Анатолий КУРЧАТКИН - ЦУНАМИ Страница 26

— Роскошно, — подтвердил Рад. — Но у нас же зима — тридцать градусов.

— И что? Приспособится. Главное, чтоб муж иностранец.

— Нет, Дрон, тридцать градусов — это аргумент, — сказала Нелли, непонятно — всерьез или сиздевкой.

— Кроме того, жених финансово несостоятелен, — сказал Рад.

— Да, вот это уже аргумент, — согласился Дрон. Посидел мгновение молча и, ничего больше не произнеся, отвернулся от Рада с Нелли.

— А мы уже, между прочим, в городе, — глядя мимо Рада в окно над его плечом, проговорила Нелли.

Рад повернул голову вслед ее взгляду. Одно — и двухэтажные строения с разрывами живой природы между ними закончились, «тойота» Тони несла свое лимузиноподобное тело по городской улице. Это еще была окраина — простор широкой многорядной дороги, разделенной посередине полосой зеленого газона, простор широких тротуаров, за которыми, огороженные бетонными и решетчато-металлическими заборами, на зеленых лужайках стояли рафинадно-белые, как зубы Тони, особняки, — но уже совсем рядом многоярусным бетонным лесом тянули себя в небо тридцати-сорокаэтажные башни небоскребов, тесня, наступая друг на друга — воинственные создания рвущейся в европейскую цивилизацию Юго-Восточной Азии.

— Впечатляет, — сказал Рад, указывая движением подбородка на многократно растиражированное воплощение вавилонской мечты.

— Впечатляет, и еще как, — согласилась Нелли.

— Великолепный город, — произнес Рад по-английски, адресуясь к Тони.

Тони не замедлил отозваться. Он вскинул перед собой руки и ударил ладонями по рулю.

— Ужасный город! Город-спрут. Пробки на дорогах. Никуда не проедешь. Вонь. Дороговизна.

Дрон рядом с ним захохотал. Он хохотал и восклицал:

— Тони! Тони! Ты революционер! «Красные бригады»! Смерть капитализму! Война дворцам! Или ты, в крайнем случае, «зеленый»!

Тони засмущался. Сравнение с революционером, как равным образом и с «зеленым», его явно не устраивало.

— Я не прав? Разве не так? Я прав! Это так! Я имею право на свое мнение! — ответно восклицал он, отрывая глаза от дороги и взглядывая на Дрона.

— На самом деле совсем не дороговизна. Скорее, дешевизна, — произнес Дрон по-русски, оборачиваясь к Раду с Нелли. — Вопрос в том, сколько имеешь дохода.

— Естественно, — подтвердил Рад. Оживление на лице Дрона погасло.

— А, ну поговорим, поговорим, — уронил он затем, и перед глазами Рада вновь оказался его свеже — и чисто подстриженный затылок.

Улицы между тем становились все уже, все уже делались тротуары, тесно стоящие друг к другу многоэтажные дома, казалось, стискивают проезжую часть, стремясь сжать ее в нитку. Перед светофорами теперь приходилось торчать в пробках, и только многочисленные мотоциклисты виляли между увязшими в «джеме» машинами, пробираясь поближе к перекрестку. Женщины на задних сиденьях мотоциклов сидели боком, свесив вниз ноги — подобно тому, как на картинах восемнадцатого века великосветские наездницы на лошадях.

— Как интересно, почему? — спросил Рад у Тони. — Это ведь опасно.

Тони помялся.

— Тайская женщина должна быть нескромной лишь в постели, — ответил он наконец.

Раду была видна только его шея, но ему показалось, что Тони, произнося эти слова, зарделся.

— Не задавай неприличных вопросов, — сказала по-русски Нелли. — Или задавай их нам с Дроном.

— Да-да, — покивал, не поворачиваясь к ним, Дрон. — Мы с Нелей большие любители отвечать на неприличные вопросы. А наш друг, — так он зашифровал Тони, чтобы не произносить его имени, — хотя и ходок, но все же восточный ведь человек! Буддист.

Сбросив скорость, Тони резко крутанул руль, и «тойота» вкатила во двор какого-то здания. Вильнула с солнца в тень под навес и замерла около стеклянной двери заднего входа.

— Привет! — сказал Дрон, поворачиваясь к Раду. — Приехали. Твой отель.

— Почему мой? — Рад удивился. — А вы?

— Мы в другом, — ответила Нелли.

— Вот интересно. — Это было неожиданно. Рад не сомневался, что они все будут жить в одном месте.

Дрон успокаивающе помахал рукой:

— Мы тут рядом. Тридцать-сорок метров дальше по улице. Может быть, даже двадцать пять. — И, открыв дверцу со своей стороны, выставляя наружу ногу, как бы призвал тем последовать его примеру выбираться из машины всех остальных.

Внутри, за стеклянными дверьми заднего входа, явившись из глубины гостиничного холла, уже стоял «мальчик» — таец лет двадцати шести, двадцати семи на вид в расшитой золотым галуном зеленой униформе с золотыми пуговицами. Дверцы «тойоты» стали открываться — и он распахнул дверь отеля, выступил на крыльцо встречать гостей.

Глава шестая

Это была его квартира. Он в ней когда-то жил. Почему получилось так, что ему пришлось оставить ее и даже сдать? Этого Рад не знал. Но вот настала пора вернуться в нее — и он снова был в ней. Он шел по квартире от входной двери вглубь, а за ним, беспрерывно гундя, тянулся ее нынешний обитатель. «А че ты приперся-то, че тебе надо, и так все путем, без тебя», — что-то вроде такого гундел квартирант. Это был тот кудлатый мужик, что, выскочив с вилами, заколол набросившуюся на Рада собаку неизвестного немого. Он чувствовал себя в квартире хозяином, он привык к жизни в ней, и появление Рада было ему не просто досадно, а казалось, он готов оспорить его права на нее.

Квартира была в безобразном состоянии. Засаленные, полопавшиеся на углах обои, облупившиеся потолки, затоптанный паркет, повсюду — воняющие кучи какого-то тряпья.

Рад вошел в дальнюю, самую свою любимую комнату, которую любил за просторность, за два больших окна в ней, за то, что свет заполнял ее, как свежий ветер правильно поставленный парус. Комната была еще в худшем состоянии, чем остальная квартира. Со сгнившими полами, с напрочь отодранными обоями, одно окно грубо заколочено горбылевыми досками, и вся завалена мусором — шелухой от семечек, клочками упаковочной бумаги, крышками от пивных бутылок, обрывками веревок, засохшими остатками еды, — вся в шарах свалявшейся пыли — притон, не комната.

— Подмести трудно было? — останавливаясь, спросил Рад мужика.

— А веника раз нет, — ответил мужик.

— А щеткой нельзя? — сказал Рад, отчетливо помня, что щетка в доме была.

— Хрен его знает, где она, щетка, — равнодушно отозвался мужик.

Щетка, впрочем, была не хрен знает где. Она стояла тут же, на виду — в одном из углов комнаты.

Рад взял ее и стал сметать мусор в кучу. Невозможно было терпеть этот гадюшник, эти Авгиевы конюшни. Мужик стоял рядом, смотрел, как он орудует щеткой, и гундел: «Хрен знает, где она была, твоя щетка. Не было ее. Ты знаешь где, так нашел».

Внезапно Рад почувствовал, что в комнате появился кто-то еще. Он перестал подметать пол и посмотрел в сторону двери. На пороге комнаты стоял его бывший сокурсник, финансовый директор крупной торговой компании, в загородном доме которого он жил последнее время. Бывший сокурсник был в длинном кашемировом пальто тонкой выделки, пальто расстегнуто, и в проем между разошедшимися полами стекал до колен двумя ручьями белый шелковый шарф.

— Продолжай-продолжай, — сказал Раду его бывший сокурсник. — Надо убраться, безобразие, что делается. Свинарник.

Рад ему не ответил. И не поспешил вернуться к своему занятию. Он стоял, смотрел на своего бывшего сокурсника и пытался понять, почему тот здесь. Откуда взялся. С какой стати так по-хозяйски разговаривает с ним. В его квартире!

— Продолжай-продолжай, — между тем уже нетерпеливо прикрикнул на него бывший сокурсник. И поманил рукой мужика в ковбойке: — Подойди ко мне. Есть разговор.

И мужик тотчас подобострастно бросился к нему, как-то по-обезьяньи пригибаясь, усиленно размахивая руками, лицо его осветилось вдохновенной радостью быть полезным бывшему сокурснику Рада, а из глотки вырвалось нечто похожее на ублаготворенное урчание.

Рад же, глядя ему вслед, неожиданно осознал, что квартира на самом деле давно ему не принадлежит, это теперь квартира его бывшего сокурсника, он ее владелец. Потому-то кудлатый мужик и вел себя с такой наглостью — что, казалось, готов был оспорить у Рада его права на нее. Хотя, оказывается, оспаривать было нечего. И как это все произошло?

Рад бросился вслед за покидающими комнату бывшим сокурсником и мужиком, чтобы остановить их, заявить, что это его квартира, он ее владелец, не кто другой, — но дверь за ними закрылась раньше, чем он достиг ее. А двери и не было — одна голая стена. Он был наглухо замурован в этой своей бывшей любимой комнате, превращенной в Авгиевы конюшни. Он был ее узником. Обреченным Гераклом. Которому не оставалось ничего другого, кроме как продолжить свой подвиг по очистке конюшен от грязи, надеясь на чудо неожиданного освобождения.

Звонок, прозвучавший где-то вдали, пришел к нему знаком этого освобождения. Должно быть, то позвонили в дверь квартиры. Чтобы вызволить его из его узилища, вернуть ему отнятое.