Джулиан Барнс - Любовь и так далее Страница 26

ОЛИВЕР: Давным-давно, в царстве снов, когда мир был юным и мы были юными вместе с ним, когда страсти кипели, а сердце качало кровь, как будто нет никакого завтра, когда Стюарт и Оливер были как Роланд и Оливье, а половина Лондона и окрестностей сотрясались отударов железных палиц о нагрудники лат, вышеупомянутый герой, именуемый Оливером, открыл по большому секрету Дежурную Мысль, «дежурную» в смысле «дежурное блюдо дня»… кому? Если по правде, то вам. А надо по правде, даже если в моем меню оное блюдо может сойти за удобоваримое лишь при наличии крупнозернистой горчицы, пряного соуса и парочки фантастических гарниров. В то время, признаюсь вам как на духу, мое видение выхода из сложившейся ситуации было примерно таким.

Стюарту следует пасть. Оливеру следует подняться. Никому не должно быть плохо. Джилиан с Оливером будут жить долго и счастливо. Стюарт останется их лучшим другом. Вот как должно быть. И как высоко вы оцените мои шансы на воплощение этой программы? Слону по уши?

Я заметил по вашему выражению — скептическому на грани угрюмости, — что для вас это было всего лишь плодом моего воспаленного воображения, правдоподобного, как оперетта. Но разве я не прозрел дали грядущего, подобно святому Симеону Столпнику? Разве не стало, как я предрекал, о вы, маловеры?

О святом Симеоне, пустыннике и аскете, было сказано, что «отчаявшись убежать от мира горизонтально, он попробовал убежать вертикально». Поначалу его знаменитый столп был не выше кормушки для птиц, но с годами святой Симеон надстроил свою колонну, подняв ее еще выше к небу, пока сей устремленный ввысь дом не вознесся на высоту в шестьдесят футов, экипированный просторной платформой и балюстрадой. И вот в чем был кажущийся парадокс его жизни: чем выше он поднимался над terra firma,[104] тем обильнее мудрость его прирастала и тем больше стекалось к нему паломников, ищущих утешения и совета. Хорошая притча о прозорливости и ее достижениях, n'est-ce pas?[105] Чем дальше отходишь от мира, тем яснее он тебе видится. Башня из слоновой кости претерпела немало порочащих поношений и клеветы, без сомнения, исключительно из-за своей роскошной отделки. Ты отгораживаешься от мира с целью понять этот мир. Ты убегаешь в знания.

Au fond,[106] как раз по этой причине я все эти годы был неунывающим оппонентом того, что родители и наставники, а также все им подобные называют «нормальной работой». И вот — Святый Боже, — святой Симеон Шофер.

Я сказал Стюарту, что хочу получать зарплату наличными. На него, надо сказать, произвело впечатление, что у меня есть задатки «человека с планом». Он улыбнулся и протянул мне лапу. Сказал:

— Давай пять, дружище.

И даже, кажется, подмигнул мне в этой своей кошмарной заговорщической манере. Я почувствовал себя этаким франкмасоном. Или, вернее, человеком, который пытается «закосить» под франкмасона.

12. Чего я хочу

СТЮАРТ: Если ничего не просить, то ничего и не получишь.

Точно так же, если ничего не хотеть, то ничего и не получишь.

Еще одно несовпадение. Когда я был маленьким, я получал только то, что мне давали другие. Так была организована жизнь. И я тогда принимал как данность, что в этом есть некая высшая справедливость, некая правильная система распределения. Но никакой справедливости не было. А если была, то не для меня. И не для вас, может быть. Если бы мы получали только то, что дают нам другие, мы получали бы очень мало, правильно?

Все дело в желании, согласны? Когда я был моложе, у меня было много всего, чего я делал вид, что хочу, или говорил, что хочу, исключительно потому, что этого хотели другие. Я не говорю, что стал старше и мудрее — ну, может быть, самую капельку, — но теперь я хотя бы знаю, чего я хочу, и не трачу зря время на то, чего не хочу.

И если ты одинок, если у тебя никого нет, тебе не надо переживать за то, чего хочет кто-то другой. Потому что такие переживания тоже отнимают время, и много времени.

ЭЛЛИ: Стюарт — не птичка шалашник. Прошу прощения, но мне смешно, когда я это говорю.

Я спросила его:

— И куда ты ее повесишь?

Он не понял:

— Кого повешу?

— Картину.

— Какую картину?

Я ушам своим не поверила.

— Ту, которую я вернула на прошлой неделе. За которую ты мне заплатил наличными.

— А-а. Вряд ли я ее буду вешать. — Он увидел, что я жду объяснений, и добавил: — Как ты уже заметила, я не птичка шалашник. Тебе она нравится?

— Мне? Нет. Ее разве что на помойку снести.

— То же самое, как ты говорила, сказала бы Джил.

— Ну, я разглядывала эту картину, в общей сложности, часов пятнадцать, так что я полностью с ней согласна. — Стюарт, похоже, ни капельки не расстроился. — Ты говорил, у тебя есть причины, чтобы отдать эту картину на реставрацию. Интересно, какие? — Он ответил не сразу, и я добавила не без сарказма: — Мистер Хендерсон.

— А-а, ну… мне хотелось с тобой познакомиться и расспросить про Джилиан с Оливером, как у них дела.

— То есть, никто меня не рекомендовал?

— Нет.

— Если тебе хотелось узнать, как дела у Джилиан с Оливером, почему ты у них самих не спросил? Насколько я поняла, вы давние друзья.

— Понимаешь, в чем дело. Мне хотелось узнать, как они поживают на самом деле. Люди, когда у них спрашиваешь, не всегда говорят то, что есть. — Он понял, что я не верю его объяснению. — Ну, хорошо. Мы с Джил были женаты.

— Господи. — Я сразу полезла за сигаретой. — Господи.

— Да. Не угостишь меня сигаретой?

— Ты же не куришь.

— Нет. Но сейчас мне хочется закурить. — Я дала ему сигарету, он прикурил, сделал затяжку, и вид у него был немного разочарованный, как будто он только сейчас сообразил, что это не есть решение текущей проблемы.

— Господи, — повторила я. — А почему… ну, ты понимаешь… почему вы расстались?

— Из-за Оливера.

— Господи. — Я не знала, что говорить. — А кто еще знает?

— Они. Я. Мадам Уайетт. Ты. Еще несколько человек, с которыми я не виделся много лет. Моя вторая жена. Моя вторая бывшая жена. Девочки пока не знают.

— Господи.

Он рассказал мне все без утайки. Очень конкретно — только факты. Как в газетной статье. Но в то же время он рассказывал так, как будто все это случилось только вчера.

ОЛИВЕР: Мой первый конвертик с зарплатой. Образно выражаясь. Поскольку конвертика как такового не было. «Денежку», как это называют мои коллеги-водилы, просто сунули мне в протянутую ладонь, и сей дивный миг был подобен соприкосновению с божественным в Сикстинской капелле. Желая исполнить свой первый долг — дух Ронсевальского ущелья еще бродил у меня в крови, — я направил стопы к дому номер 55. Едва заслышав за дверью шарканье мягких тапочек миссис Дайер, даже не дожидаясь, пока она мне откроет, я сразу упал на покаянное колено. Она посмотрела на меня безо всякого интереса, без узнавания, понимания, осознания — в общем, без ничего.

— Одиннадцать двадцать пять, миссис Дайер. Лучше поздно, чем никогда, как говорится в Хорошей Книге.[107]

Она взяла деньги и — «Etonne-moi![108]», как сказал Дягилев Жану Кокто — принялась их пересчитывать. Потом они скрылись из виду в каком-то неприметном кармане. Ее сухие, как будто присыпанные пылью губы медленно приоткрылись. Сейчас Грешник Олли получит полное отпущение.

— С вас еще проценты за десять лет, — сказала она и захлопнула дверь у меня перед носом.

Ну что, разве жизнь не полна неожиданностей? Миссис Дайер — главная старуха-процентщица, подумать только! Всю дорогу от крыльца до калитки я пропрыгал на одной ножке, словно радостный маленький эльф.

Мне действительно стоит на ней жениться.

Только я, кажется, уже женат.

ДЖИЛИАН: Я старалась научить девочек, что выпрашивать — это нехорошо; что если тебе вдруг чего-нибудь захотелось, это не значит, что все должны все бросать и бежать исполнять твое желание. Разумеется, я им этого не говорила. Я говорила это по-другому. На самом деле, чаще я вообще ничего не говорила. Дети лучше усваивают уроки, которым учатся сами, без наших подсказок.

Я была в шоке, когда в первый раз — с Софи — столкнулась с тем, как сильно ребенок может чего-то хотеть. Я замечала это и раньше, еще до того, как у меня у самой появилась дочка, но замечала как-то мимоходом. Ну, знаете: вы приходите в супермаркет, и там обычно присутствует хотя бы одна раздраженная мама с двумя детишками, которые хватают все с полок и кричат: «Хочу это», — а мама говорит: «Поставь на место», или «Потом, не сегодня», или «У тебя и так всего полно», или, гораздо реже, «Ну хорошо, давай купим». Я всегда воспринимала подобные публичные выступления как примитивное испытание сил — чья возьмет, — и всегда думала, что это родители виноваты, что ребенок такой капризный. Плохо, значит, воспитывали. Теперь-то я понимаю, какой я была категоричной и несправедливой. Но это все от незнания.