Евгений Богданов - Високосный год: Повести Страница 25

Он вернулся с фронта в сорок пятом, в апреле, после тяжелого ранения. Долго болел и дотянул только до весны сорок девятого… Мать одна поднимала Розу и братишку. Он теперь служит в Мурманске, на флоте, и Роза не виделась с ним давно.

Все тут, в этой избе, все воспоминания. Мать не любила сниматься, сохранилась лишь одна фотография: в цветастом платье, с косынкой на плечах, полная, темноглазая, на щеках ямочки. Улыбается. «Это в праздник снималась, Первого мая, — вспомнила Роза. — Тогда из города фотограф приезжал». В уголке рамы она увидела и себя, большеглазую, с челкой на лбу, как у лошадки… В восьмом классе тогда училась.

Роза вздохнула, прошлась по избе, выглянула в окно. Потом отправилась на поветь, нашла там старые запылившиеся грабли, они стояли в углу рядом с косой. Взяла грабли и, заперев избу, пошла на двинской луг, поворошить сено, тряхнуть стариной…

Там, на излучине, где свободно гулял ветер, пестрели ситцевые кофты и косынки и слышалась бойкая речь. Почти все население Борка пришло сюда: пенсионеры, учителя, подростки, сельсоветские служащие, доярки с ближней фермы. Растянувшись цепочкой по рядкам скошенного сена, ворошили его граблями, растряхивали. Сено уже потемнело, было неважнецкое, но при нужде зимой годное в корм. Тут Роза увидела и директора совхоза, он старательно переворачивал свой рядок. А рядом неумело действовала грабельками и его жена Елизавета, высокая, прямоногая, пригожая. Роза подошла к свободному рядку и тоже стала работать. Чикин, растряхивая поблизости сено концом граблевища, поглядел на нее и сказал:

— Ну вот, и городские пришли.

Роза ничего не ответила, даже не посмотрела в его сторону. Чикина она недолюбливала.

Вдали, у самого берега, работал трактор «Беларусь» с навесной косилкой. Он докашивал луг.

Лисицын снял рубашку, оставшись в майке. Руки у него были сильные, мускулистые, но, как у всякого интеллигента, мышцы заплыли жирком. Лиза потуже затянула косынку. Она присматривалась к работе других, стараясь приноровиться. Вскоре обогнала супруга, и он похвалил ее снисходительно, как школьницу:

— Ты у меня молодец!

— Еще бы, — отозвалась Лиза. — Лицо у нее порозовело от солнца.

Чикин крикнул командным баском:

— Эй, бабы, запевай!

— Ишь, покрикивает, как старшина на солдат! — отозвалась Софья Прихожаева. — Сам бы и запел, а мы бы подхватили! — Она одета была в мужские брюки и кирзовые сапоги, оставшиеся от беглеца мужа, плечи у нее покраснели от загара, глаза улыбались весело, открыто. Софья запела:

Меня милый изменил,Пересел к товарочке,А я еле усиделаНа тесовой лавочке.

Ее звонкий голос разнесся по всему двинскому лугу. Бросив в него частушку, Софья смолкла, ожидая ответа. Он сразу последовал издали, от реки:

Подружка отлетО залетке ревет,Не реви, вертоголовая,Никто не отберет.

— Гармонь бы, — с сожалением сказал Чикин. — Да где там! Повывелись ныне гармонисты, только магнитные фоны и слышно!

— Ничего и без гармоники, — отозвалась одна из подруг Софьи по ферме, выпрямилась и тоже запела:

Что ты, милка, окосела —Не на те колени села!Я совсем не окосела —Куда надо, туда села.

Над лугом покатился веселый смех.

Чикин посмотрел на Софью со снисходительной усмешкой. От нее так и веяло здоровьем, молодой силой, задором. Плечи у нее горели жарко, пунцовели — перегрелась «Эх, солнышко, солнышко! — подумал Чикин. — Редко ты радуешь нас теплом!»

Степан Артемьевич, опершись на грабли, слушал: не запоют ли еще. Ему нравились эти минутки неожиданно радостного настроения людей, и хотелось, чтобы они продолжались. Но больше никто не запел, и он снова принялся за прерванную работу.

К вечеру почти весь двинской луг убрали, осталась сохнуть в рядках только свежескошенная трава. Сено, спрессованное в тюки подборщиком, свезли под навес.

Софья с луга пошла еще доить коров и вернулась домой уже в сумерках, усталая, но довольная собой. Хорошо чувствовать себя членом большой и дружной семьи, знать, что ты не лишняя спица в колеснице и твои умение и руки пригодились.

Во всем теле ощущалась расслабленность, приятная истома, как бывает после напряженного физического труда не только по необходимости, а и в охотку. Только вот немного перегрелась на солнце, кожа на плечах чуть саднила. Но это ничего, пройдет. Софья надела ситцевый домашний халатик, и ей стало приятно от прикосновения прохладной мягкой ткани.

С улицы донесся стук калитки. Она выглянула в окно: по двору неспешно шел Трофим. Она метнулась к двери и закрыла ее на запор. «Заметил ли он меня в окно?»

Решила не открывать ему, села на лавку в простенке и прислушалась. Трофим пошарил рукой по двери, подергал за скобу, потом осторожно постучал. Она молчала. Еще постучал, громче и требовательней, и притих, видимо, тоже прислушивался. Опять раздался стук в дверь. Трофим что-то проговорил там, что именно, она не разобрала. И затем послышались удаляющиеся шаги. Он постоял на крыльце, спустился на мостки, и она вздрогнула от резкого стука в окно, но с места не двинулась.

— Соня, спишь, что ли? — донеслось с улицы.

Наконец он ушел, Софья облегченно вздохнула. Она одержала победу над собой, не открыла. А то бы он уселся тут с водкой да с разговорами. Ей это теперь вовсе не нужно.

Сгустились сумерки, но она огня не зажигала, опасалась, что Трофим может вернуться. Он наверняка под хмельком, выпил для храбрости. Софья включила телевизор и стала смотреть кино. То ли от усталости, то ли передача не была интересной, она задремала. Очнулась, выключила телевизор и улеглась в постель. Но сон будто кто вспугнул: ей не спалось, и она стала думать опять о Трофиме, о том, правильно ли теперь поступает.

Вспоминала встречи с ним, жаркие хмельные объятия в угарной духоте ночной избы. Как это назвать? Любовью? Нет, просто блуд. Иначе не назовешь. Сошлась с ним от одиночества, от тоски злодейки, когда уехал муж. А теперь вот прозрела и поняла, что большого, настоящего чувства нет и не может быть. Но Трофим ведь с этим не смирится. Известное дело — повадился медведь на малину…

А может, он ее любит? Он никогда не говорил об этом. Если и любит — что из того? Чувство ведь должно быть взаимным, обоюдным.

Он все затуманил своим винишком и ласковыми уговорами и обещаниями. А в последнее время стал и нагловат, командует, будто она ему жена, будто он — хозяин в ее доме. «Все. Кончено!» — решила Софья. Сон наконец одолел ее.

На другой день она решила объясниться с Трофимом окончательно. Удобным предлогом для того, чтобы пойти к нему, оказалось ведерко, в котором она принесла тогда рыбу. Вымытое, оно было опрокинуто на лавке вверх дном и ждало своего часа.

…Софья быстро шла по тропинке на угоре. Вечернее низкое солнце просекло лучами тучи у горизонта. Эти косые, длинные лучи, вырвавшись на свободу, коснулись реки, и она заиграла, заискрилась будто живая. Скамья Чикина была пуста. Софья села на нее подумать, как и что сказать Трофиму. Поставив ведерко на землю, стала смотреть вдаль, на реку, где поблескивали под солнцем, будто чешуйки, мелкие волны и гулял ветер.

Она так ушла в свои размышления, что не заметила появления Чикина. Он подошел к ней, посмотрел, подозрительно повел носом: «Кажись, тверезая».

— Пустое ведро — худая примета, — сказал он и сел рядом. — О чем задумалась красотка?

— Красотка? — удивилась она, покачав головой. — Неужто?

— Ну, я говорю — значит, так, — спокойно ответил старик, застегивая пуговку на ватнике. — Вчера было жарко, сегодня — холодно. Север, Север-батюшко.

— Будет ли еще тепло? Вы знаете приметы…

— Должно быть, — неуверенно отозвался Чикин.

— Ну, мне надо идти. Прощевайте, — тихо сказала Софья и пошла вниз по склону.

Чикин смотрел ей вслед и думал: «К хахалю своему потопала. К Спицыну… Эх, бабы, бабы!»

Трофим пилил дрова бензопилой во дворе. Пес у будки взлаял и умолк, узнав Софью. Спицын выключил мотор, тот хлопнул и выпустил облачко вонючего дыма. Внешне спокойный, медлительный, как всегда, Трофим смерил Софью взглядом:

— Долго же ты дулась. Характер выдерживала?

— Вот ведерко принесла. Спасибо, — сказала она холодно.

— Пройдем в избу. Чайком побалуемся. Вино есть сладкое, портвейн.

— Мне некогда.

— Что так? Уж, поди, на ферме отработала!

Она чуть-чуть замялась и наконец сказала прямо и решительно:

— Вот что, Трофим, ты не приходи больше ко мне. Пожалуйста.

Он посмотрел на нее с недоумением:

— Почему так? Вроде я тебя не обижал.

— Не обижал. Но встречаться нам не надо. Я не хочу. Хватит.