. На следующий день ему нужно было сделать еще одну кардиограмму сердца, для исключения повреждения миокарда. Затем, летящей походкой, он направится прямиком к Валентину Дмитриевичу за своими   ста процентами.

- Что ж, я готов вам сообщить то, что вы желаете услышать. Вы хоть завтра можете стать донором для подходящего реципиента. К моему удивлению, каких-либо отклонений в размерах камер, их конфигурации, толщине стенки и ее движении, направлении кровотока, движении клапанов - не выявлено. Проведенные исследования показали, что коронарные артерии проходимы и имеют гладкие контуры. Зондирование сердца позволило измерить давление в камерах сердца и сосудах, которое у вас тоже в норме. Поздравляю, вашему сердцу могут позавидовать многие из нынешней чахлой, испорченной и дефективной молодежи.  Вы донор, о котором многим приходится лишь мечтать.

   Все, сказанное холодно и безразлично, зажгло огромный огонь в пока еще Ивановом сердце. Доктор сам того не подозревая попал в самое «яблочко» с нуждающейся в чужих сердцах чахлой молодежью, тем более что одной из представителей этой самой «молодежи», как бы ни было грустно, являлась его Бахтияра. Только для нее одной предназначалось то, о чем другие могли лишь мечтать.

   На лице далеко не юного мужчины появилась искренняя и неподдельная улыбка, такая, на которую были способны лишь непорочные и не познавшие жизненной жестокости юнцы. Слова Валентина Дмитриевича, были самым прекрасным из всего, что Ивану доводилось слышать за последние два года.

   Гордость за самого себя распирала мужчину изнутри. Ивану было чем гордиться. Он был горд от того, что не сорвался и не стал злоупотреблять алкоголем, не вернулся к вредной привычке обжигать легкие никотином, хотя иногда так хотелось. Он был просто счастлив от того, что не угробил такой жизненно важный, как оказалось  не только для него, орган. Слова молодого врача  лишний раз убедили его в том, что к болезни собственной дочери он не имеет никакого отношения. Физические нагрузки, в которых его часто упрекала София, да и он сам, были совершенно ни при чем. За все 42 года жизнь достаточно его потрепала, но его сердце было практически идеальным. Соответственно не нагрузки на хрупкий детский организм стали причиной их семейной драмы. Так, наверное, должно было быть.

- Спасибо вам, Валентин Дмитриевич. И, если позволите, последний вопрос?

  Доктор без энтузиазма оторвал глаза от письменного стола:

- Слушаю.

- Отец может стать донором для собственного ребенка?

   Через секунду врач снова опустил глаза, после чего последовал очередной лаконичный ответ:

- Да. У нас это называется - сингенная трансплантация. А сейчас, если у вас закончились вопросы, я не стану возражать против вашего отсутствия в моем кабинете.

- Да. Конечно. Еще раз, спасибо.

   Покидая кабинет Валентина Дмитриевича Ивану, как назло, захотелось закурить - « И все-таки дедушка был в чем-то прав. Курение хоть и приносит вред, но ведь и удовольствие тоже». Парадокс, но радуясь тому, что собственное здоровье в его годы очень даже ничего, ему моментально захотелось его немного поубавить. Ооо, как бы сладко он сейчас втянул в себя вредный дым! Его легкие медленно наполнились бы никотином, а по всему тело прокатилась едва заметная дрожь от наслаждения. С непривычки немножко закружилось бы в голове… Выдохнув одну порцию, он обязательно втянул бы в себя следующую, а потом еще и еще, и всякий раз испытывал бы неимоверный кайф!

   Но это все было «если бы». Как бы ему ни хотелось навредить собственному здоровью, теперь он не имел на это права. Его здоровье уже не принадлежит только ему.

   Занимаясь всеми прописанными процедурами, Иван вот уже два дня не навещал свою Бахтияру. Всей своей душой, он был рядом с дочуркой, но его тело в это время подвергалось необходимым процедурам, о которых он намеревался сообщить Софие.

   Он не шел, он летел на крыльях надежды на светлое будущее свой Бахтияры. Приближаясь к до боли знакомой палате, мужчина все же притормозил. Ивану просто необходимо было собраться с мыслями и сформулировать ту речь, которую должна услышать София. Это будет нелегко, но он должен был это сделать.

   Практически на пороге Бахтияриной палаты, Иван попятился назад. Собраться с мыслями он решил в фойе неподалеку, боясь, что у палаты София внезапно может его обнаружить, когда он еще не будет готов.

   Взгляд Ивана устремился в окно, за которым уже несколько дней подряд радовало своим теплом осеннее солнышко. Он пытался насладиться этими лучами и впитать всю прелесть этой прекрасной поры, пусть даже сквозь больничные окна, так как знал, это его последняя осень. Он больше никогда не сможет прогуляться по осеннему парку. Никогда не сможет угостить прыгающих с ветки на ветку белок припрятанным в карманах лакомством. Никогда больше не увидит, как оголяются до последнего листочка деревья. Странно, но раньше ему не доводилось так пристально обращать внимание на подобные прелести, и только сейчас, когда подходит момент прощания со всем этим, он все вокруг воспринимает и видит в другом свете. Но большая странность была в том, что он абсолютно ни о чем не жалел. Он легко простится с жизнью; со всеми не прожитыми закатами и рассветами; с осенним листопадом и зимним снегопадом; с весенней капелью и летним звездопадом. Он готов отказаться от всего, только бы его малышка смогла еще долгие годы наслаждаться всем тем, что так нравилось ему.