Умберто Эко - Маятник Фуко Страница 26

После наших тамплиерских бдений мы почти не виделись с Бельбо, только раскланивались в баре — я занимался дипломом.

Потом в один прекрасный день была объявлена антифашистская демонстрация. Их обычно объявляли университетские студенты, а участвовала вся прогрессивная интеллигенция в широком смысле. Полицейских согнали много, но вид у них был мирный. Типичная раскладка для тех лет: недозволенное шествие/демонстрация, но до тех пор, пока осложнений нет, полиция не вмешивается, а следит, чтобы левые не нарушали границ своей зоны обитания, ибо по негласной конвенции центр Милана был поделен. С нашей стороны был заповедник левых, за площадью Аугусто и во всем районе Сан-Бабила окопались фашисты.

Если кто-то нарушал невидимую границу, доходило до инцидентов, но в остальном сохранялось спокойствие, как между львом и его укротителем. Обычно мы считаем, что лев угрожает укротителю, и весьма яростно, и что в нужный момент тот его усмиряет, высоко вздымая свой бич и делая выстрел из пистолета. Это ошибка: лев уже находится во власти снотворного, поэтому он спокойно входит в свою клетку и не желает ни на кого нападать. Как и всякое животное, он обладает своей безопасной территорией, за пределами которой могут происходить самые невероятные события, а он будет оставаться спокойным. Когда укротитель вторгается во владения льва, тот рычит; тогда укротитель поднимает свой бич, но на самом деле он делает шаг назад (словно беря разбег для прыжка), и лев успокаивается. Игра в революцию должна разыгрываться по своим собственным правилам.

Я примкнул к компании журналистов, издательских людей и художников, прогуливавшихся по площади Санто-Стефано: бар «Пилад» в полном составе поддерживал демократическое мероприятие. Бельбо был с дамой, с ней же я его часто видел в баре, потом она куда-то растворилась, куда — я узнал впоследствии, прочитав файл о докторе Вагнере.

— И вы тут? — спросил я.

— Что вы хотите. Все для спасения бессмертной души. Crede firmiter et pecca fortiter.[45] Это вам ничего не напоминает, я имею в виду эту сцену?

Я посмотрел вокруг. Это был один из прекрасных дней в Милане, с послеполуденным солнцем, с желтыми фасадами домов и со слегка металлическим оттенком неба. Напротив нас стояли полицейские в шлемах и со щитами из пластика, отсвечивающими стальным блеском; комиссар в гражданской одежде, но перепоясанный ярким трехцветным поясом, важно расхаживал перед строем своих подразделений. Я оглянулся, чтобы посмотреть на голову шествия: толпа двигалась ровным строем, ряды соблюдались, но неравномерно, напоминая вытянувшуюся змею, казалось, что масса ощетинилась пиками, штандартами, транспарантами, палками. Группки нетерпеливых манифестантов то и дело ритмично выкрикивали лозунги; по флангам процессии шествовали бродяги, закрыв свои лица красными платками, в разноцветных рубашках, с утыканными заклепками поясами, поддерживающими джинсы, знававшие много дождей и много солнца; импровизированное оружие, которое они сжимали в руках, замаскированное свернутыми знаменами, — все казалось элементами какой-то наляпанной картины; я в тот момент подумал о Дюфи и его веселости. По ассоциации от Дюфи я перешел к Гийому Дюфэ. У меня было такое ощущение, что передо мной некая миниатюра; в маленькой толпе, сбоку от процессии, я увидел нескольких дам, настолько старых, что потеряли все отличия пола, они предвкушали обещанный большой праздник. Все это наподобие молнии пронзило мое сознание, я чувствовал, что переживаю нечто, ранее уже происходившее, но что — не мог вспомнить.

— Вам не напоминает это тамплиеров перед налетом на Аскалон?

— Клянусь святым Иаковом, великим и милосердным, — воскликнул я, — это действительно похоже на битву крестоносцев! Держу пари, что некоторые из участников этой осады сегодня вечером окажутся в раю!

— Да, — подтвердил Бельбо, — но проблема в том, чтобы узнать, с какой стороны находятся сарацины.

— Полиция представляет, конечно, тевтонов, — заметил я, — значит, мы могли бы сойти за войска Александра Невского, но я, кажется, запутался в текстах. Посмотрите-ка туда, на ту группу, что напоминает подданных графа д'Артуа, они грозят начать битву, поскольку не могут вынести оскорбления, и уже направляются к позициям врага, подогревая себя криками, в которых звучит жажда мести.

Тут произошло непредвиденное. Демонстрация, топтавшаяся на месте, вдруг пришла в движение, и находившиеся в передних рядах боевики, с тряпками на лицах и цепями в руках, подались в сторону полицейского заслона, к площади Сан-Бабила. Послышались агрессивные выкрики. Полицейские расступились, из-за их спин высунулись водометы. Из толпы полетели первые гайки, булыжники — в ответ полицейская цепь, защищенная шлемами и щитами, двинулась вперед и активно заработала дубинками. Удары наносились нещадные, толпа пришла в волнение, в этот момент сбоку, от площади Лагетто, послышался какой-то выстрел. Это могла быть проколовшаяся шина, могла быть петарда, а могла быть и самая настоящая предупреждающая стрельба из группы ребят вроде тех, кто через несколько лет перешел на регулярное употребление Питона-38.[46]

Это был сигнал к началу паники. Полиция полезла за пистолетами, а наша толпа разделилась на две — те, кто собирался помахать кулаками, и те, кто считал свою миссию оконченной. Я опомнился на бегу — ноги несли меня по виа Ларга, в бешеном страхе, что какой-либо контузящий предмет отправится мне вслед и, чего доброго, настигнет. Как ни странно, на одной скорости со мной перемещались и Бельбо, и его дама. Они неслись, но паники на лицах я не увидел.

На углу улицы Растрелли, Бельбо придержал меня за локоть.

— Поворачиваем, — сказал он.

Я был удивлен. Широкая виа Ларга казалась спасительнее, там были люди, а сплетение улочек между виа Пекорари и архиепископским дворцом таило массу опасностей и в частности — налететь на полицию. Но Бельбо дал мне знак к молчанию, повернул за угол, снова за угол, постепенно снизил скорость, и мы вынырнули уже шагом — а не бегом — на задах Собора, где текла нормальная жизнь и куда не доносились отзвуки сражения, бушевавшего в двухстах метрах отсюда. Все в той же тишине мы обогнули Миланский собор и вышли на площадь перед фасадом у входа в пассаж. Бельбо купил мешочек овса и с серафически-благостным видом принялся кормить голубей. Мы ничем не отличались от прочих участников субботнего променада — я и Бельбо в пиджаках и галстуках, наша дама в униформе миланской синьоры: серый джемпер и нитка бус, жемчужных или под жемчуг. Бельбо представил нас друг другу:

— Это Сандра. Знакомьтесь.

— Видите ли, Казобон, — начал после этого Бельбо. — Удирать нельзя по прямой линии. Взявши пример с Турина, с Савойцев, Наполеон распотрошил Париж и превратил его в сетку бульваров, что превозносится всеми как образец урбанистики. Однако прямые улицы прежде всего нужны для разгона толпы. При малейшей возможности и боковые улицы, как на Елисейских Полях, лучше строить широкими и прямыми. Стоит недосмотреть — например, в Латинском квартале, — вот вам, пожалуйста, парижский май шестьдесят восьмого. Никакая сила не способна удержать под контролем переулки. Полицейские сами не хотят туда соваться. Если вы встречаетесь с ними один на один — по молчаливому соглашению оба улепетываете в разные стороны. Собираясь на публичное сборище в незнакомой местности, имеет смысл за день до того провести рекогносцировочку.

— Вы проходили революционную подготовку в Боливии?

— Технику выживания изучают в подростковом возрасте. Кроме случаев, когда взрослый человек завербовывается в спецвойска. Когда шла партизанская война, я находился в ***, — он произнес название городка между Монферрато и областью Ланги. — Мы эвакуировались из города в сорок третьем, гениальный расчет, чтобы накликать на свою голову и облавы, и эсэсовцев, и перестрелки вокруг дома. Помню один вечер, меня отправили за молоком на ферму, ферма была на горе, и вдруг свистит над головой, между вершинами деревьев: пиу, пиу-у. И тут я понимаю, что это с дальней горы, к которой я как раз направляюсь, жарят из пулемета по железной дороге, которая проходит в долине за моей спиной. Инстинкт подсказывает: бежать или броситься на землю. Я допускаю ошибку, бегу вниз, и через некоторое время слышу в поле с обеих сторон чак-чак-чак. Это были не попавшие в меня пули. Тут-то я понял, что если стреляют с горы, с высокого положения, удирать надо навстречу стреляющим: чем выше взбегаешь, тем круче траектория пуль у тебя над головой. Моя бабушка во время одного боя между фашистами и партизанами, перестрелка велась в кукурузе, оказалась на тропинке в этом кукурузном поле и поступила совершенно правильно, улегшись на землю на самой демаркационной линии боя — самое безопасное место. Так она пролежала с десяток минут, вжавшись носом в землю, уповая, что ни одна из сторон не станет слишком сильно побеждать. Когда подобные примеры изучаются с малолетства, формируются безусловные рефлексы.