Лесли Уоллер - Семья Страница 27

— Подождите, сэр, — сказал Донни.

Он не выказывал никакого намерения подняться со стула и покинуть комнату.

— А что, если хотя бы половина тех теорий, о которых вы нам только что здесь рассказывали, является на самом деле правдой?

— Да, — поддержал его Элстон, — или хотя бы третья часть?

— Ведь тогда людям нельзя доверять деньги, надо отказаться от кредита физическим лицам, — начал Донни. — Это ведь то же самое, что дать заряженный пистолет ребенку.

— А если их на самом деле так много, как вы счи… предполагаете? — Элстон запнулся. — Тогда нам вообще не следует финансировать ни одну из подобных кредитных операций.

Палмер покачал головой. Он подошел к двери кабинета и распахнул ее.

— Если нам не следует финансировать кредиты, тогда нам вообще ничего не следует делать. Ведь именно таким образом мы делаем деньги. Мы рискуем, у нас никогда нет полных гарантий безопасности, промышленный кредит малодоходен. Иногда эти виды кредитов приносят значительно больше, чем мы в них вкладываем. Мы даем деньги промышленникам и строителям, потому что это устойчивый бизнес, в нем мало риска, а в нашем перечне инвестиций большое место занимает неустойчивый кредит физическим лицам. Но именно он приносит нам самые высокие прибыли. И именно высокие доходы отражаются на получении прибыли в ваших бонусах. Кажется смешным, не правда ли, что в поисках большей прибыли мы ограничиваем приток наших собственных наличных денег?

— Значит, вы ратуете за неограниченный кредит физическим лицам? — спросил Элстон. — Или как?

— Я ратую за то, чтобы у ЮБТК была прибыль, — сказал в заключение Палмер. — Я не думаю, что кому-то из нас следует слишком углубляться в исследования социальных путей, которые ведут к прибыли, искать, что в них хорошо, а что — плохо. Но в то же время я считаю, что никто не должен бездумно плавать по поверхности, не зная, что находится в тех глубинах, над которыми проплывает ЮБТК. Именно эта мысль и является основной в моей лекции. Постарайтесь помнить обо всем, что я вам говорил, когда мы будем сидеть с представителями Народного банка. И еще помните о том, что они намного ближе к линии огня, чем мы. У всех нас есть свои «башни из слоновой кости», такие, как — лишения права выкупа закладной, долгов, писем кредиторов, третьего предупреждения и всего такого прочего. Эти люди были внизу, в тех навозных ямах, откуда начинают расти деньги, — сказал он в заключение. — Я не хочу, чтобы вы воротили носы от того запаха, который может от них исходить.

Глава двадцать седьмая

Утро у Дона Винченцо Бийиото началось совершенно обычно. Он проснулся в десять и теперь стоял у окна третьего этажа своего дома в конце Пятой авеню, одного из последних частных домов на этом конце улицы. Платаны у протестантской церкви напротив начали зеленеть, и Дон Винченцо не видел никакого кощунства в том, чтобы улыбнуться им, хотя вид самой церкви вызывал у него отвращение.

Он напряг мышцы своих все еще сильных рук и три раза глубоко вдохнул свежий мартовский воздух, настолько свежий, насколько может быть свежим воздух в Нью-Йорке. Ah, un soffio diventa fresco![48] Его дом в Нью-Джерси, где он проводил выходные, более подходил для этого.

Он посмотрел на жену, которая спала на огромной двуспальной кровати из красного дерева. Ее лицо было крошенным, как у птички. Ah, una ragazzina piccolina.[49]

Шум от проходивших автобусов и автомобилей на Пятой авеню был несильным, грузовики еще не вышли на трассу. На улицах было затишье перед наплывом машин ближе к полудню. Дон Винченцо давно уже приучил себя к тому, чтобы просыпаться именно в этот час, после чего с удивительной для своих лет скоростью он одевался, завтракал и выходил из дома самое позднее в десять тридцать.

Meraviglioso.[50]

Этим утром Дон Винченцо был просто в отличном настроении. Никаких особых причин не было, но он проснулся таким отдохнувшим, его движения сегодня были особенно энергичными, и это очень радовало его. Он чувствовал себя поразительно молодым, высоким и мужественным, каким обычно был Бен Фискетти.

При этой мысли он улыбнулся. Лично Дон Винченцо считал Бена болваном, un scimunito,[51] дурнем с красивым лицом и атлетической фигурой. На людях он всячески расхваливал внешний вид своего зятя, но самому себе Дон Винченцо с грустью признавался, что ничего другого у этого парня не было, ни напористости, ни амбиций. Ему все досталось слишком легко, вот в чем беда. И это касалось не только Бена, то же относилось и ко всем остальным молодым людям в их клане.

Таким был Оги Лимандри, внук Дона Энрико, и даже его собственный племянник, Чарли Нотарбартоло. А семья его первой жены, Профачис, породила еще несколько своих собственных zoticos.[52]

В эти дни все вокруг было слишком размягченным. И не только в семье, понял сейчас Дон Винченцо, стоя у окна и глядя вниз на улицу.

Появилось какое-то мягкое звучание, как звучание скрипки среди грохота меди. Молодые люди двадцати, даже тридцати лет, все эти тупицы были мягкотелыми. У них нет ни maschiezza,[53] ни virilita.[54]

Все, что они имели, — а лишь немногие, такие, как Дон Винченцо, действительно знали, как много денег, как много собственности и как много власти перейдет к этому новому племени мужчин их клана, — все это будет преподнесено им: una argenteria.[55]

Это их блюдечко с голубой каемочкой — все, за что Дон Винченцо и мужчины его поколения из их семьи должны были сражаться. И все это упадет в мягкие детские ручки этих выпускников колледжей без всякой борьбы.

Конечно, напомнил себе Дон Винченцо, никто из нас не может обвинять в этом кого-то другого. Сами дураки, стремились вырастить американских сыновей. Слава Всевышнему, сказал он себе, что у меня Розалия и Селия. Если бы ему пришлось растить сыновей, то сейчас он был бы в положении Гаэтано Фискетти и других отцов, вырастивших сверхобразованное, сверхпородистое и абсолютно ни к чему не приспособленное поколение, которое не сможет распорядиться с умом богатством их клана.

Дон Винченцо вздохнул и отвернулся от окна. Двигаясь очень осторожно, чтобы не разбудить жену, он вышел через боковую дверь в гардеробную. Там стоял Рокко и курил сигарету.

— Buon giorno.[56]

Его голос, как и всегда, был тонким и невыразительным.

— Spicciati, amico.[57]

Рокко выбросил сигарету, протянул руку к душу, покрутил кран горячей воды. Потом он повернулся к Дону Винченцо и помог ему снять халат и пижаму. Расправив плечи, обнаженный Дон Винченцо встал под душ. Рокко бросил пижаму в контейнер для стирки и достал большое пушистое полотенце.

Рокко теперь за пятьдесят, он лишь на восемь или девять лет моложе Дона Винченцо. Никто из них не выглядел на свой возраст. Дон Винченцо вел активный образ жизни, как и Рокко. Рокко делал все то же, что и Дон Винченцо. Куда шел Дон Винченцо, туда и Рокко. С кем Дон Винченцо встречался, с тем и Рокко. Правда, иногда Рокко посещал места, совершал поступки и встречался с людьми, которых не видел Дон Винченцо, но это уже было личное дело Рокко.

Он был cuscinetto[58] Дона Винченцо. Это хорошо оплачивалось. Дон Винченцо однажды попытался объяснить молодой леди, что означает cuscinetto, ибо дама возражала против того, что Рокко сидит на стуле в углу комнаты и за ними наблюдает.

— Дорогой, я на все способна ради тебя, ты же знаешь, но почему он должен наблюдать за нами? Это доставляет ему удовольствие?

— Он мой, ну как бы это сказать, он мой cuscinetto. Подушка? Диванная подушка? Булавка?

Но молодая дама боялась булавок. Из-за предыдущего клиента. Ему булавки доставляли удовольствие, но его развлечение чуть не привело ее к заражению крови.

— Никаких булавок, — возразила она, вставая с кровати.

— Никаких булавок, никаких булавок. Cuscinetto это… come sichiama?[59]

Рокко заерзал на стуле и произнес единственное слово:

— Буфер.

— Si, буфер. Амортизатор. Он мой буфер, так что, figuri,[60] ему придется остаться здесь.

Дон Винченцо смыл мыло под горячим душем, потом прибавил холодной воды. Его доктор предупреждал, что ему следует отказаться от холодного душа, но ничего не говорил о комнатной температуре вперемешку с ледяной. Дон Винченцо начал медленно поворачивать кран, затем крутанул его одним резким жестом.

— Ai! Fa freddo![61] — Его голос зазвучал на октаву выше обычного.

Стуча зубами, Дон Винченцо вышел из душа в объятия нагретого полотенца, которым его обернул и вытер Рокко. Быстро двигаясь теперь вместе, как в балете, оба они пошли вперед, на ходу Дон Винченцо поворачивался то в одну, то в другую сторону, а Рокко помогал ему одеваться. Когда был завязан белый галстук, Дон Винченцо посмотрел на себя в зеркало. Он увидел, что Рокко надел на него костюм такого же темного зеленовато-коричневого оттенка, какой был и на самом Рокко, те же черные туфли и черные шелковые носки, ту же белую рубашку с вышивкой и одинаковые по белизне галстуки.