Галина Щербакова - Мандариновый год Страница 25

– Назад! – закричала она. – Едем назад. Шофер всем телом повернулся к ней, очень уж ему

хотелось сказать приличествующие моменту слова, например: «А ты меня запрягла, чтоб погонять? Я тебе что, муж-любовник? А ну рви отсюда ногти, дама-девушка». Так он хотел сказать и предвкушал радость победы сильного над слабым. Но он ничего не сказал; увидев белое Викино лицо, он повернул покорно и подумал, что «Скорая помощь» остается у него слева по курсу, не пришлось бы в нее заворачивать. «Жизнь, – мысленно философствовал шофер, – жизнь… Кричит, а сил у бабы нет… Те, у кого сила, не кричат…»

Анна машинально двигалась по кухне, потом замерла у окна. Фонарь освещал подъезд, и она видела, как воз-

ле дома остановилась машина. Она решила, что это все-таки подруга не послушала ее и приехала, и обрадовалась этому. Почему-то хорошо представилось: приедет подруга, и она наконец заплачет, а так сама она не может, все внутри спеклось, и не может. Но из машины никто не вышел, даже дверца не открылась, и такси уехало назад.

Анна стала думать, что надо послать телеграммы и позвонить родным и знакомым и сказать, что похороны будут из дома, но и на это не было у нее сил. И она продолжала ходить по кухне, туда-сюда, туда-сюда…

Вика набирала номер секретаря парткома.

– Господи, ни днем ни ночью, – услышала она уставший женский голос и продолжала слышать и все остальное. – Это тебя… Какая-то мадам… Иди, иди… Но если у нее не пожар, я с тобой разойдусь…

– Умер Алексей Николаевич, – сказала Вика спокойно и твердо. – Позвоните жене, я не могу это сделать, и узнайте все… А потом я позвоню вам… – И она положила трубку.

Он позвонил сам через пять минут и сказал Вике, чтоб она взяла себя в руки.

– Я вполне, – ответила Вика.

Секретарь парткома курил в кухонную форточку и думал о том, как бы повела себя его супруга, случись с ним такое. Эти – подумал он об Анне и Вике – железные. Не ревут. Конечно, размышлял он, там была ситуация…..Можно сказать, это даже выход… Для женщин, имеется в виду… А его, конечно, жалко. Хороший был мужик, без сволочизма… И жить только начал… Квартира, зарплата… Не собирался он туда, не собирался… Вот ведь как… Дышал, ел… Все было при нем… Ну, сердце… А у кого оно сейчас не болит? Не думаешь ведь об этом… Может, когда рак, лучше? Собираешься в дорогу… Знаешь, что ждет. Но тоже, какая тогда жизнь?.. А если ты сегодня живой и теплый, а завтра тебя как не бывало, это лучше?.. Самое лучшее – в бою… Не так обидно… В бою… Но ведь, с другой стороны – не дай Бог… Вот и думай, чего бы для себя хотел?..

Платье, которое подруга сшила Анне, очень ей пристало. Это был ее фасон – высокая кокетка, а от нее вниз чуть присобранные складки. С изнанки платье было не обработано, швы не заметаны, и Анна, думая вначале о том, что это платье – на раз, потом решила, что его можно будет оставить в гардеробе, если с хорошими бусами или купить дорогое кружево… Анна пугалась, когда такие, суетные, мысли приходили ей в голову: что же это я, спохватывалась она, думаю о таком? И она гнала их, мысли, и начинала о другом… Надо будет брать теперь больше часов. Всегда от них отбивалась по праву мужниной обеспеченной жены. Последнее время, когда все у них в семье было плохо, она уже думала о добавочных часах на будущий год. И ей было это омерзительно. Она просто видела, чувствовала взглядом вздохи коллег… Кто-то бы обязательно сказал: «А теперь вы, Анна Антоновна, как все… Лишним часиком не гнушаетесь…»

Вот и разрешилась теперь эта проблема. Дадут ей без звука полторы ставки, а может, и две… И мысль об одиночестве тоже не была такой пронзительной, как если бы Алексей ушел. Все-таки вдова – не брошенная жена… Совсем, совсем другое дело. Так неужели же хорошо, что Алексей умер? Анна столько раз приходила, и уходила, и возвращалась снова к этой мысли, что в конце концов испугалась. А испугавшись, нашла наконец ту, которая заставляет переживать не те чувства, которые положено переживать на похоронах. Та была Викой. И Анна сказала всем, кому могла это сказать, что не то что на порог, близко в процессию Вику не пустит, поэтому пусть ей об этом скажут, чтоб не было недоразумений и неприятностей. У нее, у Анны, хватит силы выгнать ее в шею…

– Да! Да! Да! – поддержали все Анну. – Успокойся! – И накапали ей валокордин.

А потом сообщили об этом Вике.

– Хорошо, – сказала она. – Я не пойду.

Все шло, как надо. Не первые похороны на земле. И денег было достаточно, и машин, и венков. Возились на кухне Аннины подруги – готовили поминки, повторял слова, которые надо будет сказать на кладбище, приятель Алексея Николаевича. Не получалось у него складно, сбивался он на: «Дурак ты, Алеша, дурак… Ну что? Вышел из положения? Вышел? Весь вышел, вот что…» Но ведь такое не скажешь… Надо что-то торжественное, после чего «земля пухом» воспринимается как естественный итог… А если подумать? Ну что это такое – земля пухом? Значит, так мягко? Или так легко? Приятель стал нервничать и злиться на данное ему поручение. Лучше б могилу рыть…

Вика сказала: «Хорошо, я не пойду» – и пришла в ужас от этих слов. Как это не пойдет? Что ж она его в последний путь не проводит? Да кто ж ей это запретит! И она рванулась…

Возле дома Алексея – толпа, оркестр пристраивается на лавочке. Кто-то из тех, на чьих рукавах черные повязки – из месткомовских распорядителей, увидел ее. Подошел и еще раз сказал: жена против. Ну что она – стерва, что ли, если хочет скандала?

– Я не хочу скандала, я хочу проститься, – сказала Вика.

– Знаешь, – сказал распорядитель, – сходи в церковь и поставь свечку. А еще лучше закажи молитву… Я сам не знаю, но говорят, помогает… А сюда не ходи…

– Какой он лежит? – спросила Вика.

– Знаешь, – засмеялся распорядитель, – спокойный. Вроде даже улыбается… Мы посмотрели с ребятами и решили: мы выглядим хуже.

– Спокойный, – повторила Вика. – Спокойный…

Потом она взяла такси и поехала на кладбище. Она приехала немного раньше, и ей пришлось бродить среди могил. Кладбище было молодое, может, поэтому на нем было похоронено много молодых. Вика села на какую-то лавочку и стала ждать. Она дождалась, когда привезли Алексея. До нее докатились слова приятеля, который пожелал ему землю пухом. Она услышала, как застучали по крышке комья земли. Потом могилу засыпали, положили вокруг венки и все пошли к машинам. Она дождалась, когда они отъехали, и пошла к холмику. Вокруг было грязно от сырой земли, натоптано. Она подошла совсем близко, к самым венкам и хотела встать на колени. Но случилось странное: она вдруг почувствовала, что не знает, как это делать? Куда же проще, согни ноги в коленях и делу конец… Но ноги не сгибались. Так она и простояла прямо, думая о том, что на босоножки налипла грязь и придется в таком виде ехать по городу. Это было ужасно – думать о грязи на босоножках в таком месте, так ужасно, что она зарыдала. Она плакала долго и громко, но легче ей не становилось, а делалось все хуже и хуже, как будто слезами растворились ворота внутри нее и горе входило в них, располагаясь по-хозяйски и надолго.

Потом ее взяли за плечи и повели. Это были люди из следующей процессии, они сделали свое дело и уже хотели уехать, но потом решили взять Вику. Они слышали, как она плакала, и сочувствовали ей от всей души, тем более что своего горя в той процессии никто не испытывал. Хоронили очень старого одинокого человека, все было естественно, закономерно в его уходе, а тут рядом такие слезы и такая еще молодая женщина.

Вику довезли до самого дома, но вопросов не задавали.

…Через три месяца могила Алексея Николаевича осела и уже не выделялась среди других.

…Анне предложили часы в заочной школе, а родительница достала ей ковер три на четыре. В новом индийском магазине она купила красивое ожерелье к тому черному платью.

…Ленка стала курить дома открыто, а вот к пепельнице привыкнуть не смогла. Окурки бросала там, где заканчивалась сигарета.

…Вику приняли в партию. Должность же начальника цеха отдали молоденькой, но горластой девице с опытом руководящей работы. Все сочувствовали Вике, а она никак не могла вспомнить, почему ей так хотелось этого места? В ее спокойствие не верили, и все ждали, когда она сцепится с новой начальницей.

…У Федорова родился сын, нос шляпочкой. Он назвал его Иваном (Жаком, Джоном, Вано, Луисом, Педро). Федоров громко восхищался медициной и силой укропной воды.

…Секретарь парткома резко перешел на сыроедение и попал в больницу.

…У инструктора райкома все было в порядке со здоровьем, но она этому не верила и открыла на имя мальчика еще один счет.

…Пошли дожди. Потом морозы. В город завезли мандарины и всюду ими торговали. Анна купила пять килограммов. Вика – два. Федоров – десять. Секретарю парткома мандарины были противопоказаны, а инструктор их ела прямо на своем рабочем месте, складывая шкурки в ящик.