Андрей Волос - Хуррамабад Страница 26

Покачивая в руке щербатую пиалу, Камол заинтересованно присматривался к двум корейцам, забежавшим в чайхану перекусить на скорую руку. Должно быть, это были торговцы луком или арбузами. Он слышал, что корейцы чрезвычайно азартны в игре, легко увлекаются и входят в раж; рассказывали также, что есть у них специальные заведения — только для своих, где играют по-крупному, безжалостно просаживая или приобретая за ночь баснословные суммы. Для его мелкого дела это тоже было важно, поскольку от степени увлеченности клиента зависело, как долго его можно обыгрывать, не рискуя нарваться на скандал. Впрочем, лукоторговцам, похоже, было не до развлечений: обжигаясь и хлюпая, они торопливо смели по двойной порции лагмана, расплатились, подхватили сумки и покинули заведение.

Вообще, Путовский базар был сегодня как-то суховат, тороплив, неинтересен. Почему-то не работал пивной ларек возле северных ворот, не дымили мангалы шашлычной. Опустела местная барахолка, где обычно старичье безнадежно продавало всякий хлам. Несколько магазинчиков в помещении бывшей столовой тоже были закрыты. Казалось, и торговцев занимала вовсе не торговля, а что-то иное. Камол с удивлением отметил, что странное возбуждение достигло неслыханного прежде градуса: даже продавцы были готовы бросить свои прилавки и наравне с другими бездельниками толочься между рядами, что-то горячо обсуждая…

— Вот ты где! — недовольно сказал Беляш, с грохотом разворачивая стул, чтобы сесть. — Чай пьешь!

Камол ухмыльнулся.

— Работаю! — сказал он, щурясь на теплое февральское солнце.

Потом выплеснул на бетонный пол опивки, налил свежего чаю и, приложив ладонь к груди, протянул пиалу Беляшу.

— А-а-а… — вяло отмахнулся тот. — Чай не водка, много не выпьешь…

Но пиалу взял и даже отхлебнул, невольно скривившись.

Как правило, на гуттаперчевой физиономии Беляша (казавшейся чуть великоватой при его приземистой, рыхлой фигуре, неладно скроенной, да, похоже, и сшитой не лучше) побои не оставляли никаких следов. Но сейчас она была украшена застарелым синяком под левым глазом (чуть более заплывшим, но, как и правый, сохранявшим выражение обиженной настороженности) и, во-вторых, свежей ссадиной на щеке, о происхождении которой Беляш мучительно размышлял с того самого момента, как проснулся или, точнее, — пришел в себя.

У Камола с памятью было немного лучше, поскольку пусть самым краешком души, но он все же оставался мусульманином и никогда не пил столько водки, сколько русский Беляш, который в канун каждой Пасхи вспоминал, что он православный.

Поэтому он мог бы напомнить другу, что на излете вчерашнего вечера они оказались в полуподвальном помещении пивнушки возле ресторана «Памир». Последние деньги были потрачены на кислое хуррамабадское пиво, после чего Беляш окончательно окривел и стал, переходя от стойки к стойке, враждебно и крикливо рекламировать его, Камола, необыкновенные способности по части орла и решки. Несмотря на поздний час и то, что завсегдатаи заведения знали обоих, со всеми их способностями, как облупленных, нашелся человек, решивший-таки вложить небольшие деньги в предлагаемое Беляшом предприятие. Однако, когда дошло до дела, никаких способностей Камол проявить уже не смог — лица плыли, потолок приятно покачивался, его разбирал смех… и уж то хорошо, что не затерялся в каком-нибудь заплеванном углу серебряный полтинник, который он метал в дымный воздух неверной рукой, то и дело со звоном попадая в люстру… А поскольку играли все-таки на деньги… ну, значит, и стали разбираться… Сам-то он ничего, а Беляш залупился… вот ему и смазал кто-то, да неудачно как — с царапиной.

— Бабки-то есть? — жалобно спросил Беляш, осторожно ощупывая щеку и глядя на сладости с явным осуждением. — Давай по соточке, а? Глаза не смотрят.

Стол, где сидели Беляш и Камол, стоял на солнышке у металлического заборчика, ограждающего чайхану, и был, на взгляд присутствующих, оснащен всем необходимым: солонкой, тремя пустыми, но еще влажными стаканами, несколькими кусками лепешки и надколотой тарелочкой с зеленым крошевом варварски порубленной канибадамской редьки.

Стаканов было три, потому что к ним подсел Хамид Чумчук со своими ста граммами и лепешкой, и теперь они, выпив, умиротворенно беседовали — преимущественно по-таджикски, но все же время от времени, подчиняясь неизъяснимым изгибам языковых течений, переходили на русский.

— Вот ты, Беляш, уважаемый человек… — говорил Хамид Чумчук, беспрестанно улыбаясь, а иногда еще даже и посмеиваясь в знак расположения.

Много лет назад Хамид был перекошен какой-то болезнью позвоночника. С тех пор он опасно кренился при ходьбе и сильно отмахивал левой рукой, чтобы сохранить равновесие. В сидячем положении его порок почти не был заметен, — только седая голова, увенчанная засаленной ленинабадской тюбетейкой, была у Хамида немного набок — так, словно он прилаживался посмотреть в замочную скважину.

— …очень уважаемый человек… хе-хе… — говорил он, любовно разглядывая Беляша. — Шутка сказать — начальник большого фонтана! Тебе, Беляш, государство платит деньги каждый месяц! Все большие люди получают деньги каждый месяц! А мне… хе-хе! хе-хе! — Хамид приветливо рассмеялся, чтобы Беляш, не дай бог, не подумал, что в его словах заключен хоть мало-мальский попрек, — а мне не платят денег, поэтому приходится самому крутиться… Знаешь, сколько у меня детей, Беляш? У меня семь человек… Смотри: трое еще совсем маленькие… с ними хлопот никаких, только корми, да и все! — Он весело подмигнул Камолу, который, впрочем, не слушал его излияний, — зажмурился и запрокинул лицо к солнцу. — Две девочки постарше… ну, с ними тоже забот мало, это пусть те думают, кому за них калым собирать! А вот два сына самых первых — вот с ними беда… Где работать? Школу кончили по восемь классов… один торговать хочет идти… а как ему торговать, когда даже вон подавальщиком к Фирузу — и то сколько денег нужно сунуть, чтобы взяли! А второй… второй… хе-хе!.. хоть бы до армии додержался, вот чего я хочу, Беляш!.. Связался с какими-то… а! шакалы, а не люди!.. — Хамид сплюнул на асфальт и махнул рукой. — Не-е-е-ет, Камол! Слишком много у нас рожают, слишком! Не хватает на всех работы!..

Камол безразлично пожал плечами.

— Ничего! — буркнул Беляш. — Вот скоро все русские уедут… много места освободится. Мне Косой Уртак сказал, закон какой-то издали… скоро все по-таджицки будет. Газеты по-таджицки, телек… Детей учить — тоже по-вашему… а на хрена это русским надо?

— Врет Косой, — твердо сказал Камол, раскрыв на секунду узкие глаза. — Врет, сволочь! Как это! Это что же, все вывески переделывать?

— Ну и что! — возразил Беляш. — Подумаешь — вывески!

— Не знаю… — протянул Камол, щурясь. — Если вывески переделать — вот тогда уж точно все русские уедут!

— А что тебе русские? — удивился Хамид. — Какая тебе разница — уедут, не уедут! Ты целыми днями в чайхане на базаре сидишь! Тут и сейчас ни одного русского нет!

— Как это! — вскинулся Беляш. — А я?

— Да какой ты русский! — сказал Камол, смеясь. — Ты уж давным-давно отаджичился!

— Не надо! — сказал Беляш твердо. — Если я и говорить могу, и вообще… так что ж я — таджик?

— А чем тебе не нравятся таджики? — спросил Хамид, наивничая и посмеиваясь. — Чем они хуже русских?

— Я же не говорю, что хуже! — закипел Беляш. — Я же не говорю! Такие же! Тут базара нет! Но и меня не надо!.. Я русский!..

— Да ладно тебе, — махнул рукой Камол. — Успокойся. Кстати, Хамид… — он выпрямился, — спорим, если монетку кинуть, я угадаю — орел или решка!

В первый раз за все это время улыбка сползла с лица Хамида.

— Э-э-э, я свое отспорил, — скрипуче сказал он. — Ты вон иди с молодыми потягайся. Им еще интересно знать — решка или орел… А мне уже давно наплевать! Я только о том думаю, как детей накормить…

Они помолчали.

— Кормежка — это да… Ну, вот я, к примеру, был маленьким… — вздохнул Беляш. — Мы небогато жили. Но все-таки суп каждый день — это р-р-раз! — он загнул палец. — Картошка каждый день — д-д-д-два! Утром каша… А у вас чего? Лепешка с чаем с утра до вечера, вот тебе и все усиленное питание!..

— Нет, почему… — заметил Камол, не раскрывая глаз. — Если деньги есть — пожалуйста… шурпу люди едят… плов… — он сладко вздохнул, — манты…

— А! — усмехнулся Хамид. — Где ты видел, чтобы у таджика были деньги! Наше богатство — дети, Камол! Хе-хе-хе-хе!.. А у кого деньги есть — у того один ребенок… или два… зачем им много детей, они и так богатые!.. А мы стелим на пол одну курпачу, потом на нее кладем детей — одного, второго, третьего, четвертого, пятого… всех… накрываем второй курпачой… а самим уже и лечь негде, хе-хе-хе! Сиди, любуйся на свое богатство!..

Он пригнулся к столу и спросил негромко, переводя взгляд заискивающих глаз с одного на другого: