Бернхард Шлинк - Любовник. Сборник рассказов. Страница 25

Он понял, во что втравил себя или, вернее, во что Хельга втравила его. И он решил с пройденными наполовину каналами, лишь наполовину готовыми пломбами и коронками пойти к своему зубному врачу и решить все проблемы в течение двух часов. Когда он об этом сказал Хельге, в ответ получил холодную ярость. Если он оставит ее сейчас на произвол судьбы, сказала она, то пусть забудет к ней дорогу. Да, она пока еще не знает, как отомстит ему за угробленный выпускной экзамен, но ничего, она придумает что-нибудь, чего ему вовек не забыть. Нет, ответил Томас, он не хотел гробить ее экзамен, просто не представлял себе, что если перестанет ходить в клинику, то тем самым поставит ее под удар. Поэтому он готов продолжать. А та тяжелая артиллерия, которую она применила, ни к чему. Но он извлек из этого урок, понял, что за манящей женственностью Хельги скрывается твердость и решительность.

Она блестяще сдала выпускные экзамены и посвятила его в свой проект создания частной стоматологической клиники. Готовиться к этому она начнет уже в ближайшее время, работая врачом-ассистентом. Не хочет ли он принять в этом участие? Помочь ей с архитектурным проектом и строительством? Как компаньон вместе с ней добиться успеха и насладиться им?

— А кому нужна частная стоматологическая клиника?

— А кому нужны твои мансарды? Или твои мосты? Или твои картины? — Она посмотрела на него с вызовом, как бы спрашивая: а кому нужен ты?

Поначалу он оторопел, потом рассмеялся. Да, она настоящий боец! Когда будем оформлять все бумаги на строительство и договор долевого участия, надо смотреть в оба, чтобы она его не облапошила.

Она поняла, что его вопрос насчет клиники не был принципиальным, и терпеливо начала объяснять ему преимущества собственной стоматологической клиники по сравнению с практикой в государственной клинике.

— Ты никогда не думал над тем, почему твой врач-терапевт часто давал тебе направление в клинику, но твой стоматолог никогда не посылал тебя в стоматологическую клинику. Но ты стареешь, и если даже твой стоматолог худо-бедно может делать все, то, пользуясь услугами отдельно хирурга, отдельно протезиста, отдельно пародонтиста, ты получаешь в итоге совсем другое качество.

Вот так-то. Сначала: а кому нужен ты, а потом: ты стареешь. Томас находил, что, давая, но больше получая, она могла бы вести себя полюбезней.

Она догадалась о том, что он думает. И сразу же: какое счастье, что у нее есть он, единственный в ее жизни. Что она восхищается им как архитектором и художником. А какой он мужчина! Только с ним она чувствует себя настоящей женщиной.

И уже ничего не нужно.

Лето было наполнено движением. Город яростно взметнул в небо краны, копал траншеи. На глазах росли дома. Энергия, витавшая в воздухе, находила разрядку в бесчисленных грозах. Дни стояли жаркие, к обеду набегали тучи, а к вечеру небо темнело, поднимался ветер, и под аккомпанемент пульсирующих молний и громовых раскатов падали на землю первые тяжелые капли. Ливень бушевал минут двадцать, иногда полчаса или чуть больше. Потом город долго благоухал мокрой пылью и дождем, затихал на время, пока люди, которых гроза загнала под крышу, к вечеру не выходили на улицы. На короткое время небо прояснялось, последние солнечные лучи, яркие сумерки между грозовой тьмой и темнотой ночи.

Томас чувствовал себя бодрым, каким-то гибким и легким. Он успевал все: планировать строительство моста через Гудзон, рисовать серию картин, работать над проектом частной стоматологической клиники, следить за состоянием дел в фирме. Он планировал прожить два-три совместных года в Нью-Йорке с Ютой, совместную жизнь с Вероникой после развода с Ютой, а вместе с Хельгой хотел обрести то, что называл про себя наслаждением от «достигнутого ими совместного успеха». Он наслаждался тем неповторимым чувством, которое испытывает жонглер, подбрасывающий все больше и больше колец, номер идет как по маслу, а число колец все увеличивается и увеличивается.

А как у жонглера с чувством страха? Растет ли с каждым последующим кольцом? Знает ли он, что номер не всегда может закончиться успешно, что можно сорваться, запутаться, провалиться? Знает или нет? Или ему все равно? В легкости этого лета Томас увидел для себя возможность так же легко покончить с игрой, которую он вел. Осторожно откладывать в сторону одно кольцо за другим.

По-дружески объяснить Хельге, что все прошло, он остается ее другом и как друг будет охотно ей помогать, но из их совместной затеи строительства клиники и его участия в нем ничего не получится. Спокойно поговорить с Вероникой о том, что будет, если они расстанутся. Алименты, его контакты с Кларой, ее забота о его мастерской. Она умела вести дела, настоящая бизнес-леди, и была заинтересована в продаже его картин на роскошных вернисажах ничуть не меньше, чем он — в контактах с дочерью. Объяснить Юте, что пятнадцать лет — это достаточно, пусть они останутся родителями в глазах детей и партнерами в фирме, но в остальном пусть каждый идет своей дорогой. Не трудно же снять с шеста пару колец, одно или другое, или все сразу.

В августе ему исполнялось сорок девять. Каждая из трех его женщин хотела отпраздновать эту дату вместе с ним. Убежать от двух женщин, чтобы остаться с третьей, — тут ему было не занимать опыта. Равно как и сбежать от всех трех.

Этот день он провел один, было такое чувство, как будто прогуливаешь уроки. Он поехал на озеро на окраине города, искупался, позагорал, выпил красного вина, подремал, еще раз искупался. К вечеру нашел на другом конце озера ресторан с террасой. Поел, снова выпил красного вина, полюбовался закатом. Он был в ладах с самим собой, в ладах со всем миром.

Что это было? Красное вино? Прекрасный день и чудесный вечер? Успешная карьера и счастье с женщинами? У него есть еще год, потом стукнет пятьдесят и пора будет подводить итоги. Но вряд ли до этого что-то допишется в книге его жизни. Вот уж скоро тридцать лет, как он решил, что этот мир необходимо сделать лучше и справедливее. Потому что на Земле всем хватит хлеба, а также роз, миртовых кустов, красоты, радости и стручков сладкого горошка. Эти сладкие стручки, воспетые Гейне, тогда как-то особенно запали в душу, больше, чем коммунистическое общество Маркса, хотя он не имел ни малейшего представления о том, как эти стручки выглядят, каковы на вкус и чем отличаются от нормального гороха. Но и о том, как будет выглядеть коммунистическое общество, каково оно будет на вкус и чем будет отличаться от нормального общества, он тоже не имел ни малейшего представления. Да, сладкого горошка для всех, когда будут лопаться от спелости созревшие стручки! Может, еще раз кинуться в политику? Поработать у зеленых, где были друзья его молодости? А может, у социал-демократов, где подвизаются его нынешние друзья? Все они звали его, приглашали заняться политической деятельностью. Западный и Восточный Берлин, объединенные административно, должны стать единым целым — политическим и архитектурным. Одного без другого не бывает, и для этого нужны такие личности, как он. Мужчины. В политике он охотнее встречался бы с женщинами. Этакая политическая эмансипе, очки в никелированной оправе и узел рыжих волос на затылке. И когда этот узел рассыпается, волосы роскошной волной падают на плечи, а глаза без очков глядят удивленно и соблазняюще.

Он рассмеялся. Да, сейчас это было красное вино. Но только ли оно? Не крылась ли в этом красном вине та глубокая истина, которая открывается только тому, кто открыт этой истине. Мудрость сладкого горошка. Нужно быть счастливым самому, чтобы сделать счастливыми других. Нужно, чтобы у тебя все шло хорошо, тогда ты станешь радоваться и способствовать тому, чтобы и у других все было хорошо. И даже если сделаешь счастливым только себя — каждая крупинка счастья, которая приходит в мир, делает мир счастливее, каждая новая частичка счастья, своего или чужого. Только никого нельзя обижать. Он никого не обижал.

Томас сидел на террасе. Светила луна, и ночь была светла. Ах, как это хорошо иметь право быть довольным миром и самим собой.

Осенью ему надо было лететь в Нью-Йорк. Переговоры с консорциумом, осуществлявшим строительство моста, тянулись месяцами, а сам тон этих переговоров был для него непереносимым. Наигранная доверительность с обращением по имени, наигранная доверительность в разговорах о семье, детях, поездках на уик-энд за город, наигранная сердечность приветствий по утрам, — все это ему опостылело. Опостылело то, что устные договоренности, достигнутые вчера, в сегодняшнем письменном проекте договора бывали отражены лишь наполовину, а относительно другой половины нужно было начинать переговоры заново. Кроме того, когда рабочий день в Нью-Йорке заканчивался, в Токио он только начинался, и все заново приходилось обсуждать до утра с токийским партнером.