Герман Садулаев - Я - чеченец Страница 26

А Динька опять встал, еле держась на ногах, попытался принять стойку и знаком показал, что дерется дальше. Сабиров быстро приблизился, ударил его кулаком в живот, и головой в лицо. Диньку скрючило. Сабиров схватил его за волосы и несколько раз приложил коленом, а потом отбросил на траву.

Динька встал, медленно, боком, сжал кулаки, поднял их к разбитому лицу и что-то произнес, кажется, «давай, гад». Я больше не мог на это смотреть, я бросился вперед и встал между Сабировым и Динькой: «Все, хватит! Если хотите, пусть Бислан теперь дерется со мной».

Самый старший из наших парней, Адам, подошел ко мне и сказал: «Это не твое дело. Он хочет драться, пусть дерется. Все по-честному, один на один. Когда будет надо, будешь драться ты». Меня оттащили, а Сабиров нанес Диньке еще несколько ударов, но уже шутя, вполсилы. Забежал сзади и ударил Диньку ступней по ягодицам. А Динька внезапно обернулся и сделал красивый мах правой ногой, попав Бислану прямо в челюсть. И, не удержавшись на одной ноге, сам рухнул и уже не мог подняться. Бислан завыл и бросился было на лежащего Диньку, но тут Адам строго крикнул ему: «Стой!»

Динька лежал на траве, Бислан стоял, держа рукой выбитую челюсть, вся компания стояла кругом и смотрела на происходящее в полном недоумении. «Это какой-то странный русский. Я был в армии, многих видел. Таких русских я не видел. Русские так не дерутся», — высказался Адам.

«А кто вам сказал, что он русский?» — это произнес я, и все уставились на меня с непониманием. Я продолжил: «Он не русский. Его отец Бачаев Аслан, из нашего тэйпа, Эрсной. Просто Динька живет в Туркмении, с матерью, и чеченского языка не знает. Бачаев не женился на его маме. Динька сын чеченца и чеченец, настоящий чеченец, не то, что некоторые, приехавшие из Кабарды и выучившие чеченский язык, но не знающие настоящих чеченских обычаев и бьющие того, кто упал. Динька наш тэйпан вош, брат».

«Почему ты не сказал нам этого раньше?» — спросил Адам.

«Раньше вы бы не поверили», — ответил я.

Мы говорили по-чеченски, и Динька ничего не понял. Адам сам подошел к нему, помог подняться, крепко сжал его руку и обнял, прикоснувшись своей щекой к его щеке.

«Извини, Денис. Ты наш брат и теперь, если что, только скажи нам. Мы всех за тебя убьем». Это Адам сказал по-русски. Потом обернулся и начал говорить снова по-чеченски, обращаясь к Сабирову: «А ты вали отсюда, кабардинская собака. У тебя нет благородства, в честном бою победить не можешь, только и умеешь, что лежачего бить. Кто вы, Сабировы, тут такие, чтобы поднимать руку на наш тэйп? Тъэбяхкин нах, пришлые люди. Бросили землю отцов, могилы предков, кочуете как цыгане. Уходи от нас».

Это лето, когда мы с Зеликом вместе работали на току, было нашими последними каникулами. И я, и Зелик пошли в школу с 6 лет и в 16 уже заканчивали 10 классов. Зелик учился на одни пятерки, родители готовили его к поступлению в городской вуз. Меня учеба никогда не интересовала, мне нравилось заниматься спортом. Поэтому моя успеваемость была едва удовлетворительной, и институт мне не светил.

В тот, выпускной год, я впервые приехал в Шали зимой, на каникулы. Так как летом приезжать уже не собирался. Зелика не будет, да и у меня начнется другая жизнь.

И вот отзвенел последний звонок. Мне было все равно, куда идти учиться дальше, и я подал документы в ПТУ, где учили на электрика. Зелик поступил на юридический факультет Ростовского университета. Об этом я узнал из его письма. Тогда, зимой, мы договорились переписываться. Я продолжал заниматься спортом, участвовал в квалификационных соревнованиях, получил кмс по вольной борьбе.

А в 17 произошло вот что. Одна из девушек, с которыми я встречался, забеременела. Дурочка, она даже мне ничего не сказала. Ее положение стало явным, и аборт делать было поздно. К моей матери пришли ее родители. Я все понял, столкнувшись с ними в дверях нашей квартиры. Только я зашел, как мать раскрыла на меня свою пасть и стала орать про то, что я гадкий блядун и другие мерзости.

Но я остановил ее. Я сказал, что, мама, яблоко от яблони недалеко падает, так ведь ты думаешь? Какой был мой папаша, такой и я, так выходит? Так вот хрен вам всем. Я женюсь на этой девушке и мне наплевать, что ты по этому поводу думаешь.

Едва мне исполнилось 18, мы зарегистрировали брак. Стали жить вместе с ее родителями, которые вскоре стали хорошо ко мне относиться и заботились о нас, молодых, безработных и безденежных. В положенный срок у меня родилась дочь. И был призыв. Никаких отсрочек я добиваться не стал и ушел служить в армию, оставив жену и ребенка на попечение тестя и тещи. У меня была мечта служить в Псковской воздушнодесантной дивизии. И эта мечта исполнилась: приняв во внимание мою отличную физическую подготовку, меня взяли в десант.

Служба проходила, в общем, хорошо. Первые полгода было тяжело, как всем. Но зачмырить себя я не дал. А когда сошелся с парнями с Кавказа, которые признали меня своим земляком, вопрос о моем статусе даже в условиях дедовщины больше вообще не стоял. Мне нравились постоянные физические нагрузки и строгая дисциплина. А еще атмосфера настоящей мужской дружбы.

Приходили письма от Зелика, он рассказывал о своей студенческой жизни, я отвечал, писал о том, как служу. Первое время мы писали друг другу часто, потом все реже, но надеялись встретиться, когда закончится срок моей службы. Один раз я съездил в отпуск домой, в Безмеин, к жене и дочери.

И настал долгожданный дембель. Старшим сержантом, десантником, отличником боевой и физической подготовки я поехал в Туркмению. Но нашел там уже совсем не то, что оставил два года назад.

За это время придурковатый пьяница и его хитрожопые еврейские советники развалили Советский Союз. Туркмения стала независимым государством Туркменистан. Безмеин наводнили туркмены, самые настоящие, алибабы. И даже наши, городские туркмены стали вести себя совсем по-другому. Враз отучились понимать русский язык. Русских выживали из города. Устраивали погромы, избиения. Увольняли с работы. Стало невозможно никуда устроиться, и я не стал продолжать бесполезную учебу в ПТУ, которое уже даже как-то переименовали.

Мы с другими русскими парнями несколько раз задавали трепку этим погонщикам ишаков, но все заканчивалось тем, что нас бросали в КПЗ милиционеры, уже сплошь туркмены. Мы не могли изменить положения вещей. Русские уезжали, семьями, целыми поездами. Даже продать квартиру было практически нереально. Туркменские покупатели приходили и давали унизительно маленькую цену, а когда мы не соглашались, повторяли: ну, как хотите. Все равно уедете, и мы заберем квартиру даром.

России было насрать на нас. Когда-то она поселила здесь русских, вывезла из родных краев, чтобы они работали на благо большой страны. А теперь забыла, бросила. Так мы чувствовали себя — как забытый отряд в далеком тылу врага. Нас гнали отсюда, и никто не ждал нас там, в России.

В конце концов уехал и я, взял жену и ребенка, упаковал вещи в чемоданы и уехал. Как я выбирал, куда ехать? Мне было все равно. Нас нигде не ждали. Мы с женой расстелили на полу большую карту Советского Союза и попросили дочь ткнуть пальцем в любое место. Ее пальчик остановился на городе Пермь. Туда мы и поехали.

В Перми меня взяли в ОМОН. Я служил в десанте, поэтому проблем с трудоустройством в отряд милиции особого назначения не возникло. Хуже было с жильем. Еле нашли для нас комнату в общежитии. И все же, это было лучше, чем пропадать в Туркмении.

А страна продолжала трещать по швам. И вот началась война в Чечне. Когда бойцов ОМОНа стали посылать «в командировку» на эту войну, я изъявил желание поехать. Обещали солидные «боевые», что было весьма нелишним для нашей семьи. Но не только в этом была причина. Мне хотелось вернуться туда, посмотреть на места своего детства. Может, я хотел встретить своего отца.

И убить его.

С Зеликом мы давно потеряли связь. Моего нового адреса в Перми он не знал. Я ему не писал. Да и почта в Чечне едва ли работала.

Что-то сломалось в этом мире, разладилось, пошло наперекосяк. Динька приехал зимой. Это было нелепо. Он был такой же красивый и загорелый, божество лета, Дионис — а вокруг лежал подтаявший снег, лужи стянуты льдом, и я укутан в теплую одежду. Да, мне было странно внутри, но сердце мое все равно радовалось встрече с Динькой. Я обнял его и пожал ему руку. Мы пошли гулять по улице. Мне так хотелось не выпускать его руки из своей, но мы уже не были детьми и не могли позволить себе такие нежности. Поэтому мы просто шли рядом и разговаривали. Это была наша последняя встреча, моя и Диньки.

Если не считать того дня, когда он погиб.

Закончив школу с медалью, я поступил в Ростовский государственный университет и стал жить в Ростове, приезжая в Шали только на каникулы. О городах, где жил — либо хорошо, либо ничего, поэтому я ничего не буду рассказывать о Ростове. Учеба длилась пять лет. За это время сначала пытались реформировать, а потом отменили марксизм-ленинизм и переписывали учебные программы. Менялась законодательная база, социалистическое право уходило в прошлое. СССР распался, ГКЧП, ваучеры, приватизация, деноминация. Демонизация. Деньги, отложенные моим отцом на сберкнижку для того, чтобы я купил себе квартиру после окончания вуза, трансформировались в стоимость бутылки портвейна.