Александр Терехов - День, когда я стал настоящим мужчиной (сборник) Страница 25

– Но мы хотим тебе по жизни серьезно помочь, брат, – большой сжал и разжал кулак, явно радуясь, что сигналы мозга еще преодолевают слои жира и мышцы послушны ему. – На Тасосе, здесь остров есть – Тасос, продают очень хорошую гостиницу на самом берегу. Продают три брата. Они уже стареют, не хотят, чтобы дети-внуки ссорились: эй, а какая твоя доля?! а моя такая доля! – зачем? Гостиница – чудо! Собственный пляж. Все хотят купить. Немец один приезжал, как увидел – всё продаю и куплю! Загорелся. Из Волгограда один. Тоже очень хочет. Но мы хотим тебе помочь и уговорим, чтобы продали тебе. Такая там красота: сосновый лес, белый песок, море… – большой попытался причмокиванием дать более полное впечатление, но понял: недостаточно, – завтра поплывем, ты сам должен увидеть.

– И самое главное: англичане на два года вперед выкупили все номера. Два года будут туристы, – ласковый сам удивлялся: он никогда не думал, что так бывает. – Ничего делать не надо, – он завалился на бок, приоткрыл рот и сонно подзакатил глаза, показывая человека, которому в рот с расположенной над ним ветви сочится густая, сладостная жижа, – только получать. Как все хотят. Ты скажешь: я вас не знаю…

– Я вас очень хорошо знаю, – сказал он, – я вас много раз видел и всё знаю про вас.

Друзья зависли на долгое мгновение. Потом по очереди переглянулись, словно из глаз в глаза перепрыгивал небольшой зверек, поглядели человеку за спину, где должен был размещаться господин, но там, похоже, никого не было.

– Э-э, – сказал большой, – м-м-м…

– Может быть, в аэропорту? – беспокойный из последних сил удерживал чернеющими веками лоб. – В какой период?

– Если ты имеешь в виду, – большой все-таки поднялся на поверхность, – тот период, когда все мы как-то пробивались по жизни… То что касается меня, то это была – чисто милицейская подстава. Провокация. Особенно второй раз. С той, что якобы было четырнадцать лет…

– Ррр-рры!!!!! Р-р-р-ры! Ррррррр-ррры!!!!

Все вздрогнули: господин, нацепив маскарадную медвежью голову, вдруг выскочил на середину бара и рычал, ревел, расставив лапы, косолапил и приседал:

– Р-р-ры-ы!!! – что-то почуяв, оборвал себя, сдвинул медвежью личину на затылок жестом хоккейного вратаря, открыв багровое лицо. – Это я пошутил. В плане юмора. Мы же медведи. Давид, ты же не обиделся? Коста!

Он поднялся, вышел на улицу. Сначала он спустился к порту мимо парикмахерской, кофеен, кошек, ждущих подачек у рыбных ресторанов и пустых магазинов, – после обеда всё вымирает, он про это читал. Но от подножия горы, застроенной старым городом, повернул не направо – в порт и на набережную, а налево, под обрыв, вспугнув галок, заселивших крепостную стену.

За стройплощадкой (плитами укрепляли пирс) он нашел дорожку, вырубленную в скале для туристов, и двинулся по ней: сперва чуть вверх, а потом – ниже и ниже; пахло жаркой травой, летали бабочки на расписных крылах, исчезая всякий раз, когда он доставал айфон, чтобы сфотографировать, чтобы переслать никому, – море другое здесь, синее, как небо, как будет летом, когда пройдет зима, что ему предстоит; дорожка кончилась у плоского камня, дальше все желающие могли прыгать с глыбы на глыбу у самой воды, спасаясь от брызг, дальше глыбы поднимались, и дорожка возобновлялась, даже с железными поручнями, помогая обойти гору вокруг и закончить прогулку примерно в том же…

Ровно посередине – на косо легшей до самой воды плите – он остановился.

Но не успел сказать: «Всё равно, жалко будет уезжать», потому что заметил на камне горку снятой одежды и спортивные тапочки. В море спокойно плавала женщина. Вот сейчас обернулась и смотрела на него.

Наверное, гречанка. Если гречанке не холодно, то уж ему-то. Он и на Балтике, и в океане… Это у них зима, для русских – это самое настоящее лето!

Он отошел чуть в сторону, чтобы женщина не волновалась за свое добро, разулся и потрогал ногой воду: а ничего вода, даже теплая. Вода, это все знают, нагревается медленней воздуха, но и намного медленней отдает тепло.

Главное, быстро раздеться и пулей зайти. Побросав одежду, дрожа от паскудного ветра, он скорей-скорей спустился к воде, больно спотыкаясь о гальку, и, вздохнув, вывернувшись до самых гниющих внутренностей, бросился в воду, обезумев от холода, с ревом вынырнул и поплыл, забил руками, ногами, цепляясь за тепло и победно, вертанувшись с живота на спину и обратно, написав никому «а я сегодня купался», – женщина оказалась рядом, приветливо улыбнулась, как равному, их поднимала одна волна, он увидел, как буйками колышутся ее груди – вода соединила их странной, возбуждающей близостью, словно они больше, чем обнялись… Женщина тоже почувствовала это, и, неловко улыбнувшись, отплыла чуть в сторону, и, запрокинув лицо, посмотрела на солнце, и он так же лег на воду и посмотрел на то, что никогда нельзя увидеть до конца, – в слепящее; и быстро поплыл в сторону Афона.

Гипноз

Бывшая медсестра детского сада жила в среднем из домов, построенных отделением железной дороги. Три серых четырехэтажки с подвалами, печными трубами и большими квадратными окнами стояли вдоль Комсомольской между бывшим Дворцом пионеров, бывшим кинотеатром «Восход», переделанным в церковь, напротив дома малютки, где растили сирот, пока этот дом с мезонином не заметил, выбрал, перепрофилировал, отселил, поджег, потушил, выставил на продажу по остаточной стоимости и выкупил бывший мэр.

Казалось: не на что жаловаться – все сверстницы и подруги уже поумирали или в грязных постелях лежат, онемев, не зная, дадут им сегодня чего поесть? – а она, хоть и с палочкой, но своими ногами ходит до рынка и ездит на маршрутке в магазин низких цен.

И ночами, пытаясь уснуть без таблетки, она не жаловалась, а только жалела: напрасно, зря, зачем же столько боялась будущего? Нужно было беззаботно и радостно жить. А она всё боялась, и боялась – не того! Боялась времени, когда вырастут и разъедутся дети. С мужем они так привыкли к взгляду друг на друга сквозь вечернюю усталость над головами спящих детей, что ее страшило остаться вдвоем: а вдруг там, без детей, между ними уже ничего не осталось, пустота, и жить будет нечем?

Зря боялась – никакой пустоты: когда уехали дети, муж заболел (полный ответ всем: «онкология»), она узнала, что ад существует, для некоторых людей (и для нее) ад начинается уже на земле, и как счастливых влюбленных людей постоянно окружает невидимое пушистое сияние, так и люди, попавшие в ад, каждое утро просыпаются в объятиях невидимого раскаленного гроба и так привыкают к мукам, что продолжают различать вкус продуктов и даже находят поводы раздвинуть щеки улыбкой, и таких людей много: ад располагается в семьях, отдельных зданиях, поселениями в долинах, куда обычные люди забредают только по ошибке, целый народ, пораньше других ушедший из жизни, где имеет значение цветение яблонь, – матери безумцев и маленьких инвалидов, уроды, калеки, ухаживающие за лежачими, приговоренные, сознающие свое разрушение и уход, не нашедшие денег глушить ежедневную боль, похоронившие ребенка, забытые детьми, потерявшие смысл.

Мужу сделали операцию и отпустили домой, он начал слабеть так, что упал на улице, сдавали анализы: низкий гемоглобин, почему-то у вас низкий гемоглобин. Хирург не хотел встречаться, мужа ее не помнил, но в коридоре взял все-таки в руки листок с анализами:

– Если слабость, разбираться надо с причинами. Да нет, с операцией это не может быть связано. Берите направление, везите его в Тулу, в гематологический центр.

– А кто мне даст направление? Как же я довезу его в Тулу?

Хирург пожал плечами, его отвлек звонок; хирурга все хвалили, но он был устроен как автомат: включался и различал людей, когда в прорезь подавали деньги – у нее столько не было.

Она поднимала гемоглобин гранатовым соком и медом, муж не вставал и не ел, высох, она уговаривала:

– Поешь, а то будем хоронить, все осудят: так она его не кормила!

– А ты меня поддуешь!

И засмеялись; хоронили по-старому, из дома, и попрощаться довольно много собралось людей, и бывший начальник дистанции пути (это отметили многие) по такому морозу всё время простоял без шапки.

Муж отпустил ее из ада пожить. Сын давно утонул на подводной лодке «Курск» и вернулся домой памятной плитой со стороны улицы – она сама мыла мрамор, гранит или что там со стремянки, а летом выставляла цветы в горшках на предусмотренную полку. Дочь пылесосила с восьми до семи в московской гостинице, снимая «однушку» с двумя такими же, но очень удачно – не видятся, все в разные смены. На непривычной свободе зажила она телепрограммой – жизнью «звезд», всех знала и многих жалела – так старались «звезды» ее порадовать, а у самих в личной жизни как-то всё не ладилось, одна нервотрепка, суетятся, суетятся, то с тем, то с другим, а личного счастья так всё и нет – радовалась за себя: а вот у нее спокойствие, всё определилось, бояться нечего – и опять ошиблась!