Кингсли Эмис - Девушка лет двадцати Страница 26

Покинув редакцию, я просидел некоторое время с одним коллегой в «Эль вино», наслаждаясь рейнвейнским и копченой семгой, потом вернулся к себе домой и часть дня провел, погрузившись в свои заметки о Вебере, в машинописный текст, а также мысли по поводу Роя. Мало-помалу я пришел к убеждению, что Пенни, должно быть, все преувеличивает, или, возможно, это я все так воспринимаю. Обычные разговоры о том, чтобы сорваться с этой змеегубой грубиянкой, вполне могут оказаться только разговорами, даже при том, что у Роя всякая мысль, прозвучавшая просто так, может всерьез воплотиться в жизнь, как, например, случилось года два назад с упомянутым, казалось бы, просто так намерением написать марш для демонстрантов против войны во Вьетнаме; слава богу, это произведение не нашло отклика в массах. Кроме того, я решил, что гораздо важней удержать Роя от исполнения «Элеваций № 9», чем от его ухода к Сильвии. Да и осуществить этот замысел было бы гораздо проще: достаточно ему повредить руку по дороге на концерт, как все задуманное им пойдет насмарку.

В половине шестого я связался с Коутсом по телефону и, к огромному изумлению, обнаружил, что мой материал идет в печать без изъятий. Не только к изумлению, но и к умозаключению: редакторская терпимость к моей персоне косвенно означала, что либо Сильвия еще не уведомила отца о своих взаимоотношениях с моим другом Вандервейном, либо это известие было принято благосклонно и уже ни для кого не составляло тайны, либо на землю высадились марсиане. Я решил до завтра отвлечься от этих размышлений. Должна была явиться Вивьен в шесть или около того, как только ее отпустят с работы и как только позволит транспорт. Сейчас у меня было больше резонов, чем один-два привычных, с нетерпением ждать ее появления.

В десять минут шестого раздался звонок в дверь. Через стеклянную панель внизу не просвечивал ничей силуэт, но Вивьен частенько в подобной ситуации отходила от двери полюбоваться на цветы и кустики и тому подобное, высаженные каким-то неведомым тружеником в крохотном палисадничке, и, отпирая дверь, я чуть было не кинулся обнимать оказавшегося на верхней ступеньке Гилберта.

– Вы позволите на две минуты? Мне нужно с вами переговорить.

– Только если на две. Ко мне вот-вот должны прийти.

– Тогда я зайду в любое удобное для вас время.

– Ладно, ничего! Проходите.

Войдя в гостиную, Гилберт выпить отказался, однако согласился присесть, положив на рояль пару книжек в мягкой обложке, которые держал в руках; я подглядел название верхней: «Несущие черный рассвет». Гилберт был хмур и чем-то озабочен, а одежда на нем, довольно приличного вида во время наших двух первых встреч, казалась какой-то поношенной.

– Чем могу служить? – спросил я.

Он очень медленно покачал головой на мое пугающе легковесное отношение ко всей ситуации. Потом вздохнул. Окончив демонстрацию, произнес:

– Положение дел в доме Вандервейнов на грани катастрофы.

– Насколько я знаю, так было всегда. И при этом…

– Должен заметить, что вообще-то это абсолютно не мое дело. Рой волен жить так, как ему вздумается, и поведение остальных членов семьи меня тем более не касается. Однако судьба Пенни мне отнюдь не безразлична. Необходимо, просто крайне необходимо, чтоб она как можно скорее бежала из этого дома. На ней губительно сказываются царящие там напряжение и отрицательные эмоции.

– Я вас понимаю. Но мне кажется, уговорить ее уйти из дому не так-то легко.

– Я уже месяца два пытаюсь это сделать, но безуспешно. Сначала она сказала, что нет денег и жить нам негде, что истинная правда, но то был лишь предлог. Неделю назад меня известили, что Совет по делам искусств готов выделить мне грант для завершения моей «Лондонской сюиты». Если расходовать разумно, нам бы на двоих вполне хватило до выхода книги в свет. А один мой приятель готов уступить нам свою квартиру недели на две, по крайней мере. Но Пенни наотрез отказывается.

– Так. Но не будете ли вы так добры, ближе к делу? Как я сказал, ко мне…

– Мне нужна ваша помощь!

– Ах вот что… – «Веселенькое дельце! – подумал я про себя. – Правоверные христиане!» У меня возникла мысль немедленно бежать отсюда, не дожидаясь, пока Гвинет Икбаль из квартиры ниже этажом, а равно и большинство населения округи не вздумают обратиться ко мне за неотложной помощью. – Чем же я могу вам помочь?

– Поверьте, мистер Йенделл, если бы у меня было к кому обратиться, кроме вас, я бы непременно воспользовался этой возможностью. Но ее просто нет. Вы единственный из известных мне людей, кто мог бы убедить Пенни уйти из дому.

– Уж если вы не способны сдвинуть ее с места, не понимаю, как я могу изменить ситуацию.

– Вы – белый, мистер Йенделл. – Гилберт просто констатировал это как факт, без тени осуждения или упрека, что можно было бы ожидать с его стороны. – Вы с Пенни люди одной культуры. Значит, вы в некотором смысле способны знать и понимать ее так, как я даже и мечтать не могу. Возможно, вы отыщете доводы, каких мне не найти. Вы можете оттолкнуться от ваших общих с ней традиций. Вы знаете ее семью. Прошу вас, попытайтесь. Бедняжка пребывает в крайнем отчаянии. Да и я, признаться, тоже.

– Не думаю, что она станет меня слушать.

– Мне кажется, станет. Пенни с удовольствием вспоминает, что было здесь между вами в прошлую субботу ночью.

– Да что вы говорите? Вы что, выдали ей на это разрешение?

– Не то чтобы выдал. Дело не в этом. Пенни всегда поступает по собственному усмотрению. Единственное, на что я могу претендовать, это чтоб она отвечала правдиво на мои вопросы. Видите ли, я обладаю значительным на нее влиянием во всем, кроме такого достаточно важного момента, как наш совместный уход. Влиянием, которое… Скажите, ведь вы находите ее привлекательной?

– Да, нахожу.

– Как я от нее узнал, Пенни вам заявила, что отношения, возникшие между вами, не должны возобновиться. Мне кажется, я мог бы содействовать ее отказу от этого решения, в разумных пределах. Скажем, однократному или двукратному.

– Помилуй бог! – небрежно бросил я. – Насколько я вас знаю, это совершенно не в ваших правилах.

– Вы меня знаете весьма поверхностно. Хотя частично я с вами согласен. Но как я уже сказал, я в отчаянии, а отчаявшиеся люди способны на странные поступки. Я, мистер Йенделл, практически на пределе.

– Вы уже довольно долго живете у Вандервейнов, мистер Александер.

– Да, в этой удручающей обстановке.

– Я не только это имел в виду. Хорошо, я поговорю с Пенни, только вы должны это организовать. Я не собираюсь уговаривать ее меня выслушать.

– Согласен! Большое спасибо.

– На вашем месте я бы немедленно съехал от них, с Пенни или без Пенни.

Раздался звонок в дверь. И буквально через мгновение зазвонил телефон. Я сказал Гилберту, чтоб он, уходя, впустил того, кто пришел, и чтоб связался со мной, когда возникнет надобность. Он сгреб свои книжки и удалился. Я снял трубку. Это был Рой.

– Привет Даггерс, старый паскудник, как жизнь? – произнес он с глубокой задушевностью, характерной для человека, делающего передышку к вечеру, чтобы затем надраться до буйства.

– Хорошо, спасибо! Как там мисс Мирз?

– Ну, она… Что такое? Кто вам рассказал?

– Никто. Я видел ее в редакции, когда она направлялась на встречу с отцом.

– Ясно. Так вы не… хотя, ясное дело, нет. Ладно. Так или иначе, вы знаете. Мы еще к этому вернемся. Послушайте, Даггерс, прошу прощения, что пропал из вашего поля зрения, но у меня дел было по горло, тут и старина Гус, и королевская комиссия, и та же самая мисс Мирз.

– А что за королевская комиссия?

– Мне кажется, я вам рассказывал. Бесконечные дискуссии, в основном о том, о чем дискутировать во время предстоящих дискуссий. Сами знаете. Один старый идиот из…

– Хоть на какую тему?

– Тему? Вы имеете в виду дискуссию? Э-э-э, видите ли, это все как бы вокруг проблем молодежи, всякая такая говорильня. Да ну, старые, отсталые взгляды, но ведь кому-то надо…

– Словом, им бы сообразить и обратиться к вам за помощью?

Он выдал сочный, но короткий смешок:

– Именно! Скажите, вы завтра к обеду свободны? Хорошо бы вместе поесть, выпить и потрепаться. Есть у меня парочка тем для обсуждения.

Я решил не спрашивать Роя, является ли Пенни одной из тем для обсуждения, чтобы не намекать ему, что она может стать центральной фигурой в нашем завтрашнем разговоре, и не дать, таким образом, ему возможности подготовить свои дымовые завесы и диверсионные вылазки. Потому я просто сказал, что предложение замечательное и что завтра где-то примерно в четверть первого готов подскочить в Куин-Александра-холл, где Рой репетирует с Новым Лондонским симфоническим оркестром. Повесив трубку, я подумал, что, должно быть, Рой так обходителен со мной потому, что безупречно снисходителен к самому себе; и, как ни странно, будь его снисходительность направлена в другую сторону, результат был бы совсем иной.