Терри Сазерн - Снимаем порно Страница 26

— Разумеется, нам бы хотелось так думать! По крайней мере, это… что-то особенное.

— О. конечно! Господи, о какой из картин Бориса Адриана нельзя этого сказать!?

— Тони Сандерс тоже работает над этим — ты ведь знаешь его, не так ли?

— О, да, он просто замечательный — он писал сценарий одной из Моих картин. Она сорвала все награды… — Затем Анжела вздохнула и одарила Бориса своей известной всему миру улыбкой маленькой храброй девочки, — … ни одна из них, конечно, не была за «лучшее исполнение женской роли».

В голубой, под стать глазам, мини-юбке, доходящей до середины ее молочно-белых бедер, почти что цвета ее зубов, она была совершенно прелестна. Борис улыбнулся ей в ответ, потянулся и сжал ее руку.

— Не беспокойся, Анжи, — сказал он, — я думаю, что на этот раз тебе, возможно, повезет больше. Это очень серьезный фильм.

— О, я знаю, знаю, — счастливо воскликнула она, — и я просто не могу передать, как сильно я ценю эту возможность. — Она сжала его руку в своих, лежащих на коленях, которые, в поднятой на 12 дюймов выше колена юбке, продолжались двумя обнаженными бедрами, выходящими из коротких красновато-коричневых трусиков. Подобно алебастру, подумал Борис, представляя себе их на фоне розовых сатиновых простыней, обвивающих движущиеся толчками темные ягодицы. В то же самое время он был удивлен, почувствовав ребром ладони, которую она держала на коленях, насколько они были теплыми и мягкими… отнюдь не как алебастр.

В Нью-Йорке утром Анжела получила телеграмму от Бориса, в которой говорилось о том, что они готовы снимать ее эпизод, и первым ее порывом было ринуться в «Актерскую мастерскую», чтобы рассказать эту замечательную новость своему гуру, Хансу Хемингу.

Вспыльчивый, грубый мужчина венгерского происхождения, он и его необычайная техника обучения являлись одновременно и предметом сплетен, и спасением киноиндустрии, центром вечных дискуссий среди студентов и профессионалов сцены и экрана. На каждого сомневающегося, считающего его шарлатаном, — а таких было много — можно было отыскать другого, полагавшего, что он гений, чуть ли не мессия. В любом случае две вещи были неоспоримы; его мастерской приписывали выпуск, по крайней мере, дюжины самых прославленных актеров-профессионалов; и второе: его влияние на них и на многих других было весьма глубоким. Анжела Стерлинг принадлежала к этой последней категории; будучи самой высокооплачиваемой звездой в мире, занимавшей верхние места в списке популярности, она оставалась непризнанной как актриса. На самом деле были даже такие, кто не только настаивал, что у нее нет и следа таланта, но и использующие ее для открытого обличения Ханса Хеминга — ссылаясь на его профессиональный интерес к ней как на окончательное доказательство его циничного надувательства и художественной беспомощности.

Со своей стороны он утверждал, что в Анжеле Стерлинг видит чистоту и аромат — нечто неоспоримое, нетронутое.

— Чистая страница, вероятно, — как он любил повторять, — но страница тонкая.

А она в свою очередь идеализировала его, почти боготворила.

— Разве это не замечательно! — восклицала она со слезами радости на глазах, показывая ему телеграмму.

— Я так рад за тебя, котенок, — сказал он, сжимая ее в объятиях, — Борис Адриан — великий артист, — это шанс, которого мы ждали.

— О, я знаю, я знаю, я знаю, — в экстазе всхлипывала она.

Затем он отодвинул ее на расстояние вытянутой руки и задержал на ней угрюмый взгляд.

— Слово предупреждения. Как насчет студии — ты ведь подписала с ними контракт, не так ли? И твой агент? Что если они против этого?

Она казалась удивленной.

— Но почему они должны быть против? Они знают, что это то, ради чего я работаю… то, для чего мы все работаем — шанс сделать что-то… творческое — шанс работать в… серьезном фильме — шанс работать с великим режиссером… не так ли?

Его лицо слегка потемнело.

— О, да, но эта картина… ходят слухи… говорят, что это… странная картина.

— Но все его картины странные, не так ли?

Он пожал плечами.

— Эта, вероятно, в большей степени, чем все остальные. Ты понимаешь, я сказал это только для того, чтобы предостеречь тебя, другие — студия, твой агент — могут попытаться отговорить тебя от этого. Ты должна быть готова к этому, ты должна быть готова противостоять их разубеждениям.

Она посмотрела на него в изумлении.

— Ты шутишь? Ты думаешь, я бы это сделала? Ты думаешь, я бы стала к ним прислушиваться?

В ее глазах появился огонек твердости и решимости.

— Это шанс, которого я все время ждала, верно?

Он печально улыбнулся.

— Да, мой дорогой котенок, это, конечно, так, но ты должна помнить, что самая жестокая ирония и трагедия нашей жизни состоит в невозможности делать то, что должно быть совершено, и именно тогда, когда это должно быть сделано… Мы подобны тростнику, носящемуся по волнам судьбы.

Анжела важно покачала головой.

— Ах-ах, но только не теперь — я не оставляю ничего на волю случая. Отныне уже нет.

Он мягко кивнул, отпуская ее и снимая с нее руки, затем он положил одну из них на ее плечо. Со своим большим лицом и печальной торжественностью он походил на доброго монаха-бенедиктинца, собирающегося благословить ее.

— Хорошо, — произнес он нараспев, — я думаю, что мой котенок начал подрастать.

— Можешь поклясться своей сладкой задницей, что так оно и есть, — согласилась она. — Мои чемоданы уже месяц как уложены.

3

Контракт между правительством Лихтенштейна и «Грей Эминенс Филмз» (корпоративное название, которое «Метрополитен» использовала для этой картины) оговаривал, что «все главные съемки должны быть проведены внутри страны». Это обычно относилось к тревоге Бориса и Сида — и к «второстепенным работам». Короче, вместо того, чтобы послать маленькую группу с камерой в Танжер для съемок внешних видов старинного арабского квартала — преимущественно кадров общего плана или с воздуха — они были должны, как это вначале планировалось, продумать и сконструировать всю деревню. Вскоре, тем не менее, стало очевидным, что такого рода операция в стиле Сесила Б. Де Милля[18] не осуществима в рамках ограниченного времени и бюджета — в основном из-за качества доступных материалов и неопытности местных ремесленников. Наружная декорация, используемая при съемках с более чем среднего расстояния, почти неизменно выдает себя как возведенная человеческими руками конструкция. Это был вызов, который не мог принять даже гениальный Ники — кроме разве что нескольких довольно убедительных фасадов, каменных ступеней и общих планов улиц с булыжными мостовыми. Таким образом казалось, что столь важный эпизод находится под угрозой исключения его из сценария.

И именно продюсер С.К. Крейссман спас все дело — спешно разослав Морти, Липса и Ники в Лондон, Париж и Рим, откуда они вернулись с шестью минутами прекрасной цветной пленки, собранной по кусочкам из недавнего документального фильма о путешествиях.

— Но будет ли это соответствовать? — спросил Ласло у Сида.

— Соответствовать чему, черт возьми, мы пока еще не начали снимать! Просто убедились в том, что ты всему этому соответствуешь, ты, шмак!

Итак, теперь у них имелись основополагающие кадры — прекрасный вид с воздуха на арабский квартал, медленно опускающийся на одну конкретную улицу, затем на одно конкретное здание, и наконец, на одно конкретное окно. Для Ники было простым делом воссоздать улицу, фасад и окно; так что будет неразличимо, где кончается фильм о путешествии и начинается свежая съемка — для непрофессионального взгляда, конечно.

4

— Ханс шлет тебе свой привет, — говорила Анжела через освещенный свечами обеденный стол в «Ля Мармит» — французском ресторане Вадуца — бывшем, опять как в истории с катафалком, единственным в городе.

Борис улыбнулся.

— Он великий человек, — сказал он, констатируя факт, — великий человек.

Анжела вздохнула.

— То же он говорит и о тебе. — Она склонила голову набок и задумчиво посмотрела на пламя свечи своим тоскливым взглядом маленькой девочки. — Я надеюсь, что кто-нибудь когда-нибудь скажет такое и обо мне.

Борис рассмеялся.

— Что ты великий человек? Не похоже.

Она подняла глаза и храбро улыбнулась.

— Что я великая актриса, — сказала она ему умоляющим голосом, — … или пусть даже не великая, а просто хорошая, вместо того, что ты знаешь, — она отвела взгляд и ее голос упал, — что говорят сейчас…

— Что ты великая задница?

Борис умел говорить совершенно обезоруживающе личные вещи абсолютно чужому человеку, не вызывая у того обиды. Это было умелое использование тона, отражающего одновременно беспристрастность и заботу, без малейшего намека на похотливость или нарочитость. Результат этого заключался в создании иллюзии интимности, неофициальности, за которой, конечно, следовало полное доверие. И это позволяло ему не только использовать актеров как вошедших в поговорку пешек в игре, но и получать от них даже больше, чем они были в состоянии дать.