Хербьёрг Вассму - Наследство Карны Страница 25

Нож тоже никуда не годился. Вениамин взвесил его на руке — ручка ножа была слишком тяжела. Она качнулась к тарелке. Пользоваться таким ножом было невозможно.

Он подозвал официантку в черном платье с кружевным передничком и объяснил ей, что мясо несъедобно, а нож туп. Нет ли у них другого прибора?

— Но это тот же прибор, которым вы обычно пользуетесь, когда обедаете у нас, господин доктор! Я, конечно, сейчас поищу другой… А мясо… я могу его подогреть…

Она с достоинством взяла его тарелку и протянула руку за тарелкой Анны.

Но Анна с улыбкой покачала головой:

— Пожалуйста, не затрудняйтесь. Я съем и так. Мясо превосходное!

Черная официантка кинула на доктора красноречивый взгляд и величественно удалилась.

Вениамин провел рукой по волосам. Он ненавидел эту свою привычку, но никогда не мог вовремя удержаться.

Анна ела, опустив глаза. Медленно, не разжимая губ. Почти незаметно глотала пищу. Она взяла на вилку новый кусочек — мясо, овощи, чуть-чуть соуса, — потом открыла рот и положила в него пищу.

Их глаза невольно встретились. Вениамина поразила посадка ее головы. Блеск голубых глаз.

«У нее есть власть надо мной, — подумал он. — Стоит ей захотеть, и я превращаюсь в ничтожество. За те годы, что мы не виделись, она еще больше убедилась в моей никчемности». Он положил на край стола сжатую в кулак руку. Другая рука лежала в кармане, он откинулся, и спинка кресла больно впилась ему в лопатки.

Вздернув подбородок, Вениамин с профессиональным интересом изучал лицо Анны. Не слишком пристально, чтобы не вызвать чувства жалости к себе, мягко, но соблюдая определенную дистанцию. Именно так он смотрел бы на трудного пациента.

— Итак, милая Анна? — сказал он наконец с вопросительной интонацией, словно у нее на сердце было что-то еще, что она боялась ему доверить.

— Что ты хочешь сказать?

— Я? Почему я? — Он улыбнулся.

Анна невозмутимо продолжала есть.

— Тебя это задевает? — спросила она.

Да она вовсе не женственна! И не так привлекательна, как кажется с первого взгляда, думал он.

— Какого черта! Как ты могла? С шотландцем? — прошипел он.

Официантка в черном принесла его тарелку. Не спеша холодно произнесла «прошу вас», сделала реверанс и удалилась. Вернее, начала в углу складывать салфетки.

Вениамин с грозным видом повернулся к ней:

— Может, вы разрешите нам спокойно поесть?

Официантка подскочила и словно испарилась. Упавшая на пол салфетка, которую она не успела сложить, показывала, в каком направлении она скрылась.

— Ты и правда несносен, — сказала Анна.

Она уже кончила есть.

— Как ты могла так поступить, если не имела в виду выйти за него замуж?

Она задумчиво, почти с сожалением посмотрела на него:

— Не знаю. Я была одинока, брошена. Мне все говорили, что годы идут, что мои подруги давно повыходили замуж. Мне хотелось уехать из дому, обрести свободу. Хотелось быть любимой… полюбить того, кто полюбит меня. Хотя бы на мгновение. Знаешь, как это бывает?

Он не прикоснулся к ножу и вилке.

— Ешь, дорогой… ради меня, — попросила она.

— Какой он?

— По-моему, это был самый красивый мужчина, какого я знала. Очень воспитанный, с приятным чувством юмора. Правда, он никогда не относился с иронией к самому себе. Только к другим. Его жизнь в основном была посвящена геральдике.

— Как это?

— Очень просто. Он думал о гербах даже на поле для гольфа. Это очень типично для шотландских дворян, однако… Он, безусловно, кое-чему научил меня.

— Чему же?

— Иронии. По отношению к другим.

Вениамин взял себя в руки и прикоснулся к пище. Нож и вилка царапали его голову изнутри.

— И что он делает… теперь… этот шотландец?

— Приехал в Копенгаген и хочет стать правой рукой моего отца. Изучает болезни сердца. О моем сердце он знает уже все. О безраздельном контроле сердца над мозгом… по крайней мере. А химические процессы, которые превращают нас в хороших или плохих людей! А удары пульса! А правый и левый желудочки! Он часами читал мне лекции о стимуляции, которые вгоняли меня в краску.

— Зачем же ты приехала сюда?

— Ничего не могла поделать со своим непослушным сердцем, доктор Грёнэльв, с моим дорогим необузданным сердцем. Я не могла всю жизнь прожить в Лондоне, спрятавшись за каким-нибудь гербом.

Он растерянно смотрел на нее:

— Я этого не вынесу, Анна. Что нам делать?

— Пожениться и тем самым уменьшить мои грехи.

Когда они возвращались домой, море было спокойно, солнце затянуто легкой дымкой. Вечером на западе вспыхнул красно-белый пожар.

Вениамин спустил парус; слабый ветер, дувший с берега, легко покачивал лодку, Потом он снял одну скамейку и постелил на балласт робу и запасной парус.

Анна удивленно следила за его движениями.

— Анна! Иди ко мне! Мы одни.

Она неуверенно приподняла юбку, чтобы перешагнуть через скамью. Он встал на колени и обнял ее. Бедра под мягкой тканью. Талия. Губы. Осторожно расстегнул пальто, лиф. И наконец они приникли друг к другу.

Море тихо дышало. Где-то вдали Вениамин угадывал зыбь. Могучую волю черных глубин. Выжидавшую. Неодолимую, но спокойную. С игривой нежностью захлестывавшую через борт.

Тем временем лодка плыла вдаль. Туда, где никто не мог достичь их.

Три часа ушло у Вениамина той ночью, чтобы привезти Анну обратно в Рейнснес.

Глава 13

Олине проснулась от странной тяжести в голове. Она встала и согрела чайник. Налив себе чаю, села у окна и стала смотреть на скользивших над аллеей птиц. И почему-то с грустью думала о своей жизни.

Она видела себя только что приехавшей в Рейнснес. Через какое-то время она уже не могла себе представить, что можно жить в другом месте. Иаков Грёнэльв давно умер. Да и будь он жив, она все равно жила бы здесь и смотрела, как он стареет.

Рана на ноге сегодня почти не болела.

Олине не заметила ничего, кроме мгновенной тяжести в голове, и продолжала сидеть за столом в синей кухне Рейнснеса.

Но потом пришла Карна и прикоснулась к ней, тогда полное тело Олине распрямилось.

Она сдалась. Наступил покой.

Солнце уже коснулось нижних бревен хлева и крышки колодца, когда Вениамин и Анна в обнимку поднялись от причала к дому.

Вениамину пришлось грести, чтобы доставить домой и Анну, и повисший парус. У него приятно ныло все тело. Уже в бухте Анна увидела, как у берега играет мелкая сайда, ей захотелось поудить.

Вениамин уступил. Он все видел ее глазами. Берег, горы, солнце, море. Часа два он покорно возил Анну от мыса к мысу по всему заливу.

Она вытягивала из моря рыбу и смеялась от гордости. Потом потрошила ее. От них обоих пахло рыбой.

Вениамин принес из лодочного сарая ведерко для рыбы. И они вместе понесли его к дому. Анна шла босиком, подоткнув подол юбки.

Ее ботинки, связанные шнурками, висели у Вениамина на шее. Его глаза упивались Анной. Она шла среди привычного ему ландшафта, и этот ландшафт превратился для него в храм. Купол был бесконечно высок, и в его вышине горели все свечи мира. Вениамин был одновременно и маленьким мальчиком, и взрослым мужчиной, между ними не было разницы. Потому что рядом шла Анна.

Ее присутствие все очистило. Ему нечего было скрывать от нее. Даже о себе. О Фоме он собирался рассказать ей в более подходящее время. И о русском в вереске.

Потом.

— Давай пройдем через кухню и возьмем там чего-нибудь поесть, — предложила Анна.

Он согласился. Никого не было ни видно, ни слышно. Время приближалось к пяти.

Анна приложила палец к губам и приоткрыла дверь кухни. Потом широко распахнула ее перед Вениамином.

Они лежали на полу рядом. Маленькая и большая.

Карна — на боку, положив руку Олине на грудь. Рот у Олине был открыт. Она смотрела на что-то, видимое только ей. Прислушивалась к чему-то. Только не к скрипу половиц и не к звяканью крючка. К иному. К чему-то, что она услыхала впервые, не похожему ни на что.

Вениамин опустился на колени рядом с ними. Шепотом позвал Карну, попытался ее поднять. Она была тяжелая, как свинец.

Широко открытые глаза были неподвижны. Но Вениамин видел, что это не обычный припадок.

Еще не прикоснувшись к запястью Олине, он уже все понял.

Олине больше нет.

Он отпустил ее розовую ладонь, и из нее под табуретку выкатился кренделек. Хоть он и сломался, упавшие кусочки все-таки сохранили его форму.

— Олине не хотела брать кренделек.

Голос Карны звучал, как его собственный много лет назад. Или теперь?

— Не огорчайся, Карна, Олине больше не нужны крендельки.

Карна отказалась уйти из кухни, и папа разрешил ей посидеть у плиты на коленях у новой Ханны.