Борис Виан - Осень в Пекине Страница 27

— И это ты мне говоришь, Анн…

— Или вот солнце с черными зонами… Никто же толком не знает, что там… Или самолеты профессора Членоеда, или облака… Или делать раскопки и смотреть, что там под землей…

Анжель закрыл глаза.

— Отдай мне Бирюзу, умоляю тебя! — воскликнул он. — Ты же ее не любишь!

— Я люблю ее, — возразил Анн. — Настолько, насколько вообще способен любить. Я не могу сделать так, чтобы все остальное перестало для меня существовать. Если хочешь, возьми ее. Только она ведь не захочет. Она хочет, чтобы я все время о ней думал, чтобы вся моя жизнь зависела от нее одной.

— Продолжай, — сказал Анжель. — Говори, чего она еще хочет.

— Чтобы все кругом рухнуло и погибло, чтобы мир перестал существовать и чтобы мы остались наконец вдвоем, с ней наедине. Хочет, чтобы я стал начальником вместо Амадиса Дюдю, и тогда она станет моей секретаршей.

— Но ты ее изнашиваешь, — пробормотал Анжель.

— Ты бы предпочел делать это сам?

— Я бы не стал ее портить, — сказал Анжель. — Даже прикасаться бы к ней не стал. Только целовал бы иногда и заворачивал, обнаженную, в белую ткань.

— Но они этого не понимают, — продолжал Анн. — Им даже в голову не приходит, что человека может интересовать что-то совсем другое, а если и приходит, то очень немногим из них. Они в этом не виноваты. Они просто не понимают, какие колоссальные возможности предоставляет нам жизнь.

— Ты о чем?

— Можно, например, полежать на песке, и чтобы дул ветерок, и чтобы ни о чем не думать… — произнес задумчиво Анн. — Или же можно идти вперед, все видеть, все понимать и созидать: строить каменные дома для людей, делать так, чтобы у них все было, автомобили, свет и, вообще, что душе угодно. Чтобы можно было, например, просто ничего не делать, лежать в солнечную погоду на песке, ни о чем не думать и спать с женщинами.

— Значит, ты все-таки иногда хочешь с ними спать, — заметил Анжель.

— Я всегда хочу, — сказал Анн. — Только без всего остального я тоже обойтись не могу.

— Не порти Бирюзу!! — Голос Анжеля дрожал.

Анн провел ладонью по лбу.

— Она сама себя портит, — сказал он. — И тут уж ее не остановишь. Потом, когда я ее брошу, вид у нее будет совсем истрепанный; но, если она тебя полюбит, она очень скоро станет прежней. Почти прежней. Но потом она истреплется в два раза быстрее, и ты не сможешь этого вынести.

— И что?.. — спросил Анжель.

— А то, что я не знаю, как ты себя тогда поведешь, — сказал Анн. — Но дело в том, что с каждым разом она будет изнашиваться все быстрее и быстрее, в геометрической прогрессии.

— Попытайся отвратить ее от себя, — посоветовал Анжель.

Анн рассмеялся:

— Сейчас я еще не смогу. Я еще люблю ее, и мне хорошо с ней в постели.

— Замолчи, — сказал Анжель.

— Пойду доделывать расчеты, — сказал Анн. — А ты дурак! Столько красивых девушек вокруг!

— Они наводят на меня тоску, — сказал Анжель. — Мне сейчас так плохо.

Тяжелая рука Анна легла Анжелю на плечо.

— Пойди погуляй, — предложил Анн. — Подыши свежим воздухом. Не думай больше об этом.

— Я хотел пройтись, — сказал Анжель. — Это ты отказался. А я ни о чем другом думать не могу. Она так изменилась.

— Да нет же, — возразил Анн. — Просто теперь она поднаторела в постели.

Анжель засопел и поплелся к себе в комнату. Анн засмеялся, глядя ему вслед, и открыл дверь в свой кабинет.

II

Анжель медленно продвигался, скользя по горячему песку; он чувствовал, как песчинки, проникавшие сквозь кожаные сплетения его сандалий, струились у него между пальцами ног. В ушах его еще стояли слова Анна, он слышал его голос, а перед глазами было юное, нежное лицо Бирюзы, склонившейся над пишущей машинкой в кабинете Амадиса Дюдю, изящный изгиб ее бровей, ее влажные губы.

Далеко впереди возвышалась первая темная полоса. Гладкая и ровная, она падала на землю, как занавес, врезаясь в песок прямой неумолимой темной чертой, плотно прилегающей к изгибам дюн. Он шел настолько быстро, насколько позволял неровный песчаный грунт; на подъеме расстояние между отпечатками его ступней с каждым шагом уменьшалось на несколько сантиметров, зато на спуске он очень быстро сбегал по покатым склонам вниз, испытывая физическое наслаждение от того, что его нога ступает первой на нехоженый желтый путь. Постепенно боль у него в груди стихла, она ссыхалась под воздействием пористой девственности природы, впитывалась алчной, всепоглощающей пустыней.

Теневая полоса все приближалась и приближалась, она возвышалась голой, унылой, уходящей вдаль стеной, но была, однако, притягательнее настоящей тени, ибо являла собой скорее отсутствие света, непроницаемую пустоту, иную, несокрушимую материю.

Еще несколько шагов, и Анжель оказался бы в полном мраке. Он остановился у подножия стены и робко протянул руку вперед. Рука исчезла в темноте, и он ощутил леденящий холод черной зоны. Не колеблясь ни минуты, он сделал шаг вперед, и темная пелена мгновенно объяла его целиком.

Анжель медленно продвигался вперед. Было холодно; сердце его беспокойно билось в груди. Он порылся в кармане, вынул спички и зажег одну из них. Ему показалось, что она загорелась, однако темнота оставалась нерушимой. Встревожившись, он выпустил спичку из рук и протер глаза. Достав еще одну, он старательно чиркнул ее покрытым фосфором кончиком о шероховатую поверхность коробка. Услышав, как она воспламенилась, он нащупал карман, сунул туда коробок и наугад попытался дотронуться указательным пальцем свободной руки до горящей деревяшки. И тут же, отдернув обожженную руку, уронил вторую спичку наземь.

Медленно и осторожно он повернул назад и попытался тем же путем выйти из темной зоны. Ему показалось, что обратно он шел дольше, чем туда, а кругом была все та же кромешная тьма. Он снова остановился. Кровь быстрее забилась в его жилах, но руки оставались ледяные. Он сел: надо было перевести дух; чтобы согреть руки, он сунул их под мышки.

Анжель ждал, пока успокоится сердцебиение. Все его члены сохраняли память о совершенных им с момента вхождения во мрак движений. Спокойно, без лишней суеты он попытался сориентироваться снова и уверенным шагом направился к солнцу. Через несколько секунд нога его ступила на горячий песок, а застывшая желтая пустыня так ярко вспыхнула перед его глазами, что он зажмурился. Вдалеке виднелось марево над плоской крышей гостиницы Барридзоне.

Он отошел от темной стены и упал на сыпучий песок. Лежа на земле, он увидел в траве маленькую ампочку, лениво скользящую по длинному изогнутому стебельку, который она обволакивала тонкой прозрачной пленкой, отсвечивающей всеми цветами радуги. Анжель улегся поудобнее, сделав небольшую впадину для каждой части своего тела, полностью расслабил мышцы, попытался ни о чем не думать и выровнял дыхание. Он был спокоен и печален.

III

ЗАСЕДАНИЕ

Войдя в здание, председатель Совета Урсус де Жанполен нахмурил брови, поскольку швейцара на месте не было. Он тем не менее пересек порог, а затем проник и в зал заседаний. И тут же нахмурился снова: за столом не было ни одного человека. Совместными усилиями указательного и большого пальцев ему удалось дотянуться до кончика своих золотых часов, являвшего собой цепочку из того же металла, и извлечь их наружу. Тут случилось нечто невероятное: сей безукоризненный механизм показывал ту же конфигурацию, что и несколькими минутами ранее, заставившую его тогда прибавить шагу. Тут он понял, чем объясняется случайное, а не, как он предполагал до этого, заранее спланированное отсутствие швейцара и членов Совета, бегом ринулся вниз к своему лимузину и приказал преданному водителю отвезти его куда подальше, дабы не случилось так, что председатель Совета директоров прибыл на заседание первым, нет уж, черт возьми, не будет этого никогда!

Швейцар с искривленным от усталости ртом вовремя выполз из кабинета задумчивости, чтобы без промедления залезть в большой шкаф, где хранилась коллекция открыток непристойного содержания. На лице его блуждала усталая ухмылка, руки дрожали, брюки промокли вокруг ширинки — ибо это был тот самый «его» день. Оно еще немного сочилось, аритмичные угасающие молнии простреливали ему низ живота, напрягая дряхлые ягодичные мышцы, утомленные годами трения о сиденье стула.

У маленькой собачки, задавленной Аграфеном Марионом, который вел машину как всегда не глядя, легкие были, как констатировал дворник, ловкая метла которого столкнула трупик в люк канализации, странного зеленого цвета. Отверстие вскоре затошнило, вследствие чего пришлось на несколько дней перекрыть движение по этой улице.

После разного рода перипетий, вызванных как порочностью рода человеческого и мира материального, так и неумолимыми законами Случая, все члены административного Совета или, по крайней мере, подавляющее их большинство встретились у дверей зала заседаний, а затем и проникли в оный после принятого в цивилизованном обществе взаимного потирания верхних конечностей и распыления в окружающую атмосферу слюнных выделений — ритуалов, которые в среде военных заменяются поднятием руки к виску, сопровождающимся звонким пощелкиванием каблуков, а также в некоторых случаях краткими, выкрикиваемыми издалека междометиями, так что, учитывая всю ситуацию в целом, можно считать, что военные ритуалы гигиеничнее, мнение, с которым, однако, вряд ли можно будет согласиться, посетив хоть раз тамошние туалеты, за исключением, разумеется, туалетов американских, ибо америкашки срут, выстроившись в шеренгу, и содержат какашечные комнаты в чистоте, отдающей дезинфекцией, как это обычно и бывает в странах, где уделяется большое внимание пропаганде и где жители выказывают податливость такого рода воздействиям, что, впрочем, только естественно при условии, разумеется, что пропаганда не ведется как попало, а формируется с учетом пожеланий граждан, зафиксированных в различного рода учреждениях, занимающихся предсказанием будущего и профессиональной ориентацией, а также принимая во внимание результаты референдумов, которыми счастливые правители щедро одаривают своих подопечных, ко всеобщему удовлетворению ликующей нации.