Мария Галина - Медведки Страница 25

– Слушай, – сказал я, – отвяжись, а? Я поем и пойду. Ты делай что хочешь. Только, если пойдешь куда-то, двери запри, а ключи положи вон под тот ящик, видишь, под яблоней.

– Да мне некуда идти, – она сидела за столом, подвернув под себя ногу, и наворачивала салат, – я тут посижу. Твой комп можно включать? Инет работает?

– Можно. Работает. Только не ходи на порносайты. Подцепишь дрянь какую-нибудь, потом лечи его.

– Я что, ребенок? – сказала она высокомерно.

Я поставил тарелку с красным, золотым и зеленым на поднос, взял теплый тяжелый ломоть хлеба и пошел в спальню.

– Приятного аппетита, – сказала она мне в спину. – А в чужих вещах все-таки рыться нехорошо. Тебя в детстве не учили?

Я сказал:

– Пошла к черту.

Сидя за пустым столиком в пустом кафе над морем, я написал письмо для соседа Леонида Ильича, тут же в киоске купил конверт, заклеил и надписал. Оказалось, что все, что я хочу сказать, можно уместить в нескольких фразах. Сначала-то я собирался написать подробно, все, как было, но понял, что увлекся и у меня выходит целая детективная повесть, причем худшего пошиба. В сериале про молодого и честного адвоката, который смотрит мой папа, сплошь такие сюжеты – время от времени он пытается мне пересказывать содержание очередной серии.

Официантка косилась на меня подозрительно, и я заказал кофе и мороженое.

Она обрадовалась: посетителей сейчас, когда сезон закончился, практически и не было.

Море стеной вставало за желтеющими акациями, на самой его кромке, словно игрушки на ниточке, повисли два сухогруза.

Страшный мокрый черный Ахилл смотрел на них из глубины. Когда он всплывет, неприятности будут не только у меня. Интересно, Ахилл и Ктулху – это одно и то же существо? Страшное морское чудовище, спящее на темном дне...

Официантка принесла мороженное – разноцветные шарики, на них завиток взбитых сливок, сверху – шоколадная крошка и ломтики киви. Я, что, все это заказал?

Помню, мы все сидели в кафе-мороженом, я, мама и папа. Стоял прозрачный, чистый летний день, акация бурно сорила белыми, зеленоватыми пахучими цветами, они лежали везде – на асфальте, на столике, в вазочке с мороженым. Вазочка была алюминиевая, поцарапанная, а мороженое сложено из шоколадного, кофейного и белого шариков, и они таяли с разной скоростью. Шоколадный – быстрее, кофейный – медленнее. Белый оказался самым стойким.

И жизнь была как обещание.

И еще я не доставал ногами до пола.

«Сенька, смотри, какие кораблики!»

Официантка ушла внутрь стекляшки, я видел, как она там, за стеклом, возится с кофейной машиной.

Я зажмурился и ткнул ложкой в мороженое. Осторожно приоткрыл один глаз, так, чтобы видеть только разноцветное содержимое вазочки и больше ничего. Ни громыхающего мимо трамвая, ни случайных прохожих, ни официантки за стеклом... Это я – за стеклом, непроницаемым снаружи, я всех вижу, они меня – нет.

– Вас можно посчитать?

Официантка стояла рядом, чуть склонившись ко мне, в глубоком вырезе видна нечистая бледная кожа. С них вроде берут справку о здоровье, когда они устраиваются на работу, но ведь справку сейчас можно просто купить...

– Да, – сказал я, – можно.

Отодвинул от себя пустую вазочку и отхлебнул кофе. Кофе был так себе.

У бювета было почти пусто, одна-единственная женщина в бежевом кашемировом пальто и шляпке, склонившись, наполняла пластиковую бутыль. Почему они считают, что вода тут особенная? Она наверняка ничем не лучше водопроводной.

Я поднялся по мраморным, со щербинами, ступеням. Стены лестничной площадки заново оштукатурены, дверь тоже новая, стальная коробка с сейфовым замком.

Я нажал на звонок. Если он и работал, я этого не слышал, звукоизоляция тут отличная.

Он не открывал. Скорее всего, его и дома-то не было. Я и правда перестал различать будни и выходные. Какой сегодня день? Вторник? Среда?

А если он и дома, что я ему скажу? Что я разоблачил его зловещие планы! И что так этого не оставлю. И что я отправил письмо надежному человеку – на случай, если он вот тут, прямо на месте, решит со мной расправиться.

Письмо я и правда отправил – запечатал в конверт, написал адрес «Дачный переулок, 10-А, Фин– ке Л.И.» и опустил в ящик. Только ведь наверняка его по ошибке доставят на Дачную улицу.

Тут дверь приоткрылась. На ширину цепочки.

– Вам кого?

Женщина была молодая и хорошенькая. По крайней мере, держалась она уверенно, некрасивые так не умеют. А по лицу ничего не понять, оно у нее было в подсыхающей глине, серо-зеленой, как маска Фантомаса. Волосы забраны под пластиковый капор на резинке, и еще на ней был легкомысленный розовый халатик. Я понял, что своим звонком вытащил ее из ванной, где она наводила красоту, как это делают женщины, когда их никто не видит. Выщипывают, подрезают ножиком, скоблят... удаляют едкими мазями, красят в траурный черный цвет, а потом смывают так, что раковина потом исчерчена черными подтеками...

Это тайное знание и тайное занятие, при мужчинах они никогда такого себе не позволяют, а кто это видит, тут же умирает на месте страшной смертью. Поэтому я понял, что Сметанкина дома нет. Но на всякий случай все-таки спросил:

– Скажите, а Сергея можно?

Я подумал, что при свидетеле он меня вряд ли убьет, иначе ему придется убить и ее, а это уже слишком.

Она подняла брови – это я понял по тому, что глина на лбу задвигалась и начала осыпаться.

– Кого?

– Сергея. Сметанкина.

– Такие тут не живут, – сказала она обиженно. Я отвлек ее от важного занятия, и оказалось, понапрасну.

За розовым халатиком в сумерках коридора просматривался блестящий паркет, обои под бамбук, светильник на стене испускал мягкий розоватый свет...

– Не может быть.

Я хотел сунуть ногу в дверь, чтобы она не могла ее захлопнуть, но решил, что она испугается и начнет кричать. Когда кричит женщина с зеленым лицом, это страшно.

– Сергей Сергеевич Сметанкин, я сюда приходил к нему... на квартиру... работал для него.

Она еще выше задрала брови, чепчик на резиночке зашевелился сам по себе, словно под ним был клубок змей.

– Мы только что въехали. Еще даже мебель расставить не успели.

– Как это – въехали? Он же... я тут был, он как раз ремонт делал...

– Ремонт? Это мы ремонт делали. Ну, не сами, конечно. Послушайте, может вам Сергееич нужен?

– Какой Сергеич?

– Бригадир ремонтников. Или прораб. Не знаю, как это называется.

– Нет, – я покачал головой, – Сметанкин, бизнесмен, «Мазда» серебристая, ну...

– Я правда не знаю, – ей не терпелось уйти и заняться своими страшными и тайными женскими делами. – Мы эту квартиру месяц назад купили, ремонт сделали и въехали. Но этим муж занимался, может, он и знает этого вашего.

– А как с ним связаться?

– С мужем? Никак. Он в Штатах. Через неделю вернется.

– Ясно, – сказал я, – ясно. Спасибо.

Она с облегчением захлопнула дверь.

С моря пришел порыв ветра, и акация щедро осыпала меня желтенькой копеечной листвой.

Женщина по-прежнему стояла у бювета, облокотившись на баллюстраду. Я хотел ей сказать, что так она испачкает свое светлое дорогое пальто, но не решился. Однако невольно замедлил шаг и увидел, что она встрепенулась и окинула меня жадным тоскливым взглядом. Я поднял воротник и поспешил дальше. Я нечаянно прикоснулся к чужому одиночеству, такому страшному, такому безвыходному, что ни один автор романов в веселых кожаных переплетах с тиснеными звездолетами и действующими вулканами не осмелится наградить им своих героев, отчаянных людей, пиратов, моряков, путешественников и землепроходцев.

Зато папа был бодр и весел.

Линолеум и пластиковая плитка в кухне были содраны, под ними обнаружились натеки черного вара; холодильник выехал в большую комнату и урчал там, время от времени содрогаясь, словно от омерзения; посудные шкафчики громоздились в углу друг на друга, словно детские кубики-переростки; их содержимое выстроилось на столе – тарелки с грязным дном (как бывает, когда в раковине скапливается посуда, а потом моется вся сразу, за неделю), чашки с надбитыми краями, разнородные рюмки. В щелях паркета блестели осколки, что-то успело разбиться. Понятное дело.

– А рабочие где?

– Уже ушли, – радостно сообщил папа, – теперь только завтра.

Никак я не могу застать рабочих-невидимок.

– Сколько он с тебя взял?

– Кто? Сережа? Нисколько.

– Папа, так не бывает.

– Почему? Почему ты думаешь о людях только плохое? Он старается помочь людям, а ты видишь в этом какой-то злой умысел.

– Папа, ремонт – удовольствие не дешевое. Ты не задумался – а с чего это вдруг?

– Он делал себе ремонт, у него материалы остались, не выбрасывать же.

– А рабочие тоже бесплатные?

– Это подарок, – сказал папа обиженно, – он сказал, ему хочется, чтобы я достойно встретил старость.

– Похвальное желание. Послушай, он у тебя что-то просил? Доверенность там подписать, дарственную, я не знаю...