Галина Щербакова - Спартанки Страница 26

Поэтому при чем тут душа? И душу разорвут, и друг друга пустят в клочья, если есть куча денег величиной с Казбек. И есть много людей, которые сколько захотят, столько и положат народу за прибыль. Война - лучшая из прибылей.

Эльвира шла и думала: какой дурак этот нефтяник. Ну и что поимели эти снайперы и летчики, какую выгоду от разрушенных домов и заваленных людей получили? Где их деньги? Нет, думала Эльвира, что-то здесь не так. Это пришло какое-то новое зло, может быть, зло дурной крови, может, жадность к другой земле. Но у русских ее полно, она у них и наполовину не обработана. Зачем же убивать тех, у которых сады плодоносят, виноградники дают вино, а сколько спасительной целебной воды?

В большом безобразии всегда есть первый. Только один имеющий большую силу может захотеть такого зла, как Гитлер там или Сталин. Потому что двое уже сильных могут вступить в спор о смысле пролитой крови. И спор может кончиться по-разному. А если зла захотят сразу многие… Но тут так дернуло руку, что она закричала.

Мужчины остановились. «Бедная женщина», - думали они. Она связывала их своим тихим ходом, и они озирались в поисках селения, куда бы ее пристроить. Откуда им было знать, что Эльвира имела свой план, и все в этом плане было - продолжением жизни Шамиля. Разве случаен был этот чистый предсмертный восторг? Теперь она родит от брата Шамиля, или отца, или деда - неважно от кого, и спрячется так, что тот человек, который начал это все, не найдет ее ни с какими собаками. В сущности, она чувствовала себя почти беременной от Шамиля, умершего на ее коленях.

Они остановились у заброшенного сарая подле сгоревшего села, где сильно пахло человеческим тленом.

- Здесь нельзя оставаться, - сказал кто-то из мужчин. - Это опасно, можно подхватить заразу. Здесь выкосили всех. Но засада может быть.

Эльвира отодвинула доску в стенке сарая и заглянула внутрь. Ей нужно было сделать перевязку, она боялась заражения или ампутации всей руки. К культе она стала потихоньку привыкать, да и не такой уж бестолковой дурой была левая рука, какой ее принято считать.

Она увидела ворох соломы, в котором лежал младенец, а рядом с ним - мужчина и женщина. Эльвира поняла, что ребенок жив, потому что солома слабо шевелилась от его дыхания. Она кинулась к нему и услышала стон - женщина была жива, она лежала на боку, выцеживая молоко в детскую бутылочку.

- Бог есть! - сказала она, глядя на Эльвиру. - Он послал тебе ребенка, и ты хорошая, я вижу, ты его спасешь…

Эльвира молчала. Как сказать умирающей матери, что она не может просто так взять ребенка, она хочет выносить другого. Надо попробовать спасти мать. И Эльвира кинулась к ней. Откуда ей было знать, что женщине давно полагалось умереть - пули прошили ее от плеча до лобка. И только одна грудь была цела, из которой она наполняла бутылочку.

- Я только тебя и ждала, - сказала женщина и умерла, без стонов, без агонии. В сущности, только страх за живое дитя непостижимой нитью держал ее, нить исчезла, когда появилась Эльвира.

Мужчины же ушли далеко. Они - пусть простит их Бог - даже рады были, что она приотстала в сарайчике. Надо будет - догонит… Эльвира не обиделась. Сейчас она знала, что пойдет в другую сторону. Она не пойдет в горы, она пойдет к морю, это далеко, но там люди, которых пока не убивают. Она сняла с мертвой женщины платок, перекинутый через плечо навроде колыбельки, и надела платок на себя. Боясь уронить малыша, она присела на колени и положила его на правую сторону, чтобы культя не была без дела, а поддерживала ребенка. Рядом она нашла еще один мешок, в котором лежали хлеб, печеная тыква и нитка чурчхелы. Она поднялась на ноги, поцеловала в белый лобик найденыша и пошла своим путем. Он был правильным, потому что ее вело провидение, и скоро она нашла людей, которые кинулись ей помогать. Они ничего не знали. Они слышали взрывы, видели пожар и решили, что началась война с Америкой.

- Русские? - не верили они, ибо были русские сами. Но прощали ей глупость слов: безрукая, обгорелая, с малым дитем - в общем, сумасшедшая.

Ей поверили через три дня, когда ползком, на коленях стали появляться другие люди. И тогда милая деревня русских, на которую не упала еще ни одна бомба, стала прятать безумных чеченцев в самые потайные места на случай, если они все-таки говорят правду. Почему-то никого не удивило, что уже несколько дней не говорило радио. Свет, правда, еще был.

А мужчины, и семидесятивосьмилетний старик Вахид, и шестидесятилетний сын Салман, и пятидесятилетний сын Рустам, холостяк (у него со свадьбы украли невесту, а он не вскочил на коня, не вытащил кинжал, а сказал: «Пусть!» И ушел куда-то, а потом вернулся и больше не говорил. Непротивленец, думал о нем отец. Аллаху такие люди тоже нужны. Именно их нельзя победить), и внуки, продолжали идти на юг. На месте их старого дома осталась только могила Шамиля. Порой они задумывались, куда подалась Эльвира и добрались ли женщины к Саиду. Если добрались - значит, все хорошо.

Вскоре они нашли своих. У них были приемники. Москва пела и плясала. Никакой войны не было, а была кучка бандитов, которых надо уничтожить всех до одного. «Где Хасбулатов? - спрашивали Вахида. - Он же большой человек! Он должен объяснить! А Махмуд Эсамбаев! Его весь мир знает…» Вахид слышит - внук Башир думает о другом. Он думает, что надо обязательно победить русских, пока те думают, что воюют с бандитами. Это их главная ошибка. Они воюют с народом, который их не трогал. Русские слабые - от позорного Афгана, от бесконечной пьянки, от отсутствия мысли о Боге на небе и о земле, на которой живешь. Вот поэтому, думал юный чеченец, как змея из-под камня, выползла ненависть к его народу.

Одна из главных причин бедствий людей - ложное представление о том, что одни люди могут насилием - в смысле, кровью - улучшать, устраивать жизнь других людей. Салман даже не знал, что помнит эти слова Толстого, и вдруг так ясно увидел на обложке тетрадки, как будто косым почерком записал. Сад тогда был еще молодой, и сквозь него просматривались горы. Утром они были синие, к вечеру чернели. Почему у него тогда так сжалось сердце от вида гор? Но вошла тогда беременная Шамилем жена. Это был семьдесят первый год. «Куда бы уехать?» - подумал он, обнимая жену. Странная мысль уехать - накануне родов. Но было это чувство, было. Какой-то знак будущей беды. И вот сейчас случилась беда. Крадется берегом Терека, пахнет рыбой и еще чем-то чужим. И он вспомнил счастье, как уткнулся тогда в живот жены…

Старик же Вахид все время думал, какие больные у него ноги, еще с пересылки.

Где он их только не лечил, каким светилам не показывался. И если умирать, то придется здесь. Ноги дальше не пойдут. Он обуза сыновьям и внукам. Может, завтра все и кончится, хотя в России никогда ничего не кончается быстро. Надо умереть естественно. Чтоб у Салмана и Рустама не было угрызений совести. Конечно, будет горе, но совесть - это другое. Она - главное, что есть в человеке или нет.

Он лег, раскинув руки. Он попробует не дышать. Если не получится, он найдет круглый камень, проглотит его, чтоб застрял в горле. Кто ему, мертвому, будет заглядывать в горло?

Вахид, конечно, думал и о Патимат. Как она всегда держалась. Красавица, она скрывала свою хромоту - в молодости, на пересылке, неудачно прыгнула с платформы. Но он обязательно приглашал танцевать ее вальс-бостон, и она шла легко, плавно, с ним она ничего не боялась. А кто теперь переведет Патимат через улицу с сумками, кто проводит ночью в туалет? Саид в своем доме, у него своя семья. Он и так столько сделал для них, как никто. Только бы кончилось все скорее.

Он мысленно писал письмо Патимат, но не рассказывал, что Эльвира от них отстала. Патимат справедливая, будет гневаться: как можно оставить инвалидку? Что люди скажут, случись с ней что-нибудь? Он оправдывался перед женой, рисуя ей сарай вполне целый, где Эльвира могла отдохнуть. Конечно, про тлен - ни слова. А в конце письма просто соврал. Эльвира, мол, от них чуть отставала, но, ловкая, пошла наперерез, и теперь они вместе. И рука у нее заживает.

Здесь и сейчас

Я тоже видела бредущую женщину со странным узлом под правым локтем. Я видела, как она садилась прямо на землю и пела длинную колыбельную на чужом мне языке. У нее были черные волосы, грубо срезанные ножницами почти до корней, а однажды из узла, что под локтем, я увидела золотистую головку ребенка. Ну что я могла подумать, видя часть и не зная всего? Сумасшедшая украла ребенка.

«Нет, - услышала я голос, - она его спасает». А краж детей было и в Москве много. Странно, но я почему-то довольно скоро перестала дергаться по каждому случаю. Кто его знает, а может, это правда, что спасти можно, украв? Слава Богу, далеко внуки. И словно в ответ на эти мысли позвонил сын. Он был чем-то встревожен, я по голосу слышала. Дети? Все в порядке, здоровы. Но он что-то чуял. Он мой сын, и хотя у него нет камня, он наверняка что-то знает. Он специалист по геомагнетизму. Когда он еще был студентом, от него я узнала, что человечество обречено на вымирание, и не от экологии, не от выпивки, а от неизвестного фактора - икс там или игрек… В общем он, как сам говорил, бредил какой-то идеей. «Но ты не бери в голову. Бред - штука заразная. Как это в кино? Истина где-то рядом».