Станислав Сенькин - Тайны Храмовой горы. Иерусалимские воспоминания Страница 26

После этого любое убийство, за которое он брался, не причиняло ему больших нравственных страданий. Он считал, что убивает, потому что такова его работа. В террористическом лагере курдов, затерянном далеко в горах на границе Сирии и Ирака, он прошел длительную военную подготовку. Десять лет усиленных занятий развили в нем навыки убийцы. Абдул не захотел сражаться за создание независимого Курдистана, не потому, что сам был наполовину сирийцем, а потому, что не хотел умирать просто за идею. Он предпочел жить на кровавые деньги, добытые ремеслом киллера. Сначала он работал в Турции, потом в Сирии, затем перебрался во Францию, где его вскоре стал преследовать Интерпол. В Марселе он познакомился с одним арабом, который предложил ему выехать на работу в Иерусалим. Там опытные наемники-инструкторы всегда нужны.

Абдул перебрался в Палестину, но тренировать бойцов Хамас он, опять же, не захотел и перебивался редкими частными заказами, как этот. Он старался не пользоваться снайперским или другим огнестрельным оружием и предпочитал нож, которым владел с виртуозным мастерством. Он обычно закалывал жертву при свете дня и скрывался в толпе. Затем получал остальные деньги с заказчика и скоро забывал про то, что совершил.

Но почему-то это последнее убийство тяжким грузом легло на сердце, как в тот, первый, раз, когда он оставил умирать собственного брата. А теперь он чувствовал себя так, как будто он убил собственного отца. Для Абдула это был некий знак того, что его жизнь должна вскоре значительно перемениться. Быть может, вскоре он даже умрет. Абдул не боялся смерти. Честно говоря, он не боялся даже предстать перед Богом на страшном суде.

Только два убийства тяготили его — первое и последнее.

…Подбежав к полуслепому старцу, он притворился пьяным и начал говорить с ним, как будто хотел покаяться перед Богом в преступлениях. Старец заговорил с ним ласково, как с родным сыном, и неожиданно, впервые за много лет, Абдул захотел исповедаться. Он встал на колени и быстро заговорил.

Он стал по-арабски рассказывать ему о брате, о своих убийствах. Старец спокойно утешал его и сказал, что его брат жив и скоро обязательно найдется. Он за свою жизнь слышал всякое и не соблазнялся подобными откровениями. Абдул исповедовался минут пять. Наконец, он незаметно достал нож, который отнял уже немало жизней, и приставил его к животу старца. Несколько секунд он молчал, собираясь с силами. Затем тихо прошептал:

— Авва, я должен убить вас. Убить… вас заказали. Я не шучу, нож в моей руке. Только сидите тихо.

Старец дрогнул от неожиданного признания Абдула. Его руки, которыми он гладил сирийца по голове, на секунду стали будто каменными. Затем монах почти спокойно спросил сирийца:

— Зачем же, сынок? Я что-то сделал не так? У меня есть враги?

— У вас есть очень сильные враги, отец.

— Что ж! Хм. — Старец, осознав реальную опасность, взволновался. — Я не знаю, что и сказать. Но зачем ты мне об этом говоришь?!

Абдул ответил не сразу.

— Я не знаю, может быть, вы помолитесь за меня… там.

— Ты что, смеешься надо мной? — Отец Матта, все еще надеясь, что это глупая шутка, легко постучал его по голове и тут же почувствовал укол в области живота. — Так, подожди, я понял. Ты хочешь убить меня и в то же время просишь моих молитв? Но это чепуха какая-то! Мне кажется, что ты тем самым хочешь избежать греха, поэтому ты и выдал мне свой замысел. Ведь так?! Не убивай меня, сынок, я еще не готов к смерти. Оставь свое черное намерение, и мы вместе будем молить Господа, чтобы Он даровал тебе Свою милость.

— Не могу, простите. Это моя работа. Как только я дал согласие на выполнение заказа, я уже подписал себе смертный приговор, в случае, если я не сделаю свою работу. Я понимаю, что это большой грех, но… — Абдул снова кольнул лезвием ножа в живот старца, на случай, если он начнет звать на помощь. — Тсс! Спокойно, отец, вам уже никто не поможет. Но если вы вдруг позовете на помощь, мне не удастся сбежать незамеченным и, возможно, я убью еще кого-нибудь, того, кто захочет поиграть в героя и поймать меня. Так что если хотите сохранить чужие жизни…

— Хорошо, я буду вести тебя тихо. — Отец Матта тяжело вздохнул. — Значит, пришел мой последний день. Не так я его представлял! — Он убрал руки с головы араба. Потом наклонился к нему и прошептал. — Зачем же ты исповедовался мне, если хочешь убить меня?! Такую исповедь Бог не принимает.

— Примет ли мою исповедь Господь или нет, никто не знает. У вас свое предназначение, духовное, а у меня моя работа. Если бы не я, кто-то все равно бы вас убил. Вы сделали свою духовную работу, а я — свою, пусть грязную, но…

Старец неожиданно вспыхнул раздражением.

— По-твоему, убивать людей — это называется работой?

— А почему нет?! — прошипел Абдул. — Вы знаете, какова была моя жизнь? С самого детства меня учили убивать людей. Моя жизнь мало чем отличалась от ада, а в аду, отец, свои законы. Сам Бог поставил меня в такие условия.

— Ага. Выходит, Бог повелел тебе убивать?

— Ничего Он мне не велел! Господь меня просто оставил на произвол судьбы. Я вырос, отец, в таких условиях, в которых выжить могут только самые злые люди. А я хочу жить, как и все. Понятно? Я очень хотел выжить, в том вся моя вина. У вас, наверное, было и религиозное воспитание и благочестивая семья. А моего отца убили, когда мне было всего семь, а мать покончила с собой, после того как ее обесчестили убийцы моего отца. Она думала, что и нас тоже убили. Но мы с братом спрятались в подвале, и я слышал все, что происходило в доме, своими ушами. Я отвечу за свои преступления, но на Суде я спрошу Его, знает ли Он, что в таких случаях, как мой, лишь несколько несколько человек из ста могут начать нормальную жизнь. Зачем же Он играет нами, ставя всех в неравноправные условия?

— Что ж… — Старец замолчал. — Если ты судишься с Самим Богом, я ничем не могу тебе помочь.

— Можете… вы можете простить меня. Это же в ваших силах? Простите меня, отче. — Абдул собрался с духом и неожиданно вонзил нож в живот старца. Лезвие прошло сквозь диафрагму, миновало нижние ребра и вонзилось на сантиметр в сердце. Это был его коронный удар, который останавливал сердце, но кровь начинала течь только через полминуты. Он обнял старца, как блудный сын, чтобы имитировать прощание с ним, и почувствовал, как умирающий монах пожал его руку.

Отец Матта успел сказать свои последние слова.

— Бог да простит тебя, сынок — Затем он закрыл глаза и отошел к Господу.

Абдул тем временем пришел в себя и попытался незаметно скрыться с места преступления. Он встал, поклонился мертвому монаху и быстрым шагом пошел на север. Убийство было настолько дерзким, что стоящие рядом люди не должны сразу сообразить, что же все-таки произошло. Но он еще не успел забежать за угол, как услышал громкий крик, возвещающий о том, что его преступление обнаружено. Абдул побежал, раздвигая локтями толпу. Посмотрев назад, убийца обнаружил, что за ним изо всех своих сил гонится большой чернокожий монах. Он был сильным и злым, как почувствовал Абдул, а он доверял своей интуиции. Но Абдул, конечно, был сильнее и злей, он был опытней. Поэтому он старался быть хладнокровным и не бояться такого поворота событий. Абдул был одним из жителей Восточного Иерусалима, таким же невзрачным, как и все они. Бегущий христианский монах не мог вызвать у арабов сочувствия. Здесь еще помнили крестовые походы, хотя прошло уже много сотен лет. Религиозные войны забываются хуже, чем войны между народами. Кровь, проливаемая во имя Бога, никогда не высыхает и всегда вопиет к отмщению. Арабы думали, что Абдул просто что-нибудь украл у христианина, и всячески помогали ему. Эфиопу напротив, они преграждали дорогу, используя для этого разнообразные предлоги.

Через пять минут эфиоп потерял его в узеньких улочках старого города и забежал в армянский квартал, а Абдул повернул по направлению к Восточному Иерусалиму. Он шел, облегченно переводя дух. Но постепенно это облегчение сменилось удивлением, что его совесть, которая всегда спала, вдруг пробудилась и начала терзать его сердце.

Абдул, оглянувшись по сторонам, зашел в свою квартиру, заперся и выпил вина. Но это не принесло ему облегчения, напротив, муки совести только увеличились. Он попытался заснуть, хотя было еще слишком рано, но перед глазами его стоял старец. Он гладил его по голове и говорил: «Бог да простит тебя, сынок».

Тогда Абдул присел и взглянул на свой образок Эль-Шагура. Такой же он повесил на шею своего брата перед тем, как оставить его. Эти образки передавались по наследству, и один из них мать надела ему во время крещения. «Абдул, — сказала она тогда, — храни веру, даже если жизнь сольет тебя в канаву. Только одна вера может выводить из ада». Второй образок она хранила для братика…

Он поцеловал свой образок, и душа его наполнилась скорбью. Мать… отец… брат… почему все должно так плохо заканчиваться? Помои, а не жизнь! Он никогда не жалел ни себя, ни других, поэтому ему показались странными эти слезы жалости. Что ему этот старец? Но сердечная боль усиливалась. Тогда Абдул стал молиться. Боль нарастала все сильнее, но во время молитвы она стала даже приятной, и Абдул начал плакать. Его глаза заболели от плача, ведь последний раз он плакал давно, когда бросил своего брата умирать в горах. Это произошло много лет назад, в гористых лесах Турции.