Владимир Буковский - Московский процесс (Часть 1) Страница 25

Эта бездумная эйфория на Западе подорвала последнюю возможность победы над коммунизмом, а с нею вместе — и малейший шанс для России выздороветь. Как если бы союзники в конце Второй Мировой войны вместо требования «безоговорочной капитуляции» нацистской Германии удовлетворились ее «перестройкой», то бишь некоторой либерализацией режима. И что было бы теперь в Европе? Уж точно не демократия, а, как изящно выражаются нынче о бывших коммунистических странах, «посттоталитарный период». Маршал Петен был бы героем, «спасшим» Францию, а участники Сопротивления оказались бы безответственными авантюристами, только мешавшими своим экстремизмом разумным «реформаторам» из Виши.

Результат был катастрофическим. Помимо всего прочего, это способствовало и без того наметившемуся расколу нашего движения, толкнув часть его во главе с Сахаровым на самоубийственный союз с перестройщиками. И, глядишь, бывший политзэк о. Глеб Якунин призывал публику голосовать за бывшего генерала КГБ Калугина, в прошлом организатора убийств диссидентов. И как после этого разобраться, кто же все-таки настоящий демократ, а кто горбачевский «коммутант»? Никогда не забуду, как, открывая свой марионеточный «парламент» весной 1989 года, Горбачев широким жестом пригласил на трибуну Сахарова и тем прикрыл всю свою ложь, все манипуляции и фальсификации гибнущего режима.

— Андрей Дмитриевич, прошу вас…

Эта сцена и теперь стоит в моих глазах — сцена бесславного конца всего того, ради чего я жил. Почти тридцать лет упорной работы по созданию независимых общественных сил обратились в ничто. И хотя Сахаров, отдадим ему должное, поняв незадолго до смерти свою ошибку, попытался создать оппозиционную партию и даже призвал к кампании гражданского неповиновения горбачевскому режиму — было уже поздно.

Что же касается Запада, такая его позиция в отношении «перестройки» была отнюдь не случайной и даже не новой. Напротив, она является прямым продолжением практически всей его «восточной политики» в послесталинский период, когда ставка делалась на мифических «голубей» (или «реформаторов», «либералов») в политбюро, коих и указать-то никто не мог. Нас же всех, тех, кто действительно боролся с режимом, высокомерно смахивали в «гуманитарную корзину». Полагалось посочувствовать нам, бедненьким, как «жертвам» да еще и поспекулировать нашим положением в качестве оправдания политики умиротворения коммунистического монстра: глядите, мол, как плохо будет людям, если мы не поможем «либералам» в Кремле.

Словом, Запад не пожелал признать в нас не то что партнеров, союзников в войне, но даже просто солдат, а приравнял к случайно пострадавшему мирному населению. Из бойцов нас превратили в заложников, причем вполне сознательно: иначе, спаси Бог, пришлось бы признать и наличие самой войны. Более того, те из нас, кто оказался на Западе, знают, какое давление оказывал на нас здешний истеблишмент с тем, чтобы сделать послушным инструментом своей соглашательской политики с коммунистическими режимами. И, глядишь, то, что не удалось КГБ при помощи тюрем и психушек, иногда удавалось их здешним союзникам при помощи контрактов, грантов, возможности печататься, а пуще всего — соблазна быть принятым и уважаемым западной «интеллектуальной средой». Нет, это была не просто «глупость» Запада, не наивность здешней «элиты» — это была целенаправленная политика обеспечения стабильности в мире, стабильности любой ценой, даже ценой предательства. Величайшей угрозой человечеству была провозглашена не коммунистическая идеология, не агрессивная суть коммунистических режимов и даже не их ядерные ракеты, нацеленные на западные города, а их возможная дестабилизация, распад. В результате такой политики Югославия превратилась в Ливан, а Россия — в Нигерию. И это еще только начало…

Теперь, когда история вынесла свой приговор, мне нет нужды доказывать, кто был прав. Коммунистический режим рухнул, несмотря на усилия всего мира его спасти, подтвердив таким образом то, о чем и пыталась рассказать ихтиологу рыба: и его одряхление, и то, что его нельзя реформировать, а можно (и нужно) ликвидировать, и то, что угроза ядерной войны исчезнет только с его ликвидацией. Исчезли и столь любимые Западом коммунистические реформаторы со своими Нобелевскими премиями мира, так и не придумав «социалистической модели рынка». Кто их теперь помнит? Но осталась разрушенная страна без будущего, без всякой надежды на спасение, где на развалинах былой жизни орудуют лишь шайки мародеров, а многомиллионные толпы обнищавших жителей понуро и безучастно бредут мимо руин своих жилищ. И нет в их глазах не то что раскаяния, но даже искры мысли или усилия постигнуть случившееся, а только тупое недоумение, страх, словно у людей, переживших землетрясение: «Почему? За что? Ведь все было так хорошо…» И покуда не дойдет до них, что некого им винить, кроме самих себя, своего выбора, покуда ищут они причину своих несчастий в чем угодно: во всемирном заговоре, в инородцах, в мистических предначертаниях, — не обратятся они к собственным силам, чтобы начать жить заново, но вечно будут ждать помощи, милости, чуда.

А еще осталась ложь, навороченная истеблишментом в целях самооправдания за последние полстолетия, мегатонны лжи, от которой скоро уже нечем будет дышать. Остался сам этот истеблишмент, номенклатура коллаборантов, петены и квислинги «холодной войны» всех оттенков и размеров, на Востоке ли, на Западе все еще цепко держащие власть в своих руках. И пока не установлена истина, не вынесен им приговор — остается незавершенной эта глава нашей истории, не наступает и выздоровление. Так грешные души без покаяния не могут попасть ни в ад, ни в рай.

2. Времена укромные

Документы о сталинских репрессиях я копировать почти не стал — так, несколько штук для иллюстрации того времени, особенно поразивших меня своим цинизмом. В основном, это был конвейер смерти, работавший бесперебойно, по плану, как и вся советская индустрия. Но, хотя большинство этих историй мы знаем из книг и рассказов, некоторые документы впечатлили даже меня своей будничной бесчеловечностью. Одно дело — знать об этом, другое — видеть небрежную сталинскую записку, простым росчерком карандаша приговорившую к смерти 6600 человек.

Масштаб социалистических преобразований страны был таков, что единицы вождей не интересовали. Счет шел на тысячи, десятки тысяч, на «категории». Выполнив план («лимит») по врагам народа (точно так же, как по урожаю зерновых или удою молока), республики, области, края и округа докладывали в Москву о проделанной работе и, как принято при социализме, просили разрешения план перевыполнить, демонстрируя свое рвение.

Москва, ЦК ВКП(б) тов. СТАЛИНУ

Работа тройки закончена, в пределах лимитов по области осуждено 9600 кулацкого, эсеровского, повстанческого, других антисоветских элементов. Дополнительно вскрыты кулацко-белогвардейские элементы, проводящие подрывную работу, всего по области учтено до 9 тысяч кулацкого антисоветского элемента.

Обком просит установления дополнительного лимита первой категории 3 тысячи, второй категории две тысячи, продлить срок до 20 марта.

Секретарь обкома ВКП(б) Ю. Каганович

Посовещавшись, вожди благосклонно разрешали отстрел продолжить, а сами, надо полагать, шли культурно развлечься в Большой театр, на «Лебединое озеро».

Выписка из протокола N58 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) Решение от 17.2. 1938 г.

67. Вопрос НКВД.

Дополнительно разрешить НКВД Украины провести аресты кулацкого и прочего антисоветского элемента и рассмотреть дела их на тройках, увеличив лимит для НКВД УССР на тридцать тысяч.

Особые тройки обычно состояли из первого секретаря обкома (крайкома или ЦК компартии республики), начальника соответствующего управления НКВД и прокурора области (края, республики). Разумеется, справиться с таким объемом работы они никак не могли. На протяжении только 1938 года лимиты несколько увеличивались, сроки продлевались, и вся эта мясорубка грозила выйти из-под контроля. Наконец уже в ноябре Сталин распорядился работу троек сворачивать, новые дела передавать судам.

Трудно себе представить, чтобы люди, пережившие то время: как палачи, так и жертвы, — остались психически нормальными. Да и можно ли отличить одних от других? Вот, например, Френкель сообщает Ежову в октябре 1937 года о «неполадках» в работе этой машины:

Несколько дней тому назад в одном из колхозов Кузнецкого района колхозники пожаловались приехавшему инструктору обкома, что неподалеку от них ночью произошло массовое убийство. Проверка обнаружила, что в лесу ночью были расстреляны 8 врагов народа, по приговору спецтройки. Начальник РОНКВД, накануне исключенный из партии за связь и смычку с разоблаченными врагами народа, допустил провокационный, вражеский акт, не приняв меры, чтобы расстрелянные были зарыты в землю.