Эптон Синклер - Нефть! Страница 25

— Но, брат, — м-ра Аткинса это, очевидно, изумило, — в Священном Писании сказано: "Господь призвал нас, чтобы проповедывать евангелие", и еще: "Евангелие должно быть распространено между всеми народами".

— Брат, — продолжал отец с той же глубокой серьезностью, — это понимаю. Но по нашему вероучению мы должны прежде познать людей в дружбе, а потом говорить с ними о религии. Все мы должны уважать чужие убеждения.

— Так, брат, — согласился м-р Аткинс, и его голос заметно упал. Было очевидно, что он не знает, что сказать дальше. Он взглянул на членов своей семьи, как бы ища у них поддержки, но они до сих пор не произнесли еще ни одного слова, за исключением — "да, папа", в ответ на его приказания.

Тогда Росс счел нужным рассеять недоумение:

— Мы приехали сюда поохотиться на перепелок: я слыхал, что здесь их много.

Стало так холодно, что небольшой костер уже не согревал. Тогда семейство Аткинсов удалилось, а Бэнни с отцом раскрыли палатку, убрали в нее пожитки, и Бэнни принялся за свою работу — надувание матраца. Ночь была звездная, и они расположились на ночлег под открытым небом; сняв ботинки и верхнее платье, они торопливо залезли под одеяла, — от эдакого холода запрыгаешь! Бэнни свернулся в комочек и лежал, ощущая на лбу дуновение ночной прохлады.

— Послушай, папочка, — вдруг спросил он, — что такое церковь "Истинного слова"?

Отец засмеялся.

— Бедный старый безумец! Нужно же было как-нибудь его сбить!

Они тихо лежали, и дыхание отца скоро стало равномерным и глубоким. Но мальчик, несмотря на усталость, заснул не сразу. Он лежал и раздумывал. Кодекс отца был совершенно иной, чем тот, которому решил следовать Бэнни. Отец мог солгать, если считал это необходимым, доказывая, что при некоторых обстоятельствах люди не могут говорить правду и даже иногда не имеют на это права. И, однако, было совершенно ясно, что отцу не хотелось, чтобы сам Бэнни следовал этому кодексу. Он мог попросить Бэнни умолчать, но никогда не принудил бы его сказать неправду, и, как правило, когда отцу необходимо было солгать, он всегда делал это в отсутствие Бэнни.

Было и еще множество вещей в этом роде, так, например, отец курил сигары, а иногда пил вино, но он ни за что не хотел, чтобы Бэнни курил и пил. Это было странно.

У Бэнни зябли голова и лицо, но телу было тепло, и он стал погружаться… погружаться… мысли начали путаться… Но вдруг он сразу очнулся. Что такое?.. Матрац колыхался и кидал его из стороны в сторону, пришлось расставить локти, чтобы удержаться.

— Папочка! — вскрикнул Бэнни. — Что это?

Росс проснулся сразу. Встал. Бэнни встал тоже, вытянув вперед обе руки, чтобы удержать равновесие.

— Черт возьми! — воскликнул отец. — Землетрясение.

Ну разумеется, землетрясение!.. И как странно чувствовать, что твердая земля, на которую так полагаешься, встряхивает тебя подобным образом.

Дерево заскрипело над их головами, словно сотрясаемое ветром. Они оба выбежали из-под него. Поднялся крик, блеянье и мычанье. То были козы, которым это ощущение нравилось еще меньше, чем людям; у них не было успокоительного представления о структуре земли и геологических явлениях. Затем раздались крики другого рода: они исходили от семейства Аткинсов, по-видимому, выбежавших из хижины.

— Слава!.. Аллилуйя!.. Иисусе, спаси нас!.. Господи, смилуйся!..

— Все, уже кончилось. Пойдем ляжем, иначе они придут сюда молится над нами, — сказал отец.

Бэнни повиновался, и они улеглись.

— Слушай, это было ужасное землетрясение! — прошептал мальчик. — Как ты думаешь, оно, наверно, разрушило какие-нибудь города?

— Похоже на то, что оно было только местным, — ответил отец. — У них здесь, в этом холмистом краю, такие землетрясения нередки.

— Но в таком случае Аткинсы должны бы к ним привыкнуть!

— Я думаю, им доставляет удовольствие подымать всю эту кутерьму, у них мало событий в жизни, — сказал отец. В его собственной жизни было так много волнений, что его не слишком интересовали землетрясения, и еще меньше — неистовства религиозных маньяков. Скоро он опять погрузился в глубокий сон.

Но Бэнни продолжал лежать и слушать. На Аткинсов "накатило": под холодными белыми звездами "прыгуны" совершали свое обычное священнодействие. Они вопили, бормотали молитвы, смеялись, пели и выкрикивали:

— Слава!.. Слава!.. Аминь!.. Селах!.. — и прочие, непонятные для Бэнни слова, которые могли быть одинаково и греческими, и еврейскими, и словами на языке архангелов. Голос старика Абеля Аткинса покрывал все остальные, а пронзительные крики детей составляли хор; блеянье коз напоминало множество фальшивых басов в оркестре. Холодные мурашки пробежали по спине Бэнни: его научному рационалистическому разуму, знающему о строении Земли и геологических наслоениях, было всего каких-нибудь одно-два столетия, тогда как разум инстинктивный, произносящий заклинания, насчитывает тысячи, а может быть, и сотни тысяч лет. Жрецы, безумствуя, произносили заклинания. А так как их жертвы сами верили в их силу, то заклинания действовали, и в них начинали верить еще больше.

В данный момент производилось заклинание против землетрясения. Люди, стоя на коленях, простирали руки к небесам, раскачиваясь всем телом, и вопили: "Колесница славы, колесница славы со святым агнцем!"

Наконец, Бэнни уснул. Когда он снова открыл глаза, за холмами брезжил розовый рассвет, а отец уже надевал охотничий костюм цвета хаки. Протирая глаза, Бэнни выпрыгнул из постели и проворно оделся, — холод буквально леденил кости. Он вскарабкался по склону холма, собирая сухие ветки, развел костер и поставил на него котелок.

Пришел Эли. Принес вымытую посуду и спросил, какого они хотят молока: вчерашнего холодного или утреннего — парного?

— А скажите, вы чувствовали землетрясение? — спросил он взволнованно. — Право, оно было ужасно! А в ваших краях они бывают?

У Эли были светло-каштановые волосы, давно не стриженные и не чесанные с самого землетрясения, бледно-голубые глаза, немного выпуклые, что придавало его взгляду выражение серьезности, и длинная шея с выдающимся кадыком. Изношенные штаны были коротки, они не поспевали за его ростом. Башмаки были надеты на босу ногу. Он стоял и внимательно разглядывал все вещи и одежду городских путешественников и в то же время пытался позондировать их души:

— Как учит ваше "Истинное слово" относительно землетрясений?

Отец был занят поджариванием мяса с яйцами и, чтобы отделаться от него, сказал, что они хотели бы получить сегодняшнего утреннего молока.

Но Эли не замедлил явиться снова, стоял и следил за каждым куском, который они отправляли в рот. Он рассказал, что вся семья молилась всемогущему, прося отвратить землетрясение, а землетрясение означает, что святому духу надоели прелюбодеяния, пьянство и ложь, царящие в мире. Но разве они-то делали что-либо подобное?!

Бэнни имел смутное представление о прелюбодеяниях, но он знал, что отец произнес величайшую ложь как раз незадолго перед землетрясением, и улыбнулся про себя при мысли о том, как истолковали бы землетрясение Аткинсы, если бы всё знали.

Пришел старик осведомиться, все ли у них благополучно. М-р Аткинс ясно доказывал своим видом, что сын был его вторым и довольно точным изданием, только старик был крупнее и выше. У него были такие же выпуклые бледно-голубые глаза и большой кадык. Обветренное лицо было изборождено морщинами от забот, но при всем своем слабоумии он казался добрым, честным и хорошим стариком. Он тоже заговорил о землетрясениях и рассказал об одном, которое разрушило кирпичные и бетонные постройки в Розевилле два года назад. Потом он сообщил, что Мели и Сэди отправляются в школу и, если путешественники хотят, они могут купить им хлеба. Росс дал ему доллар, и у них возникли небольшие пререкания; Аткинс настаивал на том, что они согласны взять за яйца, молоко и картофель обычную цену, которую им платят в лавке, и вовсе не желают брать денег за стоянку, так как не видели от этого никакого беспокойства и очень рады путешественникам: жизнь здесь, на холмах, очень уединенна, и если бы не Господь и его Евангелие, — радостей было бы немного.

Отец и Бэнни надели через плечо ягдташи, набитые патронами, вскинули ружья и отправились вверх по небольшой долинке и дальше по холмам. Бэнни не очень заботился о том, чтобы настрелять побольше перепелок. Ему было жаль хорошеньких черных и коричневых птичек с гордыми хохолками, которые быстро бегали, проворно перебирая лапками, и красиво кричали на закате. Но Бэнни не высказывал этих мыслей. Он знал, что отец любит охотиться и что это единственное средство оторвать его от работы и вытащить на свежий воздух, который, по словам врача, так ему полезен.

Отец вскидывал ружье с быстротой молнии и, казалось, вовсе не целился. Но он несомненно целился, так как никогда не делал ошибки сына: не старался подстрелить двух птиц сразу. Он, сверх того, успевал следить за Бэнни и учил его, как надо идти по одному направлению, никуда не сворачивая, чтобы не очутиться друг у друга под дулом.