Примо Леви - Периодическая система Страница 26

Через два месяца у меня было готово примерно сорок результатов анализов. Наибольшее содержание фосфора оказалось в шалфее, чистотеле и петрушке. Я считал, что теперь мне надо исследовать, каким образом связывается фосфор, а затем выделить фосфорное соединение, однако командор, позвонив в Базель, сказал, что времени на все эти тонкости нет и пора приступать к приготовлению экстрактов, а для этого ничего, кроме горячей воды, небольшого пресса и вакуумной установки, не потребуется. Приготовленный экстракт я должен буду вводить в пищевод кроликам и измерять содержание сахара у них в крови.

Кролики – малосимпатичные животные. Из всех млекопитающих они наименее близки человеку, возможно, потому, что способны только есть да спариваться, а их застенчивость, безответность и пугливость люди всегда считали постыдными качествами. Если исключить деревенских кошек в далеком детстве, я никогда не прикасался к животным, и кролики вызывали у меня отвращение. У Джулии тоже, но, к счастью, Вариско ладила и с самими животными, и с Амброджо, который за ними ухаживал. Она открыла ящик стола и показала нам небольшой набор специальных приспособлений. Среди них была узкая высокая коробка без крышки. Вариско объяснила нам, что кролики любят прятаться, и если брать их за уши (уши кролика все равно что ручка сковородки) и сажать в такую коробку, то они будут чувствовать себя спокойно и сидеть тихо. Она показала также резиновый зонд и маленькое деревянное веретено с поперечным отверстием в центре. Веретено нужно было вставить как распорку между зубами животного, а потом через отверстие просунуть ему в горло зонд без особых церемоний и проталкивать до тех пор, пока он не упрется в дно желудка. Если не пользоваться деревянной распоркой, кролик перекусит зубами зонд, проглотит его и умрет. Экстракт через зонд можно вводить обыкновенным шприцем.

Затем надо измерить сахар в крови. Для этого у мышей служит хвост, а у кроликов всё те же уши. Если их несколько раз сжать, вены, и без того толстые и выпуклые, еще больше набухают. Введя в вену иголку, надо взять одну каплю крови, а дальше, не мудрствуя лукаво, действовать по методике Крецелиуса и Зейферта. Кролики или очень терпеливы, или малочувствительны к боли, во всяком случае, ни одна из процедур, казалось, не вызывала у них страданий. Едва их возвращали обратно в клетку, они сразу же успокаивались, начинали жевать сено и перед следующей процедурой никакого страха не выказывали. Спустя месяц я уже мог брать кровь на сахар с закрытыми глазами, хотя, судя по результатам, наш фосфор никакого действия на организм не оказывал. Всего один кролик отреагировал на экстракт из чистотела снижением уровня сахара, но через несколько недель у него в горле развилась большая опухоль. Командор велел мне опухоль вырезать, и я, дрожа от страха и мучаясь угрызениями совести, сделал операцию, после чего кролик умер.

Эти кролики по приказу командора жили каждый в отдельной клетке, в условиях строгого целибата. Но однажды во время ночной бомбардировки все кроличьи клетки раскрылись, и утром мы обнаружили животных на газоне, старательно спаривающихся друг с другом: бомбы их совсем не напугали. Едва освободившись, они стали рыть норы и при малейшей опасности прерывали исполнение своих супружеских обязанностей и прятались в укрытиях. Амброджо стоило больших усилий выловить их и запереть в новые клетки, но исследование пришлось прервать: дело в том, что все данные значились на старых клетках, поэтому после рассеяния кроличьего народа вычислить, с какими кроликами проводился эксперимент, было уже невозможно.

Как-то, в промежутке между процедурами, ко мне подошла Джулия и сказала, что ей нужна моя помощь. Я ведь приехал на завод на велосипеде, верно? Так вот, сегодня вечером после работы ей нужно быть у Порта Дженова, а добираться туда неудобно, с тремя пересадками. Опаздывать она не может, это очень важное дело, поэтому просит меня довезти ее туда на велосипеде, я согласен? Поскольку в безумном расписании командора значится, что работу я заканчиваю на двенадцать минут раньше, чем она, мне придется подождать ее за углом; она выйдет, я посажу ее на раму, и мы поедем. В те времена ездить на велосипеде по Милану, одному или с седоком на раме, было в порядке вещей. Когда город бомбили, люди переезжали, велосипедиста мог остановить даже незнакомый человек и попросить за четыре-пять лир отвезти его из одного конца города в другой.

Джулия, которая всегда отличалась непоседливостью, в тот вечер была особенно возбуждена. Мешая мне править и грозя опрокинуть велосипед, она судорожно сжимала руль, неожиданно меняла положение тела, крутила головой и сопровождала свою речь энергичной жестикуляцией. Мне стоило большого труда удерживать равновесие. Сначала я не мог понять, что ее вывело из себя, потому что она отделывалась общими фразами, но, поскольку не в ее характере долго хранить секреты, к середине улицы Имбонати она разговорилась, а когда мы проезжали мимо Порта Вольта, выложила мне все. Оказывается, она была в ярости оттого, что его родители сказали нет, и она готовилась постоять за себя.

– Почему они против? Я что, недостаточно для них красива? – кричала она, гневно тряся руль.

– Ничего они не понимают, – отвечал я со всей серьезностью, – мне ты кажешься вполне красивой.

– Не прикидывайся, ты так не считаешь.

– Нет, считаю. К тому же я думал, тебе приятно услышать комплимент.

– Мне сейчас не до комплиментов. А если ты надумал за мной ухаживать, я тебя сброшу на землю.

– И сама упадешь вместе со мной.

– Дурак ты! Ладно, крути педали, мы и так опаздываем.

Когда мы доехали до площади Кайроли, я знал уже все. Точнее говоря, я обладал всеми деталями, но они были настолько перепутаны и перемешаны, что расположить их последовательно и выстроить всю конструкцию мне было очень сложно.

Прежде всего, было непонятно, почему этот «он» не наберется храбрости и не разрубит этот узел. Это же просто непостижимо, неприлично! Действительно ли он такой, как его описывала Джулия, – великодушный, надежный, любящий и серьезный? Но если он и вправду влюблен в эту ершистую девчонку, которая сейчас мешает мне рулить и которую злость только красит, почему он, вместо того чтобы примчаться в Милан и все уладить, сидит сиднем в какой-то пограничной казарме, родину якобы защищает? Конечно, он же гой, поэтому и в армии служит… И пока Джулия продолжала ругаться со мной, как будто это я ее жених, во мне росла ни на чем не основанная ненависть к сопернику. Он гой, она гуйя, как говорили мои предки, они могут пожениться. Впервые в жизни я почувствовал отвращение, оно поднималось во мне, как тошнота: вот что значит быть другим, вот расплата за то, что ты – соль земли. Везешь на раме девушку, которая тебе нравится, и не имеешь права даже помыслить о том, чтобы между вами возникла любовь; везешь ее на бульвар Горициа, чтобы помочь ей быть с другим; чтобы она исчезла из твоей жизни.

На бульваре Гориция перед домом № 40 есть скамейка; Джулия велела мне сесть на нее и ждать, а сама как вихрь влетела в подъезд. Я сел и стал ждать, отдавшись на волю печальных, мучительных мыслей. Не надо было строить из себя джентльмена, думал я, не надо было быть таким стеснительным и наивным; теперь всю оставшуюся жизнь я буду жалеть, что между нами ничего не было, что нам нечего будет вспомнить, кроме нескольких эпизодов из университетской жизни и работы у командора. А может, еще не поздно? Может, эти опереточные родители останутся непреклонными, и Джулия выйдет от них вся в слезах, и я смогу ее утешить? Недостойные мечты. Гадко строить свое счастье на несчастье других. Наконец, как потерпевший кораблекрушение, который, выбившись из сил, идет ко дну, я погрузился в мысли, неотступно преследовавшие меня в последние годы: существование жениха, расовые ограничения – это лишь отговорки; на самом деле я просто не способен приблизиться к женщине; это мой приговор, пожизненный приговор, и обжалованию он не подлежит; я обречен до самой смерти испытывать зависть, мучиться неосуществимыми желаниями, жить одинокой бесцельной жизнью.

Джулия вышла через два часа, красная и возбужденная. Нет, не вышла, а пулей вылетела из подъезда. Можно было и не спрашивать, как все прошло, это было и так ясно.

– Я поставила их на место, – сказала она.

Мне стоило огромных усилий придать голосу естественность, когда я ее поздравлял. Но Джулию нельзя заставить поверить в то, во что не веришь сам, и скрыть от нее то, о чем думаешь. Освободившись от своего груза, празднуя победу, она посмотрела в мои затуманенные тоской глаза и спросила:

– О чем ты думал?

– О фосфоре, – ответил я.

Спустя несколько месяцев Джулия вышла замуж; шмыгая носом от душивших ее слез и отдавая Вариско распоряжения насчет моего питания, она со мной попрощалась. У нее много детей и нелегкая жизнь. Мы остались друзьями, видимся время от времени в Милане, говорим о химии и всяких умных вещах. Мы не жалуемся на свой выбор, на то, как сложились наши судьбы, но, когда встречаем друг друга, испытываем странное, беспокойное чувство (мы не раз описывали его друг другу): нам кажется, будто жизненные дороги, по которым нам выпало идти в разные стороны, – не наши дороги.