Наталия Роллечек - Избранницы Страница 26

— Иди вон! — крикнула я, не желая слушать дальше.

Он вышел. Но из-за калитки еще раз высунул голову и тоном совершенно искренним, с ноткой огорчения, признался:

— Забыл поздравить ее с праздником. Если бы ты была так добра и сказала панне Гелене, что я желаю ей…

Я захлопнула калитку перед самым его носом и, исчерпав этим все свои силы, поплелась к дому.

В страстную субботу наш приют напоминал остров, только что поднявшийся со дна морского. Каждая дощечка, каждая рейка лоснились от сырости. Распухшие от соды, красные от ледяной воды руки мы прятали в фартуки. В трапезной Зуля и Казя раскрашивали пасхальные яйца. По коридорам носились соблазнительные запахи. Бережливость и экономия монахинь, о которых говорила нам матушка-настоятельница, принесли свои ощутимые результаты: сестра Романа суетилась возле печи, ставя в нее противни с печеньем. Девчата рассказывали друг другу, будто каждая из нас получит кусок колбасы, два яйца и еще по два ломтика белого хлеба.

В трапезной делались последние приготовления. Сидя верхом на самой верхней ступеньке лестницы-стремянки, я развешивала белые занавесочки вдоль оконной фрамуги, когда в комнату ворвалась Геля. Следы слез на щеках, яркий румянец и прерывистое дыхание поразили меня. Я поняла, что катастрофа уже наступила.

— О чем ты говорила с ним? Ты ему сказала что-то такое, что он не хочет теперь со мной разговаривать. Почему ты не сказала мне, что это твой знакомый?

— Подожди, — беспомощно пролепетала я. — Ведь я сама не знала…

— Что ты ему на меня наговорила? — ревела Гелька, тряся стремянку.

— Перестань! Перестань, а то упаду…

— Ну и падай! Я должна знать, что ты ему на меня наговорила. Пусть я целовалась с парнями, которые были у нас на вечере, но люблю я его! Его! — Словно ничего не соображая, она трясла стремянку. — Думаешь, я не знаю, какой он? Все знаю! Знаю его лучше, чем ты! Ну, говори же!..

Лестница дрожала. Я была уверена, что вот-вот упаду, и от страха у меня кружилась голова. Душераздирающий плач Гельки, истощение, вызванное многодневным постом и утомительно-тяжелой работой в костеле, привели к тому, что перед глазами у меня пополз туман, я увидела прямо перед собой расширенные от ужаса глаза Гельки, что-то екнуло во мне… и все вокруг погрузилось в темноту…

В пустую спальню проникал колокольный звон. Триумфальные звуки возглашали о воскресении Христа. Я лежала и глядела в окно. На тарелке возле моей койки покоились нетронутые кусочки кулича.

Я услышала какой-то шорох и приподняла голову с подушки.

— Кто там?

— Я… — послышался тоненький голосок из-под кровати.

— Кто — "я"?

— Ну, я… — и из-под кровати выползла на четвереньках Сташка.

— Чего ты там искала?

— Ничего.

— Зачем же тогда туда влезла?

— Я пришла посмотреть… — пристыженно прошептала она.

— На что?

Сташка стояла с опущенными глазами и теребила одеяло. Потом подняла веки и, вперив в меня любопытный взгляд, прошептала:

— Я пришла посмотреть ангелочка.

— Какого ангелочка?

— А когда Людка умирала, сестра Алоиза говорила, что если умирает "рыцарь господа Христа", то душа его превращается в ангелочка… и летит прямо на небо.

— Ничего не увидишь, — ответила я с горечью. — Хоть бы все тут перемерли, все равно из-под этих вонючих одеял ни один ангелочек не выпорхнет на небо.

Осторожно ступая на цыпочках, Сташка вышла за дверь.

Я соскочила с койки. При одной лишь мысли, что я могла умереть из-за этого глупого падения с лестницы, я почувствовала бешеный прилив сил. Распахнула окно. Крыша, блестящая от дождя, стайки воробьев, какая-то смутная надежда, похожая на паутину, дрожащую на тонких ветках деревьев, — все это привело меня в дикую радость. Я не умру! Я не буду ангелочком! Никогда! Никогда! Я вознесла обе руки к небу и запела: "Как заря, приход его…"

Я спустилась вниз и остановилась в тихом коридоре. Мною овладело раздумье. Какими долгими казались месяцы, но как быстро они проходили. Не так давно, осенью, я убирала костел, а несколько дней тому назад уже украшала на пасху гроб Христа. На дворе была весна… Но вдруг мною овладела печаль. Вырваться отсюда как можно быстрее! Куда угодно, лишь бы подальше!

Я стояла перед шеренгой образов. Внимательно приглядывалась к святым, словно на их ликах можно было вычитать ответ на вопрос, почему я до сих пор нахожусь здесь, в приюте. Однако набожные лики мне ничего не ответили.

Менее важные святые, выставленные в коридорах, напоминали собою бедняков, столпившихся на паперти костела. Святые поважнее были размещены в притворе часовни и производили впечатление более церемонных и самоуверенных: А самые высокочтимые, в золотых рамах, занимали целую стену в часовне и висели на разной высоте, в зависимости от степени своей важности и значимости.

Я кивнула головой святому Франциску Сальскому, которому титул доктора богословия и сан епископа обеспечивали место возле святого Франциска Ассизского. Святой Франциск Борджиа, ведущий свое происхождение от князей Гандии, висел вблизи алтаря и выше святого Франциска Караччиола, который был духовным пастырем только рабов и узников. А все они, вместе взятые, оттеснили на самый край святую Франциску Вдову-римлянку…

Вздохнув по поводу молчаливого спора из-за мест, который вели на стене все эти святые, я пошла искать Гельку. Нашла ее в хлеву. Сердце забилось у меня учащеннее, когда я увидела исхудавшее лицо и синяки под глазами. Гелька сидела на ящике, вся подавшись вперед, подперев рукою голову.

Несмотря на всю свою взволнованность, я начала довольно ершисто:

— Что ты сидишь, как плачущая божья матерь?

— Оставь меня в покое.

— Простите великодушно. Если хотите, могу выйти.

Однако я не выходила.

— Даже Христос не якшался постоянно с апостолами и время от времени пребывал в одиночестве, — огорченно протянула Гелька. — Он тоже должен был набираться сил для разговоров с голытьбой, которая следовала за ним. С каждой из вас в отдельности можно еще выдержать. Но когда тридцать сирот вместе… — она умолкла.

В хлеву стало тихо. Только кабанчик, роясь в соломе, смешно похрюкивал… Гелька закрыла лицо руками и сидела не шелохнувшись. Сердце у меня стучало так, словно хотело сломать ребра и вырваться наружу. Мне казалось, что я скорее умру, нежели скажу о том, ради чего пришла к ней. Однако я все-таки сказала:

— Гелька, ты на меня сердишься?

Поскольку она не отвечала, я придвинулась к ней вплотную и продолжала тихо:

— Ведь я тебя страшно люблю и восхищаюсь тобою. Так, как восхищалась своей сестрой Луцией. Ты бы себя загубила с ним. Не сердись на меня. Тебе бы пришлось стыдиться за него. Он вообще не имеет самолюбия, Нет, нельзя сказать, чтобы он был подлым человеком или сознательным обманщиком. Нет. Однако он бродяга, шут. Такой никогда не держит слово. И вообще…

Я осеклась: Гелька негромко смеялась. Потом она отняла руки от лица, и я увидела щеки, мокрые от слез.

— Был он тут в первый день пасхи и дал мне вот это… — она порылась в кармане и вынула из него грязный баранок со следами сахарной обсыпки: — Сказал, что уезжает на три месяца в Краков. Что будет руководить хором. Через три месяца вернется и станет органистом у отцов-иезуитов. О свадьбе даже и не вспомнил. А я не верю ни в какой его отъезд…

Гелька вытерла слезы и, охватив колени руками, продолжала более спокойно:

— В воскресенье матушка вызвала меня в переговорную. Спрашивала, что я намерена делать дальше. Ты ведь знаешь, что в нашем приюте сироты могут находиться только до девятнадцатилетнего возраста — самое большее. Потом либо становятся послушницами[22],либо остаются швеями — если при монастыре есть мастерская. За это они получают пищу из сиротского котла и койку в комнате, где живут все швеи. Ни одна городская мастерская не приняла бы к себе на работу такой недотепы, которая делает лишь самые примитивные операции, а у нас именно так и есть. Каждая может заниматься только одним несложным делом — и ничего больше не умеет.

Я утвердительно кивнула головой. Гелька продолжала:

— Иногда бывает так, что набожные пани берут наших сирот служанками в свои дома. Однако это редкая удача. Милые пани боятся рисковать. Они хорошо знают, что девчонки наши крадут. Чаще всего дело кончается тем, что богатые монастыри, которые имеют, свои хозяйства, забирают от нас девчат, чтобы сделать из них доярок, огородниц, птичниц. Короче говоря, — забирают на работу в поле, по хозяйству.

— И что потом с ними происходит?

Гелька пожала плечами:

— Разное. Одни остаются на фольварке, другие убегают оттуда в города. Счастье выпадает той, которая познакомится с парнем и заведет от него ребенка.