Эдуард Лимонов - Книга мертвых-3. Кладбища Страница 25

Притворяться народным типом ему не было необходимости. Деревенский, отец и мать — колхозники. Проработал на заводе дорожных машин в городе Брянске целых тридцать четыре года, вплоть до 1995‑го, когда стал депутатом Государственной Думы. Его еще раз выбрали депутатом, и Василий Иванович оставался депутатом вплоть до выборов 2003 года.

В 2003‑м в начале года он приезжал на мой судебный процесс в Саратовском областном суде. В зале суда уже сидел тогда депутат Госдумы — Виктор Иванович Черепков, усиленно фотографируя и снимая на видео, но Черепков жив, и потому он, интересный человек, слава богу, не является объектом моего внимания.

Так что Василия Ивановича я впервые увидел сквозь прутья клетки, в которой мы, подсудимые, сидели. Был он, насколько помню, в коричневом костюме и, большой и неуклюжий, контрастировал с маленьким элегантным Черепковым, тот, бывший морской офицер и бывший мэр Владивостока, олицетворял само изящество в его русском облике.

Черепков сидел в Саратове порой неделями, Шандыбин появился несколько раз и вернулся в Москву. Приезжал ли он по своей странной воле, либо его отрядили его товарищи из КПРФ, для меня так и осталось неизвестным. В те годы российское общество еще не проснулось, и, хотя процесс в Саратове привлекал внимание журналистов, никакой массовой поддержки мы не получили. Либералы, абсурдные и вздорные, как обычно, были заняты наездами прокремлевских нашистов на литератора Владимира Сорокина. Все либеральные газеты (особенно усердствовал «Коммерсант») уделяли просто квадратные футы статьям и фотографиям на тему Сорокина. Шандыбин подошел к клетке, приветствуя нас.

Я, получая газеты в своем третьяке Саратовского централа, сидя на шконке наверху у окна, немного ревновал Сорокина к прессе, одновременно мудро понимая, что все это суета сует и всяческая суета, что процесс над нами — исторический, а суета вокруг Сорокина объясняется модой на него у буржуазного класса.

Шандыбина журналисты заметили и сфотографировали. «Коммерсант», «Независимая» поместили крупные цветные фотографии его, возвышающегося в зале суда. Мы были (мы — подсудимые) искренне благодарны «коммунякам» за протянутую руку помощи. Появление Шандыбина, депутата Государственной Думы, было как бы появлением засадного полка в помощь Черепкову. Депутаты своим присутствием вряд ли повлияли на приговор суда, однако они своим появлением сигнализировали, что парламентская оппозиция наблюдает за процессом.

1 июля 2003 года я приехал на Павелецкий вокзал в Москве, и там меня встречала толпа нацболов и сочувствующих. Шел теплый летний дождь, пахло прибитой дождем пылью. Встречать меня, среди прочих, пришел и Василий Иванович. Мы есть на фотографиях. Я — постный как сучок, Василий Иванович, радостные нацболы, зонты, дождь.

Сам себя он называл «доктором рабочих наук». Насколько я знаю, в списке кандидатов в депутаты от КПРФ в декабре 2003‑го Шандыбина уже не было. Ходили слухи о разногласиях между ним, прямым, открытым, и хитрыми ребятами из руководства КПРФ. Им не раз приходилось открещиваться от резких заявлений Шандыбина. Вполне вероятно, что верхушка КПРФ рассматривала Шандыбина как возможного претендента на место Зюганова. А у Зюганова уже тогда выделились преемники: профессор Иван Мельников и непрофессор желчный Владимир Кашин. Вот Шандыбина и отодвинули.

У него был такой простецкий шарм грубияна из низов, режущего правду–матку. Шарм, родственный шарму Виктора Черномырдина.

«Белая ворона» среди коммунистов — так называли Шандыбина при жизни. На выборах 1993 года красные вороны отогнали белую. Он был назначен на смехотворную должность консультанта ЦК КПРФ. На этой позорной должности Шандыбин долго не усидел и скоро покинул КПРФ.

Вернуться на большую политическую сцену ему не удалось. В 2007‑м был выдвинут кандидатом в Госдуму от Аграрной партии России, однако партия не преодолела 7 %-й барьер.

Умер 30 декабря 2009 года в Центральной клинической больнице вследствие осложнения после операции желудка, произведенной 18 декабря.

Умер, это ничего. Он вечно будет идти рядом со мной под дождем на Павелецком вокзале.

Artists

«Я умер задолго до смерти»

Так получилось, что я видел его с дистанцией в добрые полсотни лет, этого человека. Никакого ровным счетом места он в моей жизни не занимал, единственно, что послужил иллюстрацией времени. Так в старинных гравюрах любили изображать условную фигуру мужчины в нескольких возрастах, нежным младенцем, грубоватым юношей, зрелым мужем и, наконец, старцем, так и я увидел «Нолика», как его называли, в двух возрастах: грубоватым юношей и через около полсотни лет, ну сорок с лишним уж точно, — сухим, приветливым старичком.

«Вегка!» — кричал он из далекого 1970‑го или 1971 года. «Вегка, дуга, ты дегжи лошадь, кобылу свою, Вегка, дуга!» Новенькая, гладенькая, юная Верка в белых джинсах, с обтянутой джинсами жопкой, красовалась на черной кобылке. Супруги Щаповы, она, двадцатилетняя, и он, сорокасемилетний, очки без оправы с позолоченной дужкой, в сопровождении меня, якобы безобидного тогда еще поэта, приехали в белом Витином «мерседесе» на ферму к поэту–песеннику Науму Олеву, свои называли его «Нолик», а его настоящую фамилию Розенфельд знал тогда только «Витя» Щапов.

Визит на эту ферму запечатлелся в моей памяти накрепко. Помню всех этих юных дам, чьих–то жен или чьих–то девок. Было лето, и все девки были в белом. Такое впечатление, что в те годы бедные носили черные одежды, а богатые — белые. Впрочем, половина девок были, возможно, не богатые, но находились в гостях и свободно парадировали свои юные задницы перед зажиточными мужчинами.

Наум Олев зарабатывал какие–то уму непостижимые деньги на своих текстах. «Я богаче тебя, Витя!» — снисходительно говорил он казавшемуся застенчивым Щапову. Застенчивый Щапов, между тем, получал за свои иллюстрации к детским книгам порою и по 15 тысяч рублей за книгу, что были в те годы дикие, дремучие деньги, ведь автомобиль «Волга», если не ошибаюсь, стоил 4 тысячи.

Рослый, с упругой массой иссиня–черных волос, Нолик в тот день с наслаждением помыкал своей Вегкой, травил ее всячески, как только мог, видимо, для того, чтобы к ночи наброситься на нее, совершенно деморализованную, в постели. Впрочем, казалось, что все его оскорбления сходят с нее как с гуся вода, она весело вертела среди нас белой обтянутой попой. Первый раз я встретил его, таким образом, под сенью девушек в цвету.

«Всего он создал несколько сотен песен, их исполняли самые известные советские артисты, среди которых Алла Пугачева, Иосиф Кобзон, Михаил Боярский, Муслим Магомаев, Людмила Гурченко…» — гласит один из официальных его панегириков. Он — автор текстов песен к фильмам «Мэри Поппинс, до свиданья!», «Остров сокровищ», «Двенадцать стульев», «Зеленый фургон», «Миссия в Кабуле».

«Манжерок» — это его текст, а музыка Оскара Фельцмана. Я только и знаю, что «Манжерок», потому что проезжал его на Алтае, перед тем как меня арестовали и посадили.

Вскоре после того, как я освободился, художник и, как сейчас говорят, «галерист» (отвратительное слово, по правде сказать) Николай Филипповский, тогда еще не мой друг, но просто знакомый, стал приглашать меня на выставки на «Арт — Москву», несколько раз так было. Однажды, дело было в подвале Большого Манежа, Филипповский познакомил меня с худощавым, лысоватым мужчиной в блейзере, клубном пиджачке. Всегда можно по таким «клубным» узнать пожилого джентльмена определенной советской эпохи. Сейчас «клубные» носят только старые конферансье.

— Познакомься, Эдуард, это — Наум Олев.

— Да мы с Эдуардом знакомы, — с доброй улыбкой сказал человек с впалыми щеками и костистой перекошенной физиономией. И мы оба вспомнили тот летний день, «Вегку» с белой попой, черную кобылу. Жизнь проехалась по нему старательно, вид у него был мирный и грустный.

— У Нолика сейчас галерея, — сказал Филипповский.

Олев кивнул: «Заходите…»

За прошедшие сорок лет я не сделался богат, но сделался знаменит и всем нужен. А его забыли, кому сейчас нужны старые советские песни! Даже его поколению, пожалуй, они не нужны.

Он отошел от нас. И быстро пошел, его тонкая спина в блейзере то исчезала, то появлялась в гуще посетителей Манежа.

Удивительны по своей искренней, прямо советской посконной корявости, однако правдивы и трогательны строки из его некролога в журнале «Люди» на сайте peoples.ru.

Вот совсем карикатурные строки:

«Наум Олев родился в Москве. Уже в юности он открыл в себе писательский талант. Особенно хорошо у него получалось сочинять стихи к мелодиям».

А вот еще более карикатурные: «В 1970 Науму Олеву было предложено написать музыку к фильму «Миссия в Кабуле». Работа понравилась руководству и Олеву было предложено дальнейшее длительное сотрудничество».