Абилио Эстевес - Спящий мореплаватель Страница 26

Часы из славонского дуба пробили десять раз. Элиса и Оливеро сосчитали удары, хоть и знали, что они не имели целью сообщить время. Оливеро почему-то подумал о Луисе Медине и о Луиджи Тейко[57] и о пистолетном выстреле ночью в отеле «Савой» в Сан-Ремо.

— Моя дорогая Элиса, — сказал Оливеро, и Элиса почувствовала грусть в голосе кузена, — глупо прыгать и кричать от радости, если ты чего-то боишься. Но и стыдиться нечего. Прости за тривиальность, но напоминаю тебе, что мы всего лишь люди. И не думай, что ты исключительная и лучшая. И прости меня, если я скажу тебе кое-что, чего ты, я знаю, не захочешь слушать: в подлые времена нет ничего удивительного в том, что и в тебе открывается подлость. Пусть даже самая маленькая подлость, подлость, совершенная всего пару раз. Можно сказать, что это закон, смелость не просто дается с трудом, иногда она просто невозможна. Жить в такое время, пройти по грязи и не запачкать одежды, уже и без того грязной, — это не отвага, не героизм и не божий дар, это просто невозможно. И прости меня за слово «грязь». Я знаю, — и Оливеро иронично улыбнулся, — что ты веришь в «социальную справедливость». Я не могу. Эти два слова, «социальная» и «справедливость», мне представляются фарсом, надувательством, придуманным для того, чтобы лучше нами управлять. А уж когда они оказываются рядом, они превращаются в бессмыслицу. Я знаю, что дело не в том, во что я верю, а во что нет, но я очень хорошо знаю также, что такое страх и какое отношение он имеет к так называемой социальной справедливости. Жить страшно. Мне, по крайней мере. Представь себе, каково это — жить, словно ходить по канату, зная, что тебя преследуют, за тобой наблюдают, тебя изучают и тебя судят, а при малейшем колебании… Представь себе, каково это — быть уверенным, что стоит тебе моргнуть, как ты уже под прицелом. Что под канатом не натянута сетка. Я не христианин, ты знаешь, но, если все же нужно с пониманием относиться к другим неужели ты не отнесешься так же к себе самой? И раз уж мы заговорили об этих высокопарных глупостях… почему ты не допускаешь, что существуют такие вещи, как слабость, трусость, инстинкт самосохранения? Таковы люди, дорогая, пойми, и хорошо это или плохо, но это не твоя вина, и не моя, это не наша вина, и ничего нельзя сделать, потому что мы не герои. — И добавил после паузы: — А потом, и прости, что я тебе это говорю, у Вирхилио в жизни бывали удары побольнее и разочарования покрупнее, чтобы обращать внимание на то, что какая-то актриса отвернулась, чтобы не здороваться с ним.

Оливеро снова улыбнулся, подсмеиваясь над самим собой, над своим морализаторством и проповедническим тоном. И подумал, что его новая, нелепая апостольская мораль была как-то связана, как и все проповеди и наставления, с поносом и несварением желудка.

САДОВНИК И ВСТРЕЧА В БЫВШЕМ МОРГЕ

Вот правдивая история Хосе де Лурдеса Годинеса. Он вытянулся навытяжку, как солдат, и сказал:

— Мой генерал, Хосе де Лурдес Годинес прибыл в ваше распоряжение. Разрешите обратиться к вам, потому что я тоже хочу, с милостью Божией и вашей, стать генералом.

Но Хосе де Лурдес ошибался, потому что ни к какому генералу он не обращался. Он не стоял, как он воображал, перед командующим Генеральным штабом. Человек в форме расхохотался и пригласил его сесть рядом и посмотреть парад вместе с ним. А потом, уже после того, как сам Акула произнес выспренную, манерную, нудную речь, расцвеченную типично кубинскими, то есть не смешными, шуточками, и закончились петарды и колыхание флагов, и музыка стихла так внезапно, словно и не грохотала только что, и солдаты разбрелись, и все закончилось, и стало казаться, будто ничего и не было, человек в форме взял его за руку и подвел к другому человеку в еще более нарядной форме и доложил:

— Мой полковник, этот молодой человек желает стать генералом.

Полковник посмотрел на Хосе де Лурдеса без симпатии, с равнодушием военного и ответил:

— Ну что ж, вы знаете, что делать, займитесь им и сделайте из него человека, генералы на дороге не валяются.

Так Хосе де Лурдес начал карьеру садовника. Потому что генерал, перед которым он стоял навытяжку, воображаемый командующий Генеральным штабом, был не кем иным, как сержантом, поставленным командовать над садовниками в военном городке Колумбия. И хотя о его качествах военного ничего сказать было нельзя, поскольку он никогда не участвовал ни в одной войне и даже не бывал на учениях, зато можно было отметить его профессионализм как садовника и душевную щедрость, с которой он шел по жизни. Все окружающие всегда говорили: сержант Пурон — «замечательный человек». Он был настолько замечательным человеком, что всерьез отнесся к просьбе Хосе де Лурдеса и лично пошел просить за него Паскуаля Годинеса.

Хосе де Лурдес был еще ребенком, не достигшим совершеннолетия, чтобы служить в армии. Его отец, так или иначе, воспротивился тому, чтобы сын пошел в солдаты и когда-нибудь надел военную форму. После войны Паскуаль Годинес ненавидел военных, даже не столько военных, сколько военную форму, которая ассоциировалась для него с чудовищем с острова Мальорка по имени Валериано Вейлер, маркиз Тенерифский[58]. Но когда сержант Пурон объяснил ему, что на самом деле собирался сделать из мальчика садовника, Паскуаль Годинес несколько смягчился. И он смягчился еще больше, когда падре Сальседо уверил его, что Хосе де Лурдес заслуживает большего, чем простая сельская школа, потому что школа, по крайней мере школа падре Сальседо, не вызывает в мальчике ни малейшего интереса, несмотря на его ум и сообразительность.

И хотя в тот момент никто этого не знал, было еще одно препятствие к тому, чтобы Хосе де Лурдес сделал военную карьеру. И это выяснилось, как и следовало ожидать, совершенно случайно.

Однажды они с сержантом шли мимо рощицы перед строгим зданием Генерального штаба. Стая птиц пролетела по направлению к северу. Сержант Пурон повернулся к Хосе де Лурдесу и спросил:

— Что это за птицы?

— Где? — спросил в свою очередь тот.

— Вот эта стая, летящая к морю.

— Это не птицы, сеньор, это дым из очагов.

Так Хосе де Лурдес узнал, что до сих пор он видел лишь несовершенную копию мира, в которой у вещей отсутствовали положенные им цвета, границы и контуры. Доктор Тамайо, окулист военного госпиталя, обнаружил чудовищную близорукость. Так что в тот день, когда Хосе де Лурдес водрузил на нос тяжелые очки в роговой оправе и с толстыми линзами, от которых его желтые глаза тут же сделались маленькими, он был потрясен яркостью окружающей его действительности.

Хосе де Лурдес начал помогать сержанту Пурону в саду и обнаружил, что быть садовником не означало на самом деле копать клумбы и сажать цветы. Для этого была набрана команда молодых солдат. Сержант же занимался тем, что планировал, какие цветы, деревья или кусты следует посадить, решал, в каком порядке, в какое время, в каких горшках или в какой куртине оценивал, каким из них нужно много солнца, а каким наоборот, какие нужно обрезать или пересадить, какие следует поливать ежедневно по вечерам, а какие раз в неделю.

Сержант работал в здании, соседнем с военной обсерваторией, в элегантно обставленном кабинете с большими окнами, выходящими на сосновый лес, который тянулся до самого берега моря. Он садился в удобное кожаное кресло за длинный дубовый, блестящий как зеркало стол, раскрывал книги по садоводству и говорил о Филипе Миллере, Уильяме Айтоне и Андре Ленотре так, словно они были святыми какой-то тайной религии.

Хосе де Лурдеса, увидевшего наконец мир в полном великолепии его форм и красок, сержант Пурон стал брать с собой по понедельникам на Центральную агрономическую станцию в Сантьяго-де-лас-Вегас. Там юноша был окончательно очарован ботаникой. Было что-то магическое в том, чтобы выбрать кусок земли и растение и наблюдать, как они принимают друг друга, как растение крепнет, зеленеет и, наконец, зацветает.

На Центральной агрономической станции Хосе де Лурдес слушал лекции по ботанике и садоводству и восхищался иллюстрациями Сильвины Барро. Он любил долгие прогулки с сержантом Пуроном по посадкам, где можно было найти кусты и деревья со всего света, непременно снабженные нестругаными дощечками с названиями на испанском и на латыни. Каждый раз он обязательно заходил в орхидеариум, потому что ему нравились орхидеи, хрупкость их прозрачных, болезненных цветов. Путь туда лежал мимо заброшенного здания, в котором, как ему рассказали, во времена войны с Испанией, когда станция была не центром ботанических исследований, а испанским госпиталем, располагался морг.

Хосе де Лурдесу всегда была неприятна мысль о смерти. Даже в годы юности, когда смерть еще не воспринимается как нечто реальное. Поэтому он обычно обходил стороной бывший морг и старое кладбище, несмотря на растущие там манговые деревья. Но однажды налетела летняя гроза, и у паренька не оставалось другого выхода, кроме как укрыться в этом зловещем доме, стены которого казались испачканными в крови. Именно там, в бывшем морге военного госпиталя, Андреа и Хосе де Лурдес встретились в первый раз.