Лори Андерсон - Говори Страница 25

Я спускаюсь по эскалатору к центральному фонтану, где сегодня в качестве развлечения разрисовывают лица. Очередь длинная и шумная — шестилетние дети с родителями. Мимо меня проходит маленькая девочка — она тигр. Она плачет, требуя мороженого, и размазывает слезы по лицу. Ее тигровый окрас расплывается, и мамаша орет на нее.

«Ну и зоопарк».

Я поворачиваюсь. Айви сидит на бортике фонтана, пристроив на коленях огромный альбом для рисования. Она кивает в сторону очереди из плакс и разрисовщиков, яростно малюющих полоски, пятнышки и усы.

«Мне их даже жаль, — говорю я. — А что ты рисуешь?»

Айви пододвигается, чтобы я могла сесть рядом, и протягивает мне альбом. Она рисует лица детей. Половина лица грустная, половина — притворно веселая, так как покрыта толстым слоем клоунского грима. Никаких там тебе тигров или леопардов.

«Когда я была здесь в последний раз, они раскрашивали лица под клоунов. А сегодня вот такой облом», — объясняет Айви.

«И все же смотрится здорово, — говорю я. — Только, типа, немного зловеще. Не то чтобы жутко, но как-то неожиданно». Я отдаю ей альбом.

Айви тычет карандашом в завязанные узлом волосы. «Очень хорошо. Именно этого я и добиваюсь. Твоя штуковина из костей индюшки тоже была жуткой. Но жуткой в хорошем смысле слова, жутко хорошей. Прошло столько месяцев, а я все еще думаю о ней».

Ну и что мне на это сказать? Я закусываю губу, затем разжимаю зубы. Я вытаскиваю из кармана упаковку леденцов «Лайф сэйверс». «Угощайся». Она берет один, я беру три, и секунду мы просто молча сосем. «Как продвигается дерево?» — спрашивает она.

Я издаю стон. «Ужасно. Зря я подписалась на искусство. Наверное, просто не представляла себя в столярной мастерской».

«Ты себя недооцениваешь, — говорит Айви. Она открывает альбом на чистой странице. — Не понимаю, почему ты уперлась в клише на линолеуме. На твоем месте я бы расслабилась и рисовала. Вот — попробуй изобразить дерево».

Мы сидим и передаем друг другу карандаш. Я рисую ствол, Айви добавляет ветку, я удлиняю ветку, но она получается слишком вытянутой и тощей. Я начинаю ее стирать, Айви меня останавливает. «Все замечательно, не хватает только листьев. Нарисуй слой листьев, сделай их разного размера. Будет смотреться отлично. Это отличное начало».

Она права.

Последняя тема по биологии в этом году — генетика. Слушать мисс Кин невозможно. Ее голос похож на холодный мотор, который не хочет набирать обороты. Лекция начинается с какого-то священника по имени Грег, который изучал овощи, и кончается дискуссией о голубых глазах. Похоже, я что-то пропустила. И почему мы перешли от овощей к цвету глаз? Перепишу записи Дэвида.

Я листаю учебник. Вот любопытная глава о кислотных дождях. И ничего о сексе. По программе мы будем проходить это только в одиннадцатом классе.

Дэвид рисует в тетради какую-то схему. У меня ломается карандаш, и я прохожу вперед, чтобы оточить его. Думаю, мне не вредно прогуляться. Мотор мисс Кин продолжает чихать. Мы получаем половину генов от матери и половину — от отца. А я-то считала, что получила от них свои джинсы «Эффертс». Ха-ха, биологическая шутка.

Мама говорит, что я пошла в папину родню. Они по большей части копы и страховые агенты, которые играют на футбольном тотализаторе и курят отвратительные сигары. Папа утверждает, что я пошла в мамину родню. Они фермеры, у которых растут только камни да ядовитый плющ. Они не любят болтать, не ходят к дантисту и не читают книг.

В детстве я часто представляла себя принцессой, которую взяли в приемную семью, так как ее королевство захватили плохие парни. И надеялась, что в один прекрасный день мои настоящие родители, мистер Король и миссис Королева, пришлют свой королевский лимузин и заберут меня отсюда. И мое семилетнее сердце едва не разорвалось, когда папа впервые заказал лимузин до аэропорта. Я решила, будто лимузин действительно прислали, чтобы меня забрать, и не захотела ехать. После этого папа всегда брал такси.

Я выглядываю из окна. Никаких лимузинов. Никаких карет или экипажей. Сейчас, когда я действительно хочу уехать, нет никого, кто бы мог меня подвезти.

Я рисую плакучую иву, склонившуюся над водой. Я не стану показывать свой набросок мистеру Фримену. Это для моей каморки. Я начала обклеивать стены своими рисунками. Еще несколько таких же занудных уроков — и я буду готова вернуться туда на весь школьный день. Листья получаются хорошо, очень естественно. Весь фокус в том, чтобы сделать их разного размера и наслоить друг на друга. Айви была права.

Мисс Кин пишет на доске: «Доминантный/рецессивный». Я заглядываю в тетрадь Дэвида. Он рисует генеалогическое древо. Дэвид получил гены, отвечающие за волосы, от папы, а отвечающие за цвет глаз — от мамы. Я рисую генеалогическое древо. Генеалогический обрубок. Нас не так уж и много. Я с трудом могу вспомнить имена родственников. Дядя Джим, дядя Томас, тетя Мэри, тетя Кэти; есть еще одна тетя, очень рецессивная. В результате этой самой рецессивности она и оказалась в Перу. Думаю, у меня ее глаза. Я унаследовала ген «И знать ничего не желаю» от папы, а ген «Я подумаю об этом завтра» — от мамы.

Мисс Кин говорит, что у нас на носу контрольная. Лучше бы я была повнимательнее на уроке. Лучше бы меня удочерили. Лучше бы Дэвид не вздыхал так тяжело каждый раз, когда я прошу его дать переписать конспект!

1. Алгебра пригодится вам во взрослой жизни.

2. Ездить в школу на своей машине — привилегия, которой вас могут лишить.

3. Во время ланча ученики должны находиться на территории школы.

4. Новые учебники поступят со дня на день.

5. Колледжи интересуют не только результаты отборочного теста.

6. Мы соблюдаем дресс-код.

7. Мы скоро найдем способ выключить отопление.

8. Водители школьных автобусов — высококвалифицированные профессионалы.

9. В летней школе нет ничего плохого.

10. Мы готовы вас выслушать, если вам есть что сказать.

Рейчел/Рашель сошла с ума. Она свихнулась. Она ходила в кино с Энди Чудовищем и со своими подружками по обмену, а теперь везде таскается за ним и пыхтит, словно домашняя собачонка. А ее подружка Грета-Ингрид обвивается вокруг его шеи, точно белый шарф. Спорим, что, когда он сплевывает, Рейчел/Рашель собирает слюну в стаканчик и хранит.

Перед уроком мистера Стетмана Рейчел/Рашель и еще какие-то дурочки сплетничают о свидании в кино. Меня вот-вот стошнит. У Рейчел/Рашель — только одно: «Эндито» и «Эндисе». Все ясно как день. Я зажимаю уши, чтобы не слышать ее дурацкого астматического смеха, и принимаюсь за домашнее задание, которое надо было сделать еще вчера.

Делать домашнее задание на уроке обычно легко, потому что голос мистера Стетмана создает мягкий звуковой барьер из белого шума. Сегодня я ни на что не способна, так как не могу отделаться от доводов за и против, которые крутятся у меня в голове. С какой стати волноваться за Рейчел/Рашель? (Он обидит ее.) Она сделала для меня хоть что-нибудь хорошее за этот год? (В средних классах она была моей лучшей подругой, а это тебе не кот начхал.) Нет, она стерва и предательница. (Она не видела, что случилось.) Пусть себе сохнет по Чудовищу; надеюсь, он разобьет ей сердце. (А вдруг он разобьет что-то еще?)

После окончания урока я вклиниваюсь в толпу у дверей, чтобы мистер Стетман не успел задержать меня из-за того задания. Рейчел/Рашель проталкивается мимо меня туда, где ее уже ждут Грета-Ингрид и какой-то коротышка из Бельгии. Я иду следом, но так, чтобы нас разделяло не меньше двух человек, как в детективах по телику. Они направляются в то крыло, где классы иностранных языков. Ничего удивительного. Иностранные ученики постоянно там ошиваются, типа, им хоть пару раз в день надо надышаться воздухом, пропитанным родной речью, а не то они все помрут от удушья в чисто американской среде. Энди Чудовище хищной птицей устремляется вниз, складывает крылья и уже на лестнице пристраивается между девочками. Он пытается поцеловать Грету-Ингрид в щечку, но она отворачивается. Он целует в щечку Рейчел/Рашель, и она хихикает. Он не целует в щечку коротышку из Бельгии. У кафедры иностранных языков бельгиец и шведка машут рукой и говорят «чао». Ходят слухи, что у них там есть даже кофемашина.

Рейчел/Рашель и Энди в дружеском порыве идут вместе по коридору. Я забиваюсь в угол, поворачиваюсь лицом к стене и делаю вид, будто учу алгебру. Полагаю, этого вполне достаточно, чтобы меня не опознали. Они садятся на пол, Рейчел/Рашель — в позе «лотоса». Энди выхватывает у Рейчел/Рашель тетрадь. Она хнычет, точно младенец, и грудью ложится ему на колени, чтобы забрать тетрадь. Он перекидывает тетрадь из одной руки в другую так, чтобы она не могла дотянуться. Затем он что-то ей говорит. Я не слышу, что именно. В коридоре шумно, как на стадионе во время футбольного матча. Его губы источают яд, и она улыбается, а потом целует его влажным поцелуем. Это не поцелуй девочки-скаута. Он отдает ей тетрадь. Его губы шевелятся. Мои уши наполняются лавой. Она ни в коей мере не претенциозная цыпочка Рашель. Я вижу сейчас третьеклассницу Рейчел — ту, что любила картофельные чипсы со вкусом барбекю, и ту, что как-то вплела мне в волосы розовую нитку для вышивания, с которой я ходила несколько месяцев, пока мама не заставила меня срезать ее. Я упираюсь лбом в шершавую штукатурку.