Джоджо Мойес - Где живет счастье Страница 25

Люси протянула ей руку:

– Ладно, пошли в дом. Я покажу тебе жестянку с печеньем, которое подарила мне бабуля. Похоже, то самое, что миссис Попльюэлл преподнесла ей на Рождество два года назад. Ну а кроме того, если мы хоть на минуту задержимся, бабуля решит, что у тебя уже начались роды.

Грузно опустившись на табурет, Виви потянулась за баночкой, чтобы стереть с лица следы трудного дня. Она не отличалась особым тщеславием: на ее туалетном столике было всего две баночки, с очищающим молочком и увлажняющим кремом из супермаркета, – но сегодня Виви посмотрела на свое отражение в зеркале и вдруг почувствовала себя безумно усталой, словно на ее плечах лежало невыносимое бремя. Я с таким же успехом могла бы быть невидимкой, подумала она, ведь в нашей семье мое слово вообще ничего не значит. В молодости она возила своих троих детей по стране, следила за тем, чтобы они читали хорошие книги, нормально питались и чистили зубы, была третейским судьей во время их вечных разборок, указывала им, какую одежду следует носить. Без лишних рефлексий и сомнений в собственных силах она выполняла материнские обязанности, подавляя протесты детей и устанавливая четкие границы дозволенного.

Теперь же она чувствовала себя абсолютно беспомощной, неспособной погасить их конфликты или облегчить душевные страдания. Виви старалась не думать о магазине Сюзанны. Новость о его открытии заставила Виви остро почувствовать свою никчемность, буквально оказавшись ударом под дых.

– Твоя собака опять охотилась на мои шлепанцы. – Виви резко обернулась. Ее супруг внимательно рассматривал хорошо пожеванную подметку шлепанцев. – По-моему, тебе не стоит пускать собаку наверх. Собакам тут вообще не место. А почему бы нам, собственно, не поместить ее в конуру?

– Во дворе слишком холодно. Бедняжка там непременно околеет. – Виви снова повернулась к зеркалу. – Пожалуй, завтра съезжу в город, куплю тебе новые.

Дальнейшие приготовления ко сну они закончили в полном молчании. Виви, надев ночную рубашку, горько пожалела, что успела дочитать свой роман. Сегодня вечером интересная книга стала бы для нее хорошей отдушиной.

– Кстати… Мама спрашивает, не могла бы ты выделить ей противень. Она хочет испечь ячменные лепешки, а готовить, как оказалось, не на чем.

– Она оставила противень в саду. Насыпала туда корм для птиц.

– Ну, тогда, может, сходишь за ним?

– Дорогой, по-моему, ты сегодня был к Сюзанне излишне строг. – Виви отчаянно старалась, чтобы в ее голосе не прозвучало упрека. Муж в ответ лишь протестующе хмыкнул. Тот факт, что он решил не тратить лишних слов, придал Виви смелости. – Знаешь, если она родит ребеночка, это будет первым шагом на пути к успеху. Ведь у них с Нилом были серьезные проблемы. А так у них появится цель в жизни. – (Муж сидел, уставившись на свои голые ноги.) – Дуглас? Она очень старается. Они оба стараются. – Виви показалось, что он не слышит ее. – Дуглас?

– А что, если мама права? А что, если она кончит точно так же, как Афина? – Он крайне редко произносил это имя. Виви почувствовала, что оно, материализовавшись, встало между ними стеной. – Виви, тебе стоит подумать об этом. Я серьезно. Хорошенько подумать. Потому что кто-то разбрасывает камни, а кому-то приходится их собирать.

Глава 9

Поместье Дируорд считалось одним из наиболее крупных в Суффолке. Расположенное в так называемой стране Констебля, оно было основано в 1600-х годах и передавалось по практически непрерывной наследственной линии из поколения в поколение. Несмотря на холмистый рельеф местности, поместье оказалось исключительно удобным для самых различных видов деятельности, начиная с пахотного земледелия и кончая рыболовством; более того, там имелось большое количество – по мнению некоторых, даже избыточное – времянок для сезонных рабочих. А в целом здания, расположенные на 450 акрах земли, отличались особой величественностью, и обитающие там семейства, чтобы подчеркнуть свой статус, даже обзаводились картинной галереей или бальным залом. Хозяева поместья Дируорд имели определенные основания гордиться его историей. Их галерея фамильных портретов получила широкую известность, и не потому, что там имелись портреты каждого наследника в течение последних четырехсот лет, а скорее потому, что живописцам удалось запечатлеть во всех подробностях, возможно даже чересчур натуралистических, кончину благородных предков. Однако сам господский дом, горчичного цвета, с тяжелыми балками, восемью спальнями, перестраивался и разрастался довольно хаотично, в совершенно разных архитектурных стилях.

И тем не менее первоначально резиденция семейства Фэрли-Халм располагалась на каких-то шестидесяти акрах, но впоследствии границы владения были расширены единственно и исключительно как результат выигранного пари между Джейкобом Халмом (1743–1790; погиб вследствие неосторожного контакта с одной из первых в Суффолке молотилок) и вечно пьяным хозяином соседнего поместья Филмор. Как ни странно, семейство Халм, привыкшее трубить о славных вехах своей истории, предпочло забыть об этом ее фрагменте. И действительно, требование Джейкоба Халма вернуть ему выигрыш едва не обернулось восстанием местных жителей, испугавшихся потерять жилье и средства к существованию, однако Джейкоб, обладавший, в отличие от большинства представителей класса землевладельцев, довольно острым умом, утихомирил крестьян, обещав им уменьшить подати и построить новую школу под началом некоей Кэтрин Лис. Позднее мисс Лис родила при невыясненных обстоятельствах ребенка, при этом Джейкоб, проявив неслыханную щедрость, предложил незамужней директрисе материальную помощь и обеспечил ей крышу над головой.

Филмор-Хаус по большей части пустовал и, как поговаривали, служил местом тайных увеселений мужской половины семейства Халм, правда до тех пор, пока некая Арабелла Халм (1812–1901; умерла, подавившись засахаренным миндалем), чей брат, прямой наследник поместья, погиб в Крыму и замужеству которой семейство обязано двойной фамилией Фэрли-Халм, дабы не вводить мужа во искушение, не положила конец существованию этого гнезда разврата. Она наняла необычайно суровую экономку и посодействовала распространению жутких слухов о способности якобы населяющих дом призраков лишать представителей сильной половины человечества потенции. Впрочем, у почтенной дамы не имелось другого выхода, ведь к этому времени Филмор-Хаус стал притчей во языцех. Поговаривали, будто стоит мужчине открыть входную дверь, как у него тотчас же возникают похотливые помыслы. Так вот, благодаря решительным действиям Арабеллы Халм многие семейства выбрали окрестности Филмор-Хауса в качестве постоянного местожительства в расчете на то, что редкий дар местных призраков гарантирует безопасность их дочерям.

Итак, Арабелла Халм оказалась единственным облаченным в кринолины исключением в бесконечном ряду властных мужских лиц, хотя и была обладательницей выдающейся нижней челюсти и отнюдь не нежного профиля, вследствие чего распознать в ней женщину можно было разве что со второго взгляда. С начала двадцатого века были предприняты попытки запечатлеть несколько представительниц прекрасного пола из семейства Халм, причем исключительно на фоне протестов в связи с возможностью наследования поместья по женской линии. Однако на портретах жёны и дочери смотрелись не слишком убедительно, словно сомневались в своем праве быть увековеченными кистью художника. Женские портреты в менее вычурных золоченых рамах висели не на самых видных местах и со временем обычно бесследно исчезали. Фэрли-Халмы, как не уставала повторять Розмари, не просуществовали бы четыреста лет, если бы отдавали дань моде и политкорректности. Необходимость соблюдения традиций требовала от них быть сильными и придерживаться незыблемых правил. Для столь верного приверженца многовековых устоев Розмари на удивление мало рассказывала об истории своей собственной семьи, и не без оснований: Бен раскопал в Интернете ее генеалогическое древо, обнаружив при этом, что предки Розмари в свое время владели скотобойней в Блэкберне.

Однако по мере изменения общественных нравов помпезность несколько упала в цене, и галерея фамильных изображений закончилась на отце Сюзанны: его жуткий концептуальный портрет, написанный маслом, висел, без особой торжественности, на стене того, что из поколения в поколение именовалось берлогой: уединенного кабинета с огромным камином из неотесанного камня и низкими потолками. Именно здесь детишки разбрасывали игрушки, подростки смотрели телевизор, а собаки мирно дремали на полу. Последним должен был стать портрет матери Сюзанны. Для этой цели на ее восемнадцатилетие был приглашен молодой художник, ставший несколько десятилетий спустя весьма знаменитым. И теперь портрет, принадлежащий Сюзанне, нашел приют в ее скромном коттедже, хотя Виви неоднократно заверяла падчерицу, что будет более чем счастлива, если портрет Афины займет свое законное место в хозяйском доме.