Элис Уокер - Цвет пурпурный Страница 25

Принеси Библию, сказала она.

Я принесла Библию, положила на нее ладонь, и поклялась.

Вы ни разу не видели, чтобы я обманывала, Коринна, сказала я. Прошу вас, поверьте, что я и сейчас не лгу.

Тогда она позвала Самуила и попросила его поклясться, что он увидел меня впервые в тот же день, что и она.

Самуил сказал, я прошу у тебя прощения, сестра Нетти, пожалуйста, прости нас.

Как только Самуил вышел, она велела мне поднять платье и, привстав на своем одре болезни, осмотрела мой живот.

Как мне было жалко ее, Сили, и как это было унизительно! Но хуже всего то, как она относится к детям. Она их не подпускает к себе, а они не понимают, в чем дело. Да и как им понять? Они даже не знают, что они приемные.

Деревня должна быть распахана под каучуковые плантации в ближайшее время. Охотничьи угодья племени уже уничтожены, и мужчины вынуждены уходить все дальше и дальше от деревни в поисках дичи. Женщины все время в поле, ухаживают за посадками и молятся. Они поют песни земле и небу, маниоке и земляным орешкам. Песни любви и прощания.

Мы все очень опечалены, Сили. Остается надеяться, что ты более счастлива в своей жизни.

Твоя сестра Нетти.

Отгадай, что я узнала! Самуил, оказывается, тоже думал, что дети мои! Поэтому он и настраивал меня поехать с ними в Африку. Когда я объявилась у их порога, он подумал, что я следовала за своими детьми, и по своему мягкосердечию не нашел сил меня прогнать.

Если они не твои, спросил он, то чьи же?

Но у меня тоже были к нему вопросы.

Откуда вы их взяли? — спросила я. И тут, Сили, он рассказал мне историю, от которой у меня волосы встали дыбом. Надеюсь, у тебя, бедняжки моей, достанет сил ее выслушать.

Жил да был когда-то один зажиточный фермер, и были его владения неподалеку от города. Нашего города, Сили. За что бы он ни взялся, все у него шло хорошо, ферма его процветала, и он решил открыть лавку, чтобы испытать свою удачу в торговле. И что же, торговля его пошла так бойко, что он уговорил двух своих братьев войти в дело, чтобы помогать ему управляться в лавке. С каждым месяцем дела шли все лучше и лучше. Тем временем белые торговцы стали жаловаться друг другу, что эта лавка отняла у них черных покупателей, а кузница, которую фермер устроил позади лавки, начинает притягивать и белых. Так не годится, решили они. Однажды ночью лавка фермера и двух его братьев сгорела, кузница была разгромлена, а самого его и двух его братьев вывели из дома посреди ночи и повесили.

У фермера была горячо любимая жена и маленькая дочка двух лет от роду. Жена была беременна другим ребенком. Когда соседи принесли тело ее мужа домой, изувеченное и обожженное, это зрелище чуть не убило ее. У нее наступили роды, и родилась вторая девочка. Хотя сама вдова оправилась после случившегося, ум ее повредился. Она продолжала накрывать на стол для мужа и все время говорила о том, какие у них с мужем планы на будущее. Соседи все больше сторонились ее, хотя и не со зла, просто ее безудержные фантазии становились все более немыслимыми для них, цветных людей, и еще отчасти потому, что ее привязанность к прошлому была такой безумной. Между тем она была красива и по-прежнему владела землей, на которой некому было работать, поскольку сама она не умела, и, кроме того, она ждала, что муж вот-вот придет домой к обеду, а потом сам отправится в поле. У них кончилась еда, и они бы голодали, если бы не помогали соседи.

Вторая девочка была еще младенцем, когда в городке появился незнакомец, который начал осыпать вдову с детьми знаками внимания, и скоро они были женаты. Почти тут же она забеременела в третий раз, хотя душевное ее здоровье не улучшилось. С тех пор она беременела каждый год, становилась все слабее телом и разумом, пока, через много лет после брака с этим незнакомцем, она не умерла.

За два года до смерти у нее родилась девочка, которую она не могла оставить себе по причине болезни, а через год мальчик. Детей звали Оливия и Адам.

Вот рассказ Самуила, можно сказать, слово в слово.

Незнакомец, женившийся на вдове, был приятелем Самуила еще до того, как он обрел Иисуса Христа. Когда этот мужчина появился у Самуила сначала с Оливией, а потом с Адамом, Самуил почувствовал, что он не только не может отказаться от детей, но что Бог ответил на их с Коринной молитвы и послал им долгожданных детей.

Он не рассказал Коринне ни о незнакомце, ни о их «матери», так как хотел, чтобы ничто не омрачало ее счастья.

Но вдруг, как гром среди ясного неба, появилась я. Он вспомнил, что его бывший приятель всегда был гулякой, и быстро понял, что к чему. Поэтому он принял меня без лишних расспросов. Что меня, сказать по правде, всегда озадачивало, но я относила это за счет христианского милосердия. Коринна раз спросила меня, не убежала ли я из дому. Я объяснила ей, что у нас большая семья, мы бедные, и я уже не маленькая, так что мне пора самой зарабатывать на жизнь.

К концу Самуилова рассказа блузка моя была мокрой от слез. В тот момент я была не в состоянии сказать ему правду. Но тебе я могу сказать все. И я молю Бога, чтобы до тебя дошло это письмо, хотя бы одно из всех.

Папаша не наш папа!

Искренне преданная тебе сестра Нетти.

Шик говарит, Ну все, хватит. Собирай барахло. Ты едеш со мной в Теннеси.

У меня голова кругом.

Папу линчевали. Мама сошла с ума. Младшие братья и сестры мне не родные. Папаша не мой папа.

Ты што, спиш?

В первый раз в жизни мне захотелося свидеться с папашей. Мы с Шик напялили одинакие новенькие синие брючки цвятами и широкущие праздничные шляпы, тоже одинакие, только у ей в шляпе роза красная, а у меня желтая, залезли в паккард и покатили. Нонче по всему округу мощеные дороги, и нестись по им двадцать миль в час оченно приятно.

Как я из дому-то съехала, я только один раз папашу видела. Загружали мы как-то с Мистером __ телегу у магазина с кормами, и тут папаша с Мей Элен. У Мей Элен чулок сползши, и она остановилася подтянуть его. Нагнулася и узел у коленки завязывает, а он стоит и тросточкою по камешкам на дороге постукивает. Кажется, так щас и огреет ее своей тростью.

Мистер __ как их увидел, весь сделался любезный, и к ним пошел руку вперед выставивши, а я мешки в телегу гружу и рассматриваю печати на их. Вот уж не думалось мне тогда, что захочу его увидеть.

Ну так вот, день был ясный, весенний, вроде с утреца прохладный, как бывает на Пасху, да только мы с шоссе на проселок свярнули, видим, вокруг-то все уже зеленое, хотя почва местами еще не шибко прогрелася. На папашиной земли хоть щас сей. Вдоль дороги цветы полевые, лилии, жонкилии, нарциссы всякие, и птицы, как с ума посходивши, заливаются на все голоса и порхают по изгородям, желтыми цветочками увитым, с запахом как у виргинского вьюнка. Такое тут все непохожее на места, по каким мы до тово с Шик ехали, инда мы с ей примолкли. Может, энто я глупости говорю, Нетги, да только показалось мне в тот миг, што даже солнце застыло у нас над головами.

Ага, говарит Шик, очень миленько тут у вас. Ты мне никогда не сказывала, как тут красиво.

Тут и не было красиво, говорю. Што ни Пасха, то наводнение, мы, дети, вечно с простудами, от дома ни на шаг, да и вообще жарища была ужасная.

Как будто щас не жарища, она говарит. Тут мы обогнули холмик, которово я что-то не припомнила, и прямо перед носом у нас возник большой желтый двухэтажный дом с зелеными ставенками и высокой черепичной крышей.

Мне смешно стало. Мы, кажись, не туда свернули, говорю. Энто каких-то белых дом.

Он был такой славный, домишко энтот, што мы заглушили машину, и просто сидели да любовались на ево.

Что это за деревья цветут? — Шик спрашивает.

Не знаю, говорю. Сливы, поди, или яблони, или, может, вишни. А то и персики. Какая разница, коли они такие красивые.

Вокруг дома, и особо на задах, сплошь деревья в цвету. Всюду лилии да нарциссы, и розами все увито. А птиц-то, будто со всей округи слетелось, штобы погомонить на ветвях деревьев.

Смотрели мы, смотрели, и я говорю, Тихо то как. Чай, и дома никово нет.

В церкви, чай, Шик говорит. В такое-то дивное воскресенье.

Нукась давай-ка убираться отсюдова, говарю, покуда хозяева не вернулись. Говарю я это, а сама глазом на смокву кошусь и будто узнаю ее, а тут как раз слышим, машина подъезжает, и кто бы ты думала сидит в машине, как не папаша с какой-то девчонкой, похоже, дочкой.

Подкатили они, он вышел, обогнул машину и дверь распахнул для девицы. Вылезла она, одета умопомрачительно. Розовый костюм, большая розовая шляпа и розовые туфли, а на руке маленькая розовая сумочка болтается. Вышедши, покосились на наш номерной знак и подошли к нам. Она на евоной руке повисла.

Доброе утро, говарит он, поравнявшись с Шиковым окном.

Доброе утро, говарит она медленно, и по ее голосу я могу сказать, что он ей совсем иным представлялся.