Мартин Эмис - Успех Страница 25

— Кх, — сказал он; его блестящие свисающие волосы всколыхнулись в лучах утреннего солнца. — Гх. Апчхи.

— Грегори! — сказал я.

Он взглянул на меня, как старик из фильма о мире, в котором царит закон джунглей.

— Теренс… что со мной такое?

Я помог ему снова устроиться на лежанке (какая у него шелковистая бисексуальная кожа) и повиновался его хриплой просьбе вызвать врача. Я позвонил в приемную Уилли Миллера, изысканно шутливого, частнопрактикующего эскулапа, который ведет нас обоих (болею я круто, не жмотясь) и который пообещал Грегори заглянуть к нему в тот же день. Затем в приступе располагающе искренней и внезапной жадности мой названый брат слабым голосом попросил приготовить ему что-нибудь на завтрак, прежде чем я уйду на работу. Очень лестно, подумал я, прочувствованно объясняя, что опоздаю, если займусь этим (обычно Грег ест на завтрак какую-то педерастическую смесь из йогурта, чернослива, шафрана и так далее, но сегодня он был настолько разбит, что пошел на уступку и согласился на кусочек тоста и яйцо «в мешочек». Что-либо педерастичней с яйцами придумать сложно: это блюдо требует умелого пользования влажным кухонным полотенцем и примерно пятнадцати минут хитроумных манипуляций).

— Прости, — сказал я. — Но ты уверен, что очухаешься?

— Уверен? Не имею ни малейшего представления.

Я предложил ему чашку растворимого кофе, но при одном упоминании о нем он замахал руками.

— Мне правда жаль, — сказал я, — но мне нужно идти.

На секунду я задержал дыхание.

— Но если тебе действительно что-нибудь понадобится днем, позвони, и я заскочу во время ланча.

Он нахмурился, впрочем не слишком сурово. Комната постепенно наливалась красным светом.

— Купить лекарства или еще что-нибудь? — добавил я.

— Очень мило с твоей стороны, — произнес Грегори.

Я люблю, когда он болеет. Вы только посмотрите, какое обращение. Его наружность — впечатляющее свидетельство крепкого здоровья, красоты и гармоничности — уходит куда-то на задний план, и в чертах его проступает иное, тоскливое, бледное, слабое, инцестуозное, декадентское, беспомощное существо, похожее на инопланетянина в атмосфере чужой планеты. Моя же внешность внезапно кажется чувствительной и непробиваемой. Из спотыкающегося, ощипанного ястреба я превращаюсь в задорного и неуступчивого воробья с прыткими короткими ногами, плотно сбитым корпусом и отнюдь не дурацким лицом. Я не только чувствую себя лучше, я чувствую себя красивым — и конечно, преисполненным невероятной уверенности в том, что иногда он по-прежнему любит меня, что я не утратил тесной связи с семьей, что есть еще на земле люди, которым небезразлична моя жизнь и которые не хотят видеть меня бездомным бродягой.

Так или иначе, я веду себя с ним достаточно вызывающе, отчасти из-за действительно приподнятого настроения. Отчего нам так нравится видеть любимых людей в минуты болезни и слабости? В тот день, прохладный, как раз по моему вкусу, я не стал звонить Грегори с работы, вместо этого я позвонил Урсуле и попросил ее перезвонить ему. (Кстати, Урсула, кажется, в порядке, не считая того, что каждое второе сказанное ею слово тут же вылетает у нее из головы. Нет, надо с ней серьезно поговорить или поговорить с кем-нибудь о ней.) Джен в тот день не было, и я с трудом сдерживал нетерпеливое желание как можно скорее выбраться из конторы и вернуться домой. К тому же Джона Хейна нигде было не видать, а вечно сующего свой нос в чужие дела Уорка отвезли в стоматологическую клинику (чуть ли не на носилках) из-за какого-то совершенно ужасного и загадочного состояния полости его рта, так что я без особых помех нервно, но с важным видом выскользнул с работы в пять.

Войдя в квартиру и сняв пальто, я принялся приводить в порядок волосы, когда с лестницы послышался жалобный голос Грегори:

— Терри… это ты?

— Само собой.

— Поднимись наверх, — простонал он.

Я ожидал увидеть его драматически распростертым на постели или тянущимся за последней, жизненно необходимой таблеткой, но он сидел, забавно раскинувшись в своем так называемом шезлонге, сложив руки на кружевном пидорском кафтанчике, с видом, как принято выражаться, глубоко озабоченного собой человека. Вечерний воздух был прозрачным, как стекло, и множество самолетов стремительно мчались по пустынному небу.

— Привет, — сказал я, — как ты? Как провел день?

— Какой день? — спросил Грегори.

— Что, так плохо?

— Чудовищно. Утро кажется далеким, как детство. И такая слабость, что невозможно хоть чем-то заняться, чтобы скоротать время. Поэтому время словно застыло.

Ободренный его хорошо отрепетированными жалобами, я едва не выронил сумку, когда Грегори с просительными нотками произнес:

— Побудь сегодня вечером здесь, Терри, повесели меня. Ну скажи же что-нибудь. Ты не представляешь, какая у меня депрессия. Ну, например, расскажи про свой рабочий день. Как там все было? Но прежде налей себе выпить и садись поудобнее. Расскажи мне про свой день с того самого момента, как ты вышел за дверь, до того, как снова в нее вошел. Именно. Итак, ты вышел за дверь. Что случилось дальше? Боже, мне уже лучше. Расскажи…

И я рассказал ему, как провел день, следуя своей обычной политике — представлять все в чуть более унизительном и бесперспективном свете, чем то есть на самом деле (чтобы звучало ироничнее и не обескуражило его относительно его собственной работы, которая кажется действительно ужасной, несмотря на пугающие намеки Грега, что он может в любой момент унаследовать все предприятие), описывая свои маленькие слабости, приподнимая покровы над этой стороной своей жизни для его скользящего и лишь наполовину заинтересованного взгляда, приоткрывая свои пошлые злоключения, чтобы хоть на час развлечь больного принца. Потом мы сыграли партию в трик-трак (я выиграл два фунта сорок шиллингов, но он все равно никогда не отдает, и я особо не возникаю), съели кебабы, за которыми я сходил (угощение за мой счет), посмотрели телевизор, поболтали.

— Когда ты поправишься, Грегори, — сказал я, сворачивая крышку со второго литра «шато алкоголик», — можно попросить тебя об одном одолжении? Ты не предоставишь мне квартиру хотя бы на один вечер?

— Зачем? — величественно вопросил он, потягивая свою минералку «перье».

Было поздно, и к этому времени мы уже снова успели сдружиться.

— Видишь ли, я хотел пригласить в гости свою подружку.

— Ага. И кого же? Юную Джоан?

— Брось, не дурачься, ее зовут Джен.

— Да, должен заметить, она довольно симпатичная. Ты ее еще не…

— Ты что, спятил? То есть я хочу сказать — нет еще. Да и где? Она живет с родителями где-то в глуши.

— Понимаю. Но она дала тебе основания надеяться при условии, что вам предоставят крышу над головой и какую-нибудь лежанку? Должен заметить, она не похожа на девушку, которую ты слишком часто водил в оперу.

— Что ты имеешь в виду?

— С ней у тебя не будет проблем, — сказал тогда Грегори. — Она играла в «найди сосиску», когда ей было еще пять. Это всегда видно с первого взгляда. Боже, помнишь тот вечер, когда ты ее привел, а я еще валялся в постели? Это было просто неприлично. Можно было даже унюхать. Говорю тебе, Терри, из нее только что не капало.

На какое-то мгновение он снова показался мне безумным и отвратительно уродливым, и если бы в это мгновение я мог его убить, то сделал бы это не моргнув глазом.

— Боже мой, Грегори, о чем это ты?

— Перестань миндальничать, осел. С такими девицами проблем не бывает. Главное, чтобы кто-нибудь не сделал это раньше тебя.

— Но ведь ты этого не сделаешь, — быстро сказал я. — Обещай мне.

— Ну-ну, не раскисай.

— Обещай.

— Ладно. А теперь давай поговорим о чем-нибудь другом.

— Об Урсуле.

— Я не хочу говорить об Урсуле, — сказал Грегори, отворачиваясь.

II

Чего только не приключится с человеком на старости лет.

Скучно говорить об этом, но лето уверенно прокладывает себе дорогу. Жаркая полоска надоедливого солнца каждое утро будит меня в моей просторной постели. Ничем не заполненные дни навевают пляжную расслабленность, пока солнце медленно тащится по небу. Вечером тонкая пылающая ниточка горизонта гаснет, как если бы вяло ухмыляющийся день до капли впитал в себя всю его жизнь, все тайны. Города — зимние создания.

А еще я умудрился подцепить грипп и считаю это чертовски несправедливым, при том что всю зиму принимал витамины и успешно противостоял всей этой мерзкой языческой заразе, которая направо и налево косит таких, как Теренс, да и вообще всех, кого я знаю. Кроме того, крошки-бациллы этого гриппа вооружены до зубов, и это самый упрямый и неистощимый на выдумки грипп, который когда-либо во мне поселялся. Пять дней назад я проснулся с ощущением, что вместо тела у меня мешок, налитый водой, как если бы за ночь мое нутро успело спрессоваться. Сначала, зарывшись в шелковые подушки, я, надо сказать, малодушно приписал это алкогольным и галлюциногенным излишествам прошлой ночи (надо же было так накачаться мускатом вперемешку с мескалином). Равно как и густой ауре апатии и отвращения, не покидавшей меня вплоть до самого конца вечера (надо же было так потакать всему, что вытворяли Адриан и рыжая). Но когда я попытался выпрямиться и встать с кровати, большая темная рука потянула меня сзади, и я снова рухнул на подушки.