Давид Гроссман - С кем бы побегать Страница 25

Ночь она опять провела в подвале отцовской конторы, едва-едва удержавшись от того, чтобы не направиться в сторону сарайчика Леи, который рисовался ей Храмом Восхитительных Яств, Кристальных Водопадов и Шелкового Белья. Но Тамар понимала, что всегда есть вероятность, пусть и небольшая, что хищник уже выследил ее и теперь движется по пятам — он сам или один из его подручных. Кто знает, может, ее уже заприметили и доложили боссу, а тот велел проверить, кто она такая, с кем тусуется и не из легавых ли.

Потому и вторую ночь Тамар провела в знакомом вонючем подвале с тараканами. Лежа без сна, она мысленно разглядывала карту Италии, переносясь из города в город, потом пересчитала дни и поняла, что завтра — день ее рождения и сольного выступления. Вслушиваясь в шелест тараканьих лапок, Тамар изо всех сил пыталась не поддаться жалости к себе, так и норовившей накрыть ее с головой. Бывают в жизни моменты, с горечью твердила она себе, когда человек остается один на один с судьбой. Заснуть ей удалось лишь под утро.

— Предашь ее? — взревел Носорог. — Что значит «предашь»? Ты ведь с ней даже не знаком!

— Уже немножко знаком…

Асаф уткнулся взглядом в тарелку с фаршированными овощами, чтобы Носорог не видел, как он покраснел.

— Держите меня! Родители оставляют его на минуточку, и ты тут как тут — уже заводишь шашни с девчонками?

— Да нет же!

Люди за соседним столиком на миг прервали политические баталии и уставились на них в легком изумлении.

— Ничего подобного! — сердито прошипел Асаф.

Носорог откинулся на спинку стула и внимательно посмотрел на него.

— Асаф, — сказал он. — Ты вот-вот начнешь бриться.

— Чего это… — Асаф украдкой пощупал пушок на щеке. — Время терпит.

— Так что делать будем? — спросил Носорог, снимая с шампура куски мяса.

Асаф взглянул на него и вспомнил теорию Релли о том, что при каждой трапезе нужно съедать не больше шести «полных ртов», потому что каждый следующий кусок — беззастенчивое обжорство. А Носорог с удовольствием поглощает второй обед подряд.

— Продолжу ходить по городу с собакой, — сказал он. — И может, в конце концов мы ее найдем.

— Ага, девку-наркоманку, Асафи.

Голос у Носорога внушительный, каждое слово бухало как мешок цемента.

— Знаю, но…

— И не просто девку, которая там-сям пыхает…

— Да, но…

— А девку, которая скупает дурь оптом…

— Не знаю. Откуда мне знать? Я в этом не разбираюсь.

— И что же она, по-твоему, будет делать, когда ты ее найдешь? Скажешь, чтобы завязала, и она тут же завяжет, да?

— Я так далеко не загадывал, — вывернулся Асаф. — Я только хочу отдать ей собаку. Это ведь часть моей работы, верно?

И он постарался скорчить официальную мину, но удалось почему-то не очень. Динка разлеглась поодаль, язык вывален, глаза устремлены на них.

— Слушай. — Носорог подался вперед, подкрепляя слова энергичными взмахами четвертинки питы. — У меня в мастерской работают два парня, завязавших с этим делом. Знаешь, каково это — завязать? Они уже по четвертому кругу пробуют. И каждый раз куча проблем, каждый раз — реабилитация, полиция, клиники и прочий кошмар, и я отнюдь не на все сто уверен, что они не сорвутся снова.

Асафу стало жарко. Прав Носорог. Нужно вылезать из этой истории. Но… как можно вот так взять и отказаться от девочки на бочке?

— Послушай меня, Асаф. Забудь о ней, хватит фантазировать. Ты даже не представляешь, сколько усилий надо, чтобы наркоман завязал. — Носорог положил питу и вилку и отряхнул ладони. — Я всеми этими историями про дурь с детства напичкан. В нашем квартале половина на игле сидела. Знаешь, что такое ломка?

— Я что-то слышал…

Слова Носорога окончательно вывели Асафа из равновесия. Его красноречие выглядело по меньшей мере странно — обычно Носорог разговаривал очень мало.

— Ломка — это то, что с человеком творится, когда он пытается отвыкнуть. Ты меня слушаешь? В первые четыре-пять дней организм просто вопит от боли, не получая своей дозы. — Носорог снова придвинулся к Асафу, он говорил совсем тихо, сузив глаза. — Это как если бы тебя морили голодом и жаждой целый месяц, просто изнутри разламывает человека. Видел бы, каким человек делается — прямо серый, потом так и сочится, руки-ноги ему крючит…

Носорог говорил, а Асаф монотонно качал головой, будто стараясь отогнать эти слова.

— Ну так как? Забыли? — спросил Носорог.

Асаф медленными глотками допил колу. Поставил стакан, не глядя на Носорога. Он никак не мог заставить себя выдавить хоть что-нибудь.

Носорог изумленно смотрел на него.

— Понял. — Из его широкой груди с шумом вырвался долго сдерживаемый воздух. — У нас проблемы.

Он ткнул вилкой в тарелку, поднес ко рту и замер. Вилка в огромных пальцах казалась игрушечной. Мама Асафа, большая специалистка по части рук, всегда повторяла, что у Носорога самые мужские пальцы, которые она видела в своей жизни.

— А сам ты, — наконец заговорил Асаф, — ты ни разу?..

— Никогда. — Носорог откинулся на спинку, и стул отозвался стоном. — Близко был к этому, но пронесло. У меня другое увлечение было, ты ведь знаешь.

И он в сотый раз рассказал Асафу (но сейчас было в этом что-то успокоительное), как в детстве, с шестилетнего возраста, тащился с отцом в синагогу и тотчас линял оттуда, несся к дереву, росшему около стадиона, и просиживал на нем с девяти утра до начала игры в половине третьего.

— Я смотрел матч, возвращался домой, получал дикие тумаки от папаши и тут же начинал ждать следующей субботы.

Асаф представил, как маленький Носорог заходится от восторга на верхушке дерева, и улыбнулся.

— Понял, да? — рассмеялся Носорог. — Сейчас мне кажется, что, наверное, и не сама игра меня так занимала, как ожидание. Я обожал торчать там по полдня и думать, что вот-вот начнется, еще чуть-чуть — и случится. Вот это был наркотик так наркотик. И в тот момент, когда матч заканчивался, — полное опустошение, до следующей недели. Постой, а как мы сюда доехали?

— Да уж доехали, — улыбнулся Асаф.

— Ну хватит! — сказал Носорог, но Асаф понял, что тот всего лишь решил поменять тактику. — Что это я на тебя насел. Тебе ведь и того ублюдка с наручниками хватило.

Какое-то время они жевали в полном молчании, медленно остывая от спора. Потом глянули друг на друга, сытые и довольные, и разулыбались. Обычно они лучше всего решали свои разногласия молча.

— Ну а что старики? — заговорил Носорог.

Асаф сказал, что вчера они еще не звонили, но уж сегодня обязательно.

— Интересно, справилась ли твоя мама…

— С дверью самолетного туалета, — закончил Асаф, и они захохотали.

Мама целую неделю тренировалась дома с ручкой посудомоечной машины — Носорог сказал ей, что у туалетной двери в самолете такая же.

— Значит, говоришь, от них пока нет вестей, — еще раз повторил Носорог, в упор глядя на Асафа.

— Нет, пока нет. Правда.

— Ага.

Носорогу не нравилась эта поездка. Он подозревал, что от него что-то скрывают.

— А Релли что? — спросил он, будто между делом.

— Думаю, в порядке. — Асаф пожалел, что покончил с едой и нельзя притвориться, что увлечен содержимым тарелки.

— Она с ними возвращается или нет?

— Хорошо бы. Не знаю… может быть.

Носорог буквально сверлил его взглядом, но Асафу нечего было ему сказать. Он и сам побаивался, что за этой поездкой кроется какая-то тайна, что ему не говорят всего по причине его дружбы с Носорогом. Слишком уж охотно родители согласились оставить его, пообещав привезти вожделенный «Кэнон».

— А то я… — Носорог закурил и жадно затянулся. — Я… у меня все время такое ощущение…

— Нет-нет, — поспешно сказал Асаф. — Вот увидишь, все будет в порядке.

Он вспомнил, как Релли заставляла Носорога бросить курить и тот пересилил себя. А вот теперь опять закурил — еще один дурной знак.

— Не волнуйся. Они там поговорят с ней, и она к нам вернется.

«К нам» означало — к Носорогу. Прежде всего — к Носорогу.

— Она там кого-то нашла, — хрипло пробасил Носорог, пустив струйку дыма вверх. — Какого-нибудь лоха-америкашку. Я тебе говорю — не приедет она. Я такие вещи нутром чую.

— Нет, приедет, — возразил Асаф.

— И чего я себя дурачу!

Носорог, выкурив четверть сигареты, с остервенением загасил ее. По его многословию Асаф понимал, что Носорог пребывает в крайне необычном состоянии. Он немного смущался, слушая, как Носорог, такой большой и мощный, откровенничает с такой безнадегой.

— Глянь-ка, сколько лет я морочу себе голову, — очень медленно, как будто получая удовольствие от самоистязания, проговорил Носорог. — Видишь, что значит любовь.

Оба испуганно помолчали. Асаф чувствовал, как это слово жжет его, — никогда еще, ни единого разу Носорог не произносил его. И вдруг — вот оно, дрожит и бьется, как живое, как птенец, выпавший из рук Носорога.