Александр Муленко - Возвращение Панды Страница 26

Но убедительные слова наша милиция находит быстро.

— Балда! По ту сторону теплотрассы город контролирует Кореец, а по эту сторону Ясень. А собака живёт на нейтральной территории, поэтому принятое на сходняке решение мы не нарушим, если уничтожим зверя в его логове — ночью. Я возьму ружьё, пожалованное мне мэром, а ты приготовь патроны, — распорядился милиционер, — но только не сегодня. Пить брошу, и не ранее…

Шняга двадцать первая

Последний этап

«Всех ожидает одна и та же ночь…»

Выйти из запоя непросто даже самому святому милиционеру. Вислоухов таким не являлся и поэтому испытывал воистину адские муки. Стоило ему зайти в буфет — ничего кроме пива он не видел. А где есть пиво, там и водка, болезни от неё и депрессия… Недолгой была его радость от славы. Тяжёлое бремя. Вот и споткнулся полковник милиции на самом ровном месте. В холодном поту сутками валялся он дома на кровати. Сплёвывал в тазик едкую желчь и всё, что сплёвывалось еще. Внутренние органы, казалось ему, поотрывались и повредились, и никак не выдавливались наружу вместе с блевотиной, закупоривая проходы во внутрь и вне пищеварительной системы. В брюхе давно уже не было нормальной еды, потому что как и всякий уважающий себя алкоголик Вислоухов не закусывал ни после первой, ни после второй рюмки, а после третьей — всегда вставала дилемма: есть или «догнаться»? Голод, как правило, отступал на задний план, и снова были первая и вторая рюмки. Щетина вытягивала нитки из мокрого полотенца, когда больной вытирал им осунувшееся лицо.

— Надо кИдать пить, — кодировал себя начальник, глядя безумными глазами на потолок.

Собрав последние усилия воли, полковник милиции наручниками приковал себя к батарее, а ключи от них выкинул в самый дальний угол комнаты. Проблема любви и долга наконец-таки решилась в пользу долга. Эта была замечательная находка, если бы не одно но…

Вислоухов исчез из жизни города. Словно сторожевая собака на цепи, он дёргался и влево, и вправо. Батарея скоро не выдержала динамических нагрузок. Она стала потеть и сморкаться водой. Жажда душила мученика, хотелось пить, а поди-ка дотронься языком до горячей трубы. В прихожей надрывался телефон — звонили сотрудники, но не мог замечательный кинолог дотянуться до трубки. На третьи сутки он, наконец, не выдержал добровольного заточения в квартире и начал что было силы стучать по металлу кандалами и орать сквозь стены соседям, чтобы вызвали спасателей.

— Белка у мусора. По фазе сдвиг, — и проницательные жильцы пригласили санитаров из психиатрической больницы.

Люди в белых халатах проникли в помещение через окно четвёртого этажа, сняли с больного наручники и отвезли Вислоухова в приёмную покоя городской наркологии. И вылечили бы его окончательно, если бы нашлась хоть одна свободная койка. Но именно в эту пору на металлургическом комбинате выдавали зарплату рабочим, и желающих отлежаться в стационаре было так много, что они приходили за больничными листами к врачам со своими раскладушками.

Выйдя на следующий день на работу, оклемавшийся милиционер рассказывал окружающим, как мужественно он одолел Зелёного Змея. Женщины восхищались его силой воли и передавали из уст в уста подробности этой недюжинной борьбы, а дома на примере героя воспитывали мужей, да так, что последние, попадись им Вислоухов на узкой тропинке в горах, не разошлись бы с ним миром, отругали бы его отборной бранью и по-русски…

Прочь уходило солнце. Последние потоки дневного света брызнули на покрытые холодом Губерлинские горы. Бордовою рекою закат растекался по горизонту словно кровь, сворачиваясь во мгле наступающей ночи. Чернели силуэты цехов и труб Орско-Халиловского металлургического комбината. Молочного окраса пар от котельной мягкою ватой обволакивал раненое небо, но верхние, самые беспокойные потоки воздуха обрывали врачующую пелену, вновь и вновь обнажая кровавое месиво…

Ночь охоты настала. Весь предыдущий день было пасмурно. Вьюжило. Тяжёлыми хлопьями снег отплясывал над миром сатанинские танцы, присыпая дорожные наледи и коммуникации. Старые следы почти исчезли. Тропы сгладились, но, всё же внимательно глядя под ноги ещё можно было угадать их недавнее расположение и изгиб. Ничего не помешало Копчёному разведать, в логове ли собака. Дважды она покидала своё жилище и дважды она в него возвращалась. Свежая борозда на снегу подтверждала это.

— Спит, — резюмировал он.

Вислоухов загнал в стволы патроны и взвёл курки. Ветер немного стих, а снегопад окончился. Крепчал мороз. Затрещали заклёпки на металлической обшивке теплотрассы.

— Может быть уйдем, полковник?! Оставим это дело на потом, на завтра?! Ты погляди на комбинат!? Сочится небо! Как на перевязке в травмотологии.

— Это мартеновские трубы чадят.

Страх парализовал Копчёного:

— Быть беде, гражданин начальник!

— А что нам может помешать? Похмельный синдром? Или нечистая сила?

Вислоухову тоже передалось тревожное напряжение этой ночи, но он всё ещё храбрился. Где-то в глубине души засосало, закружилась голова, под кадык подкрались тошнота и слабость. Вот так мы чувствуем трагедию и судорожно перебираем в уме всевозможные её причины и последствия. Сколько раз в нашей жизни в последний момент мы отступали, уходили от опасности, но именно по пути домой что-то и случалось. Однако было и другое. В схватке с трудностями победа оставалась за нами, но такой ценой, что приходилось задумываться, а нужна ли была она?

Полковник вспомнил, как в молодости впервые ему пришлось выколачивать признание из упрямого ПТУшника, который дерзил на допросе и не хотел сознаваться в краже водки из поселкового магазина. «Западло», мол, товарищей выдавать, а начальство торопило с закрытием этого дела и наблюдало: мент или не мент Вислоухов. Обломает ли новый сотрудник этого сопляка или грош ему цена — окажется слюнтяем?.. Как он боялся тогда оплошать и опозориться, что никто из офицеров милиции не поздоровается больше с ним за руку, не выпьет с ним вина на досуге или хуже того, в свиту праведников «от юстиции» зачислят его сотрудники… Это позор!.. Но с чего начать и как ударить наглого парня? Ничего не писали об этом в учебниках по сыску. А работа ждала…

Он поймал себя тогда на мысли о том, что в школе его учили любить животных. А в подвале пацаны распинали за лапы крыс и мучили, подвешивая их под потолок на место лампочки: выкалывали им спицами глаза, протыкали уши, обливали бензином и жгли факелами плоть.

— Делай с нами, делай как мы, делай лучше нас! Или жрать тебя заставим вонючую землю и будем мучить до смерти, как крысу!..

Он зауважал коллектив и поверил в его могучую силу. Жёг и мучил, и чувствовал интуитивно, что на костях построена цивилизация, что топор палача всегда востребован для утверждения иерархии. Что это надёжный кусок хлеба.

— Да отсохнут у вас руки, — возмущались немногие.

Но над ними глумились, их гнали, свистели им в след. Их бойкотировали… На языке у праведников рос типун, а руки у палачей крепли и не отсыхали.

Первый удар подростку он нанёс сзади, потом второй и третий, вошёл в раж, а при написании протокола допроса неожиданно растерялся, долго вспоминая: «А в чём собственно сознался юнец?» Вот тут и пришли на помощь ему друзья по милицейскому цеху, посочувствовали, запереживали, довели до конца его первое дело. Вислоухов стал полноправным членом команды и не разу в жизни не усомнился в неправильности своих действий. А бил он добросовестно, технично, и боли в запястье не знал…

Всё это вспомнилось почему-то ему в этот кровавый вечер. Какое ещё новое испытание приготовила судьба? Какие муки совести он ещё не преодолел на пути к успеху? Кошки? Он только что уничтожил всех кошек города… Собаки? Да разве без него не ели собак?.. Но, терзаемый памятью, оступился полковник и сошёл с запорошенного пути в сторону, и по пояс провалился в сугроб. А когда выкарабкивался обратно на твердь, опираясь на упавшее рядом ружьё, нажал милиционер курки. Непроизвольно… Заложило уши, и пальцы рук вдруг повело судорогой. Острая головная боль, как током пронзила всё его могучее тело от висков и до ногтей. Парализованный полковник замер истуканом между труб теплотрассы и сухими от ужаса губами прошептал своему корешу:

— Посмотри, что там с ней?..

Собака надрывалась от ярости. Она была жива и рвала на Копчёном дублёнку.

— Дай ружьё, полковник! — матершинил он. — Эта зараза задушит меня!

Вислоухов вышел из оцепенения и поковылял на крик, размахивая прикладом. И только тогда, хромая, и одинокая сука кинулась в сугробы и ушла в темноту звать на помощь. В эту ночь её звонкий лай был слышен всему городу. Она рассказывала миру о произошедшем так, как оно было на самом деле. Она не соглашалась с устройством этого мира… Самые смелые средства массовой информации исказили её голос, не дали впоследствии истинной картины произошедшего, тасовали факты так, как этого хотели их учредители. И написали неправду… Не приняли и на суде её свидетельские показания, обреченная на вымирание и душевнобольная, собака была для суда лицом недееспособным… Но не ради денежного довольствия, а по зову сердца до последнего дня его жизни служила она человеку, разделившему её участь.