Хербьёрг Вассму - Седьмая встреча Страница 25

19 мая Горм встал в обычное время и перед уходом в школу постучал в дверь к матери. Тихое «войдите». Оставалось только покончить с этим. Хуже быть уже не могло.

— Прости, что я вернулся пьяный, — сказал он без всякого вступления.

Мать не заплакала. Напротив, она сидела перед туалетным столиком и строго смотрела на него. Он испытал такое облегчение, что ему захотелось покаяться.

— Это была глупость с моей стороны. Прости меня!

— У меня случился нервный срыв. Такое не должно повториться. Никогда!

— Да, мама.

Этот эпизод был заперт в помещение, где хранились недостойные поступки, о которых они не говорили. «Мы с тобой не жених и невеста» тоже находилось там.

Горм поджидал момента, чтобы извиниться и перед отцом, но за все лето они ни разу не оставались наедине.

В тот день, когда Горм уезжал на военную службу и отец подвез его к автобусу, у Горма наконец появилась возможность поговорить с ним. Как обычно, отец не разговаривал, когда вел машину. Дорога была скользкая, в лобовое стекло летел снег с дождем.

— Прости, что я тогда вернулся домой пьяный и всех разбудил, — произнес Горм в пространство. Сказав эти слова, он понял, что основательно подготовился к разговору.

Отец внимательно следил за перекрестком и молчал. Прошло много времени, и Горм решил, что отец либо не слышал его, либо эта тема все еще под запретом.

— Мать приняла это слишком близко к сердцу, — сказал наконец отец.

— Я знаю.

— Тебе следует подождать с этим, пока ты не уедешь в Берген в Высшее торговое училище. В армии за такое сажают на гауптвахту.

— Но я…

— Не будем больше об этом.

Тон отца не допускал возражений. Отец не раздавал прощения направо и налево. Горм сам не знал, на что он надеялся. Может, таблетки от головной боли и стакан с водой заставили его поверить, что отец пойдет ему навстречу. Или хотя бы взглянет на него. Но отец вел машину.

В армии Горм научился по-новому смотреть на мир. Мало того, он сам стал другим. Больше не было того Горма Гранде, который никогда никому не перечил. Ему уже не казалось, что все знают, кто он такой, когда он называл свое имя. Солдатская форма сделала его одним из многих. Он научился хитрить. Приспособился не только к скучной рутине и глупым приказам, но и к своеобразному безответственному братству.

Он оказался неподготовлен к тому, что воспримет отсутствие матери как незаконное, но спокойное, ликующее чувство Свободы.

Тяжело было круглые сутки находиться на людях, но он понял, что это тяжело не только ему. Парни в казарме мешали ему не больше, чем он им. Голая комната на шесть человек с тремя двухъярусными кроватями, три двойных металлических шкафа, стол у окна с шестью стульями, все на виду. Если не считать правила соблюдать порядок и тишину после одиннадцати, от него не требовалось ничего особенного.

Над каждой койкой была лампочка, в свободное время он мог лежать и читать. Даже по вечерам, потому что другим, как и ему, тоже не хотелось спать.

Он начал с «Маленького лорда» Юхана Боргена[10], которого захватил из дома. Сперва он просто лежал с книгой. Потом осмелел и начал читать, хотя товарищи с удивлением поглядывали на него. Но, как ни странно, не делали никаких замечаний.

Горм пристально следил за жизнью избалованного Вильфреда, рано лишившегося отца. За его отношением к старому хозяину табачной лавки, за тем, как он лгал и писал фальшивые письма. История воспитанного молодого человека, который разрешал себе недопустимые поступки, приносила ему облегчение.

Книгу купил кто-то из родителей. Интересно было бы узнать, прочитали ли они ее сами. Особенно те места, в которых говорилось об увлечении Вильфреда женщинами намного старше его. Одна из них была любовницей его отца. Отец и мать Горма читали книги, но никогда не обсуждали их со своими детьми. Наверное, и друг с другом тоже. Удивительно.

Горм скоро понял, что чем меньше он будет говорить в казарме, тем меньше рискует ляпнуть какую-нибудь глупость. Он слушал и отвечал, если его о чем-то спрашивали, а вообще, здесь и без него хватало желающих поболтать. Он посмеивался над тем, что построение дается ему легче, чем обращение с оружием. Парни в казарме добродушно вторили ему. Они не придавали значения его промахам, но им было непривычно, что человек сам над собой смеется.

Он не думал, что мог бы по-настоящему подружиться с кем-нибудь из них. Не потому, что они ему не нравились, по-своему, он им даже симпатизировал, но то, о чем они разговаривали, нисколько не интересовало его. И почти никогда не смешило. Тем не менее, он хорошо чувствовал себя в их обществе. Ведь они ничего от него не ждали.

Девушки, машины, мотоциклы — вот обычная тема всех разговоров в казарме. Как можно быстро разбогатеть. Кое-кто без конца вспоминал, как напился в том или ином случае. Этому состоянию Горм не завидовал. Никто из них не говорил о себе или о своей семье. Горм — тоже, но из-за этого он не чувствовал себя чужаком.

В первую же свободную субботу Горму пришлось утихомирить одного буяна, который лез в драку. Горм заломил ему руки за спину и отвел к стоявшей на улице военной машине. Когда он вернулся, парни смотрели на него уже по-другому.

Если случится настоящая война, возможно, я и не ударю в грязь лицом, думал он.

Ночью, после того как Горм сдал зачет по стрельбе, ему приснилось, что он находится на учениях среди незнакомых ему людей. Они были повсюду, висели на замерзших деревьях, шли на обледеневших лыжах или сбивались кучками, чтобы хоть как-то согреться. На равнине горели коричневые палатки. Он слышал крики о помощи, доносящиеся оттуда, как будто люди были заперты в палатках, но не мог заставить себя помочь им выбраться наружу. Руки и ноги ему не повиновались.

Неожиданно к нему подошла девушка в светлом летнем платье и дала ему ружье. Это словно вернуло его к жизни, он снова мог двигаться. Он зарядил ружье и прицелился в нее, но промазал, хотя она стояла совсем близко.

Девушка отпрянула, не спуская с него темных глаз. Чем дальше она отступала назад, тем больше приближались к нему ее глаза. Она еще ничего не сказала, но он уже знал, что сейчас она скажет что-то очень важное. Однако не мог вставить себя помочь ей, ему было стыдно, что он промазал.

Неожиданно он увидел у нее на лбу кровавую рану. Она тала в сугроб, раскинув руки. Лицо и глаза скрылись под снегом, но кровавая рана проступила наружу и расплывалась у него на глазах, словно цветок. На черной сухой ветке Горм раскачивался над распростертой фигурой в летнем платье. На ней нет формы, с удивлением подумал он.

Горм проснулся в поту с тем же чувством, с каким просыпался в детстве, когда ему снились кошмары. Он лежал, прислушиваясь к дыханию спящих, и вдруг понял, что ему приснилась Руфь.

Всю неделю, пока, несмотря на ветер и снег, шли учения, Руфь то и дело возникала в его мыслях. Почему она ему приснилась? Ведь все это было так давно, в детстве. Он даже не знает ее. Он видел отпечатавшиеся в снегу ее черты, видел ее темные глаза, смотрящие на него из кустов, и гадал, где она сейчас. Именно в эту минуту.

В следующий выходной он пошел на танцы. Неожиданно там оказалась Руфь. Она одиноко стояла в темном углу, прислонившись спиной к стене. Вокруг Горма воцарилась тишина. Исчезли звуки, голоса, музыка. Стены отступили. Не исчезла только фигура в углу. Он двигался так, словно его тело давно ждало этого.

Ему потребовалось много времени, чтобы подойти туда, где стояла она. Нужно было пройти мимо всех. Наконец он был у цели. Она стояла с двумя девушками, которые смотрели на него. Он глубоко вздохнул и хотел тронуть ее за плечо, чтобы пригласить на танец.

Над ее головой в стену был вбит большой гвоздь. Должно быть, он уже давно торчал там. Пока она оборачивалась к нему, его глаза искали спасения в этом гвозде. Вокруг Горма и девушки образовалась пустота. Это была не Руфь. У этой девушки были светлые глаза и белокурые волосы.

Раз уж он подошел к ней, ему следовало что-то предпринять. Но что? Он пригласил ее на танец.

Она была невысокая, и он наклонился к ней, чтобы сказать «Привет!». Девушка была податливая, теплая и обняла его за шею, хотя они не были знакомы. В голове у него вертелись слова школьной учительницы танцев: «Левая рука дамы должна лежать на плече кавалера». Он крепко обхватил девушку за талию. И они влились в танец, который, по мнению Горма, был танго. Между аккордеоном и гитарой не было согласия по этому вопросу. Гитара была на стороне Горма.

Девушка, улыбаясь, слушалась его руки, глаза ее были устремлены на него. Когда они проходили в танце мимо гвоздя в стене, Горм думал о Руфи. Чувство безнадежности сменилось гневом. Он крепче прижал к себе незнакомую девушку.

Они танцевали вместе весь вечер, и при расставании было бы естественно спросить, не встретится ли она с ним еще раз. Однако он не спросил. Спросила она, но Горм нашел подходящий предлог, чтобы отказаться.