Алексей Колышевский - Секта. Роман на запретную тему Страница 26

– Меня зовут Игорь.

– А меня зовут Пэм, – девушка не подала ему руки, и рука Игоря на некоторое время повисла в воздухе.

– Пэм? Это как Памелу Андерсон? А почему вы не принимаете участие в веселье, Пэм? Не любите выяснять межгосударственные отношения подобным образом? Ха-ха-ха!

– Ну почему же? Просто боюсь, что мое участие было бы излишним. Ведь я, в конце концов, и есть приглашающая сторона, а это как-то неприлично – сначала позвать в гости, а потом начать крушить физиономии. И я просто Пэм. Так меня назвала мать, поэтому Пэм и никак иначе. У Памелы Андерсон кривые отвратительные ножки и накачанная силиконовая грудь, так что я не желаю иметь с ней ничего общего. Если вы не возражаете, то у меня к вам несколько вопросов, но не здесь. Здесь сейчас есть работа только для охраны.

– И видимо, для «Скорой помощи», – усмехнувшись, поддержал ее Игорь.

Они молча, один за другим выбрались из Круглой комнаты, аккуратно переступая через поверженных дипломатов и увертываясь от пролетавших мимо предметов женского и мужского туалетов, а также бокалов, башмаков, бутылок – словом, всего, чем дерущиеся люди норовили попасть друг в друга. Навстречу им по коридору бежали несколько морских пехотинцев, вооруженных резиновыми палками, на Игоря и Пэм они не обратили никакого внимания, словно они и вовсе не существовали.

– Напротив есть прекрасный ресторан, там уютно, хорошо кормят… Как вам мое предложение, Эгер?

– Игорь. И-г-о-рь.

– Э-ги-е-р. Нет, – она рассмеялась, и смех ее был обворожительным и милым, словно перезванивали льдинки в оттепель. – Я никогда не смогу правильно выговаривать эти греческие имена.

– Нет проблем. Я не обижусь. А предложение хорошее. Почему бы и нет. Только не просите раздельный счет, я дорожу своим мужским достоинством.

Петр и Авель. Правила допроса. Москва. 1796–1992 годы

Генерал Петр Сеченов, за глаза прозванный теми, кто знал его по службе, Торпедой, сидел за столом и ел яблоко. Он аккуратно снимал с него тонкую кожицу с помощью ножа, да так ловко, что непрерывная полоска яблочной кожуры сворачивалась в спираль. Затем он разрезал яблоко на тонкие ломтики, придирчиво осматривал каждый – нет ли зернышек – и уж потом с аппетитом клал яблочный ломтик в рот и принимался с хрустом его разжевывать. На столе стояло целое блюдо отборных плодов, и перед тем как взять очередной, Сеченов долго, словно недоумевая, какое же ему выбрать, рассматривал эту гору яблок, поворачивая блюдо по часовой стрелке. Помимо блюда на столе стояла лампа на гибкой «ноге». «Нога» крепилась одним концом к тяжелому железному основанию с кнопкой выключателя, а к другому был прилажен плафон с ввернутой в него мощной электролампой свечей в триста, не меньше. Свет лампы был направлен в лицо старика, сидевшего напротив. Руки его были заведены за спинку стула и скованы наручниками, ноги привязаны к ножкам, прикрученным к полу. Глаза у старика были закрыты, и могло сложиться впечатление, что он спит. Сеченов, казалось, был настолько поглощен процессом поедания яблок, что не обращал на своего визави ни малейшего внимания. Наконец он расправился с очередным хрустящим сочным плодом, отчего-то вздохнул и очень спокойным, будничным голосом произнес, обращаясь к старику:

– Яблока хотите?

Старик вздрогнул. Свет нестерпимо жег ему глаза, и он лишь слегка приоткрыл их, отчего стал немного похож на китайского мудреца Лао Цзы.

– Уберите свет, умоляю… – в голосе старика стояли слезы, – за что вы меня схватили? Где я? Кто вы такой?

Сеченов левой рукой наклонил лампу в другую сторону, и теперь она освещала блюдо с яблоками.

– Ах да… Простите насчет света. Я давно не допрашивал, так сказать, «соло», и вот видите, совершенно растерял все навыки. Осталось в голове лишь это, из хрестоматии для лейтенантишек: «Первое правило интенсивного допроса – всегда светите подозреваемому в лицо так, чтобы он слышал только ваш голос…» Видите, помню теорию, а все практические навыки что-то растерял. Знаете, последним, кого я допрашивал, был, кажется, один офицер из «Моссада», и происходил этот допрос лет пятнадцать назад. А потом, это было, кажется, даже и не в России, а не то в Восточной Германии, не то в Будапеште… О! Точно! Как же это я мог забыть! Точно, в Будапеште! – Сеченов откинулся на спинку стула и, закинув руки за голову, сцепил пальцы на затылке. – А вы не были в Будапеште, дорогой Леонид Семенович?

– Нет… Послушайте…

– Разве не были? Так-таки и ни разу? А зря. Как там у Ремарка: «Не могу забыть золотые сады Будапешта»? Ну, ладно… Это все была прелюдия соль минор. Сейчас я вас стану спрашивать о чем-то, что вызывает мой живейший интерес, а вы станете мне отвечать. Очень подробно и обстоятельно. Поверьте мне, это в ваших же интересах – отвечать подробно. А перед тем как мы начнем наш диалог, посмотрите на меня. Да откройте вы глаза, я убрал лампу. Ну? Узнаете вы меня?

Старик несмело поднял дрожащие веки и взглянул на генерала. Прищурился на мгновение и слабо усмехнулся:

– А мне сразу показалось, что вы не очень-то финн.

– Да уж. Тут вы правы. Это хорошо, что вы меня сразу узнали, теперь дело пойдет быстрее. Мне не надо будет задавать вам наводящих вопросов. Помните, по какому поводу к вам обратились?

– Да-да.

– Подробнее, пожалуйста.

– Я должен был попытаться установить подлинность какого-то исторического документа.

– Какого именно?

– Зачем вы спрашиваете? Ведь вы сами прекрасно знаете, что это за тетрадь.

Сеченов облокотился на стол и на сей раз сцепил руки перед собой:

– Я-то знаю. А вот откуда об этом знаете вы?

– Я ничего о тетради не знаю…

Сеченов досадливо поморщился:

– Леонид Семенович, вы, видимо, не понимаете, по какой причине вы оказались здесь. Более того, если бы вас здесь не было, вас бы вот уже как, – он поглядел на часы, – двое суток не было бы вообще нигде. Вы дали мне понять, что вам знаком автор текста, и тем самым спасли себе жизнь. Пока мы здесь с вами беседуем, вам ничто не угрожает. Стоит вам оказаться за пределами этой камеры, и ваша мирная старость прервется самым трагичным образом.

Старик закашлялся, Сеченов терпеливо ждал, когда тот закончит, затем подошел к нему, вынул из кармана накрахмаленный белый носовой платок и вытер старику его слезящиеся глаза.

– Снимите с меня наручники. Я не собираюсь вырывать себе язык, – попросил Ловчиновский.

– Увы… – генерал развел руками, – я сторонник классических поз. Это допрос, а не «Камасутра». Во время допроса положено держать руки в наручниках, мой дорогой. Так вы станете говорить, или мне вспомнить еще какой-нибудь немудреный прием из хрестоматии для лейтенантов ГБ?

– Не надо, прошу вас. Я расскажу. Ответьте только вы мне вначале на один вопрос. Зачем новой власти понадобился монах Авель?

Сеченов наклонил свою голову к голове старика и в упор взглянул на него:

– Затем же, зачем и всякой власти до этого. Итак?

…Государыня Императрица Екатерина Великая скончалась от удара утром шестого ноября одна тысяча семьсот девяносто шестого года, и событие это потрясло основы Российской империи так, что в самой империи всех перетряхнуло, а со дна подняло всякую муть. Кто-то со смертью этой, безусловно, проиграл, например Платоша Зубов. Умом сделался прискорбный и ходил, вываливши язык, чисто собака. Придя в себя, разменял царское ложе на жесткое седло командира Изюмского конного полка.

Другой же Платон, Лемешев, когда еще и смерть не взяла земной владычицы, а лишь услышав о ее агонии, велел заложить крепкую, с зарешеченными оконцами карету и, взяв самых надежных людей, вооруженных так, словно готовились к штурму Измаила, погнал в Шлиссельбург. Явившись в тюремный замок в третьем часу ночи, он растолкал мирно спящего полковника Кулебякина и уединился с ним для секретного разговора в одной из комнат, перед входом в которую выставил охрану. О чем шла речь между начальником Тайной экспедиции и комендантом тюрьмы для опасных государственных преступников, в точности неизвестно, ибо подслушивающие устройства в обиходе таких учреждений появились много позже. Зато известно доподлинно, что заключенный по имени Авель немедленно после этого разговора был из камеры под конвоем препровожден в ту самую карету и увезен Лемешевым в неизвестном направлении…

… – Я что-то в толк не возьму, Леонид Семенович, дорогой. Ведь Лемешев-то начальником в Экспедиции никогда не был! – Сеченов выглядел очень серьезным и слушал внимательно, не проронив ни слова. И только теперь, когда допрашиваемый им искусствовед, перевезенный по распоряжению генерала в Москву и сидящий сейчас в камере секретной подмосковной тюрьмы «Домодедово-3», сделал паузу, генерал задал свой первый вопрос. У искусствоведа пересохло в горле.

– Дайте глоток воды. Пожалуйста, – старик провел языком по пересохшим губам.

– Воды нет. Хотите кусок яблока? В нем витамины, фруктоза – питает мозговые клетки. – Сеченов отрезал от яблока аккуратную дольку, вышел из-за стола, подошел к старику и положил тому дольку в рот. – Вам сейчас нельзя заговариваться, а вы начали, как вижу. Так при чем тут Лемешев?