Эрик-Эмманюэль Шмитт - Концерт «Памяти ангела» Страница 26

Ее везли в «Дом святой Риты», клинику, расположенную за городом, в зеленом департаменте Луарэ; это было великолепное здание посреди парка столетних деревьев, где водилось несчетное множество пчел, если верить рекламному проспекту.

При виде названия, начертанного позолоченными буквами поверх решетчатых ворот, президент, который сопровождал ее в лимузине, чтобы устроить в этом новом жилище, возмутился:

— «Дом святой Риты»! Что за дурновкусие! Приплетать святую Риту, покровительницу безнадежных ситуаций, к названию медицинского учреждения!

— Анри, я не обманываюсь, — прошептала Катрин. — Я знаю, что это центр паллиативного лечения, куда принимают больных в конце жизни.

— Но…

— Я знаю, что мне отсюда уже не выйти.

— Не говори так.

— Да. Значит, «Дом святой Риты», мне это подходит. Знаешь ли ты историю святой Риты?

Пока машина ехала по аллее и гравий потрескивал под колесами, он с удивлением смотрел на жену, опасаясь, что она смеется над ним. Из осторожности он ответил нейтральным тоном:

— Нет, я не специалист в агиографии.

— Перед тем как стать объектом религиозного поклонения, Рита была простой женщиной, итальянкой, реально существовавшей в пятнадцатом веке. Ей удалось совершить невозможное: примирить две семьи, имевшие великолепный повод для ненависти, — семью своего мужа и семью его убийцы, заколовшего мужа кинжалом. Никто лучше ее не мог заглушить ненависть и бесчувственность и пробудить любовь и прощение. Больная, с незаживающими, гноящимися язвами на лбу, она прожила тем не менее долгую жизнь, всегда источая доброту, энергию, оптимизм, творя добро вокруг себя.

— Ты поражаешь меня, Катрин.

— Тот, кто не верит в католических святых, должен по крайней мере признать, что этого фирменного звания удостаивались не самые плохие люди.

— Пусть так.

— Кто знает, что может приключиться в доме с таким названием? — добавила она, опуская стекло и с наслаждением вдыхая свежий запах земли, любуясь трепещущей листвой и клумбами пышущих здоровьем тюльпанов.

Президент Морель расценил эту фразу как надежду на выздоровление и, исполненный жалости к умирающей, которая еще на что-то надеялась, предпочел закончить разговор.

Над горделивой дубовой рощей возвышалось высокое белое здание, то ли небольшой замок, то ли дворец, с широким подъездом, с лестницей, украшенной скульптурами львов, с гербами на дверях. Светловолосая директриса заведения ждала их перед входом с выстроившимся на ступенях персоналом — так, в полном составе, челядь в замках в прежние времена ожидала приезда господина. Хозяйка бессчетное число раз заверила президента и первую даму страны, что это «большая честь», путая страшную действительность с официальным визитом. А когда она подвела их к огромному столу, заставленному местными деликатесами, с таким гордым видом, будто сама только что испекла все эти печенья, Анри и Катрин, подмигнув друг другу, чуть не расхохотались, чего с ними не случалось уже много лет.

Катрин поместили в просторной палате с видом на парк, после чего президент отбыл, призываемый долгом. Поцеловав ее в лоб, он пообещал скоро вернуться.

В последующие три дня, несмотря на его искренние намерения, ему не представилось случая вырваться. Предвыборная кампания набирала обороты, и он должен был отдавать этой борьбе все свои силы и время. Поскольку он получал сведения о Катрин каждые два часа, то скоро узнал, что она попросила чистый блокнот и принялась писать.

Он понял, что произошло.

«Так вот оно что, она пишет свою исповедь, цель которой уничтожить меня. Необходимо немедленно съездить к ней и навещать ее как можно чаще. Чем реже я буду приезжать, тем больше она меня оговорит».

Убежденный в том, что его присутствие поубавит ей желчи, он все же не нашел на это трех часов ни в этот день, ни в три последующих.

В воскресенье вертолет доставил его в «Дом святой Риты».

Заискивающая директриса, ослепленная столь роскошным транспортом, покачивая бедрами, проводила его до палаты супруги. Когда она открыла дверь, у него перехватило дыхание.

Катрин сидела за столом, склонившись над своим блокнотом. Она изменилась; всю свою жизнь она была скорее хорошенькой, чем красивой, с прелестным личиком, но теперь изможденное болезнью восковое лицо с тенями вокруг глаз превратилось в маску удивительной красоты — красоты неторопливой, благородной, иконописной, бесстрастной, скорее потрясающей, чем привлекающей. Пока он видел ее каждый день, Анри этого не замечал и только теперь осознал всю глубину перемен, происшедших в ней. Эта женщина уже частично покинула свою телесную оболочку, оставила мир живых.

— Здравствуй, дорогая.

Она отреагировала только через несколько секунд — так все в ней замедлилось, — подняла голову, увидела Анри, улыбнулась ему. Президенту показалось, что улыбка была искренней.

Но как только он приблизился, она прикрыла ладонями только что исписанные страницы, чтобы он не увидел, закрыла блокнот и зажала его между ног.

Эта реакция обескуражила президента. Значит, он прав; она ему мстит.

Битый час он что-то говорил, оправдывался, что не мог приехать, с юмором описывая в деталях все выпавшие ему за эту неделю хлопоты. Несмотря на усталость, она внимательно слушала и, хотя не имела сил смеяться, слегка щурила глаза в те моменты, когда в прежнее время прыснула бы со смеху.

Рассказывая свои истории, он думал только о блокноте. Почему у него не хватало смелости взять его? Или спросить о нем?

Внезапно он показал на него пальцем:

— Ты пишешь?

Лицо Катрин осветилось.

— А что ты пишешь, не сочти за нескромность?

Она поколебалась, ища слова, потом, видимо, обрадовалась, что нашла.

— Это секрет.

Он настаивал — тихо, без враждебности:

— Секрет, которым ты не можешь со мной поделиться?

Она снова смутилась, отвернулась и медленно произнесла, не сводя глаз с заходящего солнца и парка:

— Если я с тобой поделюсь, это будет уже не секрет.

Сглотнув и с трудом сдерживая раздражение, он продолжал доверительным тоном:

— Смогу я его когда-нибудь прочесть?

Глаза Катрин блеснули, губы сжались в горькой усмешке:

— Да.

Молчание сгущалось. День угасал. В настежь раскрытое окно комнаты было слышно, как в парке поют иволги и стучат клювами по стволам деревьев. Все в этом разросшемся саду дышало покоем, отрешенностью, отдохновением.

Анри не зажигал света, и комнату заполняла темнота. По сути, эти сумерки напоминали их любовь: все, что раньше сияло светом, стало зловещим, липким, давящим мраком.

Он поцеловал ее в лоб и вышел.

В понедельник, в шесть часов утра и под строжайшим секретом, он вызвал начальника разведки, генерала Рейно, и поделился с ним своим беспокойством, слегка замаскировав его истинные причины: он опасается, как бы его жена, больная, одурманенная наркотиками, не доверила бумаге фраз, которые могли быть неверно истолкованы, а то и использованы противниками. Генерал тотчас же направил в лечебное заведение человека, который должен был раздобыть указанные листки.

Президент Морель, успокоенный, вернулся к своим обязанностям.

В течение следующих недель, мечась между митингами и телевидением, соглашаясь на бурные дебаты со своими соперниками, он смог, хотя и мучимый угрызениями совести, навестить ее всего три раза. При каждом посещении он так неловко себя чувствовал, что разговаривал с ней резко, недостаточно нежно. А заметное ухудшение ее состояния еще более его сковывало. Хотя ее, по всей видимости, это не смущало, но он-то знал, что оскорбляет, раздражает ее, еще больше побуждает мстить ему на бумаге.

Наступил день выборов. В первом туре президент Морель набрал сорок четыре процента голосов, чего было недостаточно для победы, но предвещало хороший исход во втором туре, поскольку его соперники, разобщенные, не имевшие бесспорного лидера, набрали по десять процентов каждый. Такие результаты позволяли предполагать, что перераспределение голосов будет в его пользу.

Он решительно вступил в борьбу, тем более что действие отвлекало его от агонии Катрин и ее последствий.

В воскресенье во втором туре Анри Морель набрал пятьдесят шесть процентов голосов и был избран президентом: триумф! Его штаб торжествовал, партия ликовала, народ устремился на улицы с песнями, танцами, потрясая флагами. Ему самому пришлось проехать по Елисейским Полям в открытом автомобиле, благодаря шумно приветствовавшую его толпу.

Затем, приглашенный прокомментировать всенародное голосование перед камерами, он постарался выглядеть сдержанным, не желая, чтобы через несколько дней, на похоронах Катрин, его упрекнули за эту радость. К собственному удивлению, он почувствовал, что ему не трудно было сохранять суровый и сосредоточенный вид, настолько он был озабочен. Ночью он отпраздновал победу с соратниками.