Джонатан Кэрролл - Страна смеха Страница 25

– Вы правы, Саксони. Есть у меня такая слабость – людей поддразнить. Я хотела посмотреть, на сколько вас хватит. Когда же вы устанете наконец от моих маленьких хитростей и попросите разрешения открытым текстом.

– Ну хорошо. Так можно? – Мне хотелось, чтобы вопрос звучал твердо, убежденно, но он выполз из горла так, словно боится дневного света.

– Да, можно. Хотите писать книгу – пожалуйста. Я помогу вам всем, чем сумею, если вы не слишком рассердились на меня. Уверена, что смогу вам кое-чем помочь.

Меня захлестнуло торжество, и я обернулся к Саксони увидеть ее реакцию. Она улыбнулась, подобрала белый камешек и бросила мне в коленку.

– Ну, мисс Лихачка?

– Что “ну”? – Она повторила бросок.

– Ну, полагаю, дело улажено.

Я снова взял ее за руку. Она сжала мою ладонь и улыбнулась. Потом улыбнулась Анне. Дочь Франса стояла во всей своей обворожительности, но этот момент существовал для Саксони и для меня, и хотелось, чтобы Саксони знала, как я рад происшедшему и тому, что она здесь со мной.

Глава 8

– Осторожнее! Тут на ступеньках шею можно сломать. Одно из любимых несдержанных обещаний отца – когда-нибудь починить эту лестницу. У Анны был фонарик, но она шла впереди Саксони, а та – передо мной. В результате я видел лишь слабые желтые отсветы, мелькавшие вокруг да около их ног юркими змейками.

– Почему во всех подвалах пахнет одинаково? – Я оступился и машинально оперся о стену. Та была сырой и крошилась. Мне вспомнился запах в лесном домике Ли.

– Как пахнет?

– Душок – ну точно в раздевалке, когда вся команда наплещется в душе.

– Нет, это чистый запах. В подвалах пахнет таинственно и скрытно.

– Таинственно? Как что-то может пахнуть таинственно?

– Ну уж по крайней мере раздевалкой здесь точно не пахнет!

– Погодите, вот и выключатель.

Щелчок – и большую квадратную комнату залил желтый, оттенка мочи, свет.

– Томас, береги голову, потолок тут низкий.

Пригнувшись, я осмотрел подвал. В углу маячила по-казарменному темно-зеленая печь. Стены – грубо и неровно оштукатурены. Пол – такой грязный, что еще чуть-чуть, и его можно было бы назвать земляным. Помещение пустовало, не считая связок старых журналов. “Маскарад”, “Диадема”, “Кругозор”, “Сцена”, “Джентри” – я никогда о таких не слышал.

– Чем ваш отец тут занимался?

– Потерпите минуточку, сейчас покажу. Идемте дальше.

Когда она сдвинулась с места, я наконец заметил дверной проем, очевидно, ведущий в другую комнату. Щелчок выключателя, и мы вошли следом.

Там висела классная доска, примерно три на шесть футов, и сбоку – коробочка для мела, полная новеньких белых мелков. Я сразу почувствовал себя как дома, с трудом удержался от того, чтобы подойти к доске и расписать схему предложения.

– Вот здесь начинались все его книги. – Анна взяла мелок и стала рассеянно чиркать посреди доски. Довольно небрежный, без особого сходства, портрет Снупи из комикса “Пинатс”55.

– Но вы, кажется, говорили, что он работал наверху?

– Да, но только после того, как набросает всех персонажей здесь на доске.

– И так для каждой книги?

– Да. Он пропадал тут целыми днями, создавая свой следующий мир.

– Как? Каким образом?

– Он говорил, что всегда отталкивался от главного персонажа, намечал его заранее. Для “Страны смеха” это была Королева Масляная, мать Ричарда Ли. Ее имя он писал в самом верху доски и ниже начинал перечислять остальных.

– Имена реальных людей или вымышленные?

– Реальных людей. Он говорил, что если сначала подумает о реальных людях, то те их черты, которые нужно использовать, сами приходят на ум.

Она вывела на доске “Дороти Ли”, а ниже “Томас Эбби”, и вправо от обоих имен прочертила стрелки. Затем рядом с первым именем написала “Королева Масляная”, а рядом с моим – “Биограф отца”. Ее почерк не имел ничего общего с отцовским – он был неровный и неаккуратный; в моей практике такие встречаются через сочинение, и при проверке я не премину высказать свое “фе”.

Под строчкой “Томас Эбби – Биограф отца” Анна вывела: “Знаменитый отец, учитель английского, умный, неуверенный, многообещающий, сила?”.

Я нахмурился.

– Что еще за “сила?”?

Она отмахнулась от вопроса:

– Подождите. Я делаю так, как делал отец. Если он чего-нибудь точно не знал или не был уверен, станет ли использовать, то помечал вопросом.

– А прочие эпитеты – это тоже обо мне? Неуверенный, многообещающий...

– На месте отца я бы написала, как я вас ощущаю и какие ваши качества кажутся мне достаточно интересными, чтобы использовать в книге. Это же просто мои впечатления. Вы ведь не сердитесь?

– Кто, я? Не-е-ет. Вовсе нет. Не-е-ет. Ни...

– Ну хватит, Томас, мы уже поняли.

– Не-е-ет. Не...

– Томас!

Анна взглянула на Саксони. Пожалуй, она мне не поверила.

– Он что, действительно рассердился?

– Ну что вы. Наверно, его просто задело “неуверенный” – и насчет знаменитого отца.

– Не забывайте только, что я – это я, а не мой отец. Если бы он захотел вас использовать, то мог бы увидеть в вас что-то совсем другое.

– Серьезно, Анна, мне кажется, это было бы хорошим началом для биографии. В прологе я бы просто описал, как ваш отец спускается по этим скрипучим ступеням, включает свет и начинает работать над одной из своих книг – рисует на доске такую вот схему. То есть все первые несколько страниц будут началом и его книги, и моей. Что скажете?

Она впервые положила мел и ладонью стерла Снупи.

– Мне это не нравится.

– А мне кажется, это прекрасная мысль.

Не знаю уж, действительно Саксони так понравилась моя идея, или ей просто хотелось повздорить с Анной.

– Но вам, Анна, она не нравится.

Анна отвернулась от доски и отряхнула руки одна об другую.

– На самом деле вы еще ничего не знаете, Томас, а уже пытаетесь умничать, прикидываете, как бы эдак по-заковыристей...

– Я не пытался умничать, Анна. Мне честно показалось, что...

– Дайте мне договорить. Если я позволю вам написать книгу, вы должны сделать это со всем тщанием, на какое способны. Знаете, сколько я прочла ужасных биографий, когда герой предстает абсолютно плоским, безжизненным, скучным?.. Вы не представляете, Томас, как это важно, чтобы книга получилась хорошо. Я уверена, мой отец достаточно много значит для вас, чтобы вы сами хотели сделать все как следует, так что всякое умничанье тут неуместно. Все это умничанье, упрощения, абзацы, начинающиеся с “Двадцать лет спустя...”. Ничего такого не должно быть. Ваша книга должна вмещать все, иначе она не...

Ее тирада была такой безумной и прочувствованной, что, когда Анна замолкла на полуслове, это застало меня врасплох.

Я сглотнул:

– Анна?..

– Что?

Но тут вмешалась Саксони:

– Анна, вы действительно хотите, чтобы Томас написал эту книгу? Вы действительно в этом уверены?

– Да, теперь уверена. Категорически.

Я набрал полную грудь воздуха и шумно выдохнул в надежде, что это разрядит витавшее в воздухе напряжение, готовое достичь термоядерной отметки.

Саксони подошла к доске, взяла мел и начала рисовать картинку рядом с нашими —миссис Ли и моим – именами. Я знал, что она мастер рисовать, я видел наброски к ее куклам, но на этот раз она превзошла саму себя.

Мы с Королевой Масляной (очень похожая, в несколько уверенных штрихов, копия знаменитой иллюстрации Ван-Уолта) стоим у могилы Маршалла Франса. Над нами Франс – он смотрит вниз с облака и, как кукловод, дергает за привязанные к нам ниточки. Изображено было очень здорово, но в свете всего, сказанного Анной, картинка вызывала тревожное ощущение.

– Не вижу что-то я никакой категорической уверенности. – Саксони закончила рисунок и положила мел обратно в коробочку.

– Значит, не видите? – тихо проговорила Анна, пристально глядя на Саксони.

– Да, не вижу. По-моему, авторская интерпретация – главное в любой биографии. Это не должно быть простое перечисление фактов: он сделал то, он сделал это.

– Разве я говорила что-то подобное? – Голос Анны утратил былой накал и звучал... приятно удивленным.

– Нет, но вы прозрачно намекнули, что хотите контролировать все от начала до конца. У меня уже сложилось отчетливое впечатление: вы хотите от Томаса, чтобы он написал вашу версию жизни Маршалла Франса, а не свою.

– Постой, Сакс...

– Нет, это ты постой, Томас. Знаешь ведь, что я права.

– Разве я возражал?

– Нет, но собирался. – Она облизала губы и потерла нос. Когда она сердилась, у нее всегда чесался нос.

– Саксони, а вам не кажется, что это довольно неучтиво с вашей стороны – при том, кто я такая, и сколь многим рискую в этом деле? Да, конечно, я предубеждена. Я действительно думаю, что книга должна быть написана определенным образом...

– Что я тебе говорила? – Саксони взглянула на меня и горестно покачала головой.

– Я не это имела в виду. Не искажайте мои слова.