Джон Апдайк - Супружеские пары Страница 27

Но Марсия не знала, что сама была отчасти причиной его обращения к Шекспиру. Для Фрэнка биржевой кризис, бессонные ночи с болями в желудке, рождение второго ребенка и жена друга, строящая ему глазки, были частями одного целого — увертюры к средним годам — прелюдии смерти. Он реагировал на это по примеру своего отца, китаиста-любителя: погружался в прошлое, где царил мир.

Когда кругом метут бураны,И онемел от кашля поп.И красен нос у Марианы,И птица прячется в сугроб…

Эти бураны и птицы казались древними вкраплениями в янтаре, но при этом шевелились…

Но я зайду к нему, когда он спит,И громко крикну имя Мортимера.

Нет!

Я этим звукам выучу скворцаИ дам ему, чтоб злить его, в подарок!

Созерцая подобные страсти, Фрэнк забывал про желудочные боли. Ему было нелегко поглощать печатный текст, он не мог сосредоточиться даже на паре строк Данте или Мильтона, терпеть не мог театр и романы. Один Шекспир приносил желанное успокоение.

— Вот у кого можно найти все ответы! — говорил он Марсии игривым тоном. О Шекспире он не разговаривал ни с кем, даже с Джанет — в первую очередь не с ней, потому что она относилась к его чтению, как к упорно бросаемому ей вызову, критике за то, что она не окончила колледж, а выскочила вместо этого за него замуж. — Тут все, на что мы можем надеяться. Между прочим, конец всегда печальный.

— Даже в комедиях?

— Комедии заканчиваются свадьбой, а Шекспир был несчастен в браке.

— Чувствую, — отвечала Марсия, женщина нервная, не любившая неопределенности, — ты намекаешь, что у нас все плохо кончится.

— У нас? У тебя и у меня?

Выходит, он совсем не имел в виду, что несчастен в браке, как Шекспир? Но она не могла остановиться.

— Если у нас что-нибудь получится.

— А у нас должно что-то получиться? Мне эта мысль нравится. Да. — Новое знание еще больше утяжелило его большую голову. — Но как же Гарольд и Джанет? Может, сначала посоветуемся с ними? Ничего не сделаем, а им скажем, что сделали.

Он был так бестактен и ироничен, что она приняла защитную стойку.

— Лучше забудь мои слова. Пытаться превратить дружбу в секс — типичная женская ошибка. Ты мне нужен исключительно как друг.

— Почему? У тебя есть подруга — Джанет. А меня лучше воспринимай сексуально. Как заманчиво звучит! Рынок до того просел, что секс теперь наилучшая сфера капиталовложений.

Они сидели после теннисной партии на летнем солнышке, прислонившись к бамперу «меркурия» Эпплби перед кирпичным домом Галлахеров, больше похожим на крепость. Мэтт выклянчил разрешение пользоваться соседским кортом. Гарольд выпивал в доме, Джанет не приехала — осталась нянчить малышку Кэтрин, названную в честь тетушки, которую Фрэнк запомнил почему-то как гору пыльного бархата, увешанную кроваво-красными гранатами.

Марсия долго смеялась, а потом сказала:

— Какой серьезный финансист!

— Представь себе. Джанет уже девять месяцев меня грызет. Давай хотя бы пообедаем на пару в Бостоне. Мне необходима передышка. Что скажешь насчет вторника?

— По вторникам мы возим на станцию соседей.

— Жаль. По средам я обедаю с Гарольдом в Гарвардском клубе. Он при этом только и делает, что нюхает еду Может, отменить клуб?

— Ни в коем случае! Гарольд терпеть не может, когда нарушается традиция. Попробую пригласить в четверг к Генриетте няньку. Только никаких недомолвок, Фрэнк: мы встретимся, чтобы просто поговорить.

— Конечно. Я расскажу тебе о людях, чьи головы свисают вниз.

— «Отелло»?

— Он самый.

— Слушай, Фрэнк, я на тебе зациклилась! Знаю, это звучит абсурдно, но я прошу тебя о помощи. Как друга.

— До секса или после?

— Посерьезнее, пожалуйста. Лично я серьезна, как никогда. Это борьба не на жизнь, а на смерть. Знаю, ты меня не любишь, я тебя, кажется, тоже не люблю, но мне необходимо выговориться Мне это так нужно, что.

И тут она уронила голову и расплакалась — всамделишными слезами.

— Мне страшно!

— Марсия, дорогая, не надо!

Они пообедали вдвоем. Потом это часто повторялось, встречи на углах новых стеклянных зданий или в дверях цветочных лавок; румяный улыбчивый джентльмен, в котором угадывался бывший школьный отличник, и маленькая деловитая брюнетка, чуть запыхавшаяся, спешили рука об руку по набережной, пропахшей морем, потом сквозь толкучку Вашингтон-стрит, чтобы отыскать ресторанчик поукромнее, а там столик в углу и покровительственного бармена, и чтоб никаких деловых знакомых и друзей по колледжу. Они болтали, не боясь соприкасаться носками обуви, даже стремясь к этому, мимолетно касались друг друга в знак предостережения или сочувствия, говорили о себе, о своем детстве за подстриженными живыми изгородями, о Шекспире, психиатрии — бывшем занятии папаши Марсии, о Гарольде и Джанет — двух обманутых и потому достойных удвоенно-нежного отношения. Неведение Гарольда и Джанет из вынужденного превращалось в священное. Им прощалась холодность, требовательность, недомыслие — о покойниках либо хорошо, либо никак.

В северном районе Бостона стоял коттедж, собственность одной из теток Фрэнка, удаленный от привычных трасс и от реальной жизни и потому двойне безопасный. Тетка прятала ключ от двери в траве, на каменной полочке позади одной из колонн при въезде. Фрэнк с детства привык не глядя тянуться за ключом. Раньше это казалось ему захватывающим приключением, погружением в таинственный мир гниения, теперь же ключ выглядел до смешного доступным. Оставалось гадать, сколько еще людей, без малейших родственных связей с их семьей, пользовались тем же самым голым матрасом, доставали из шкафа те же самые грубые армейские одеяла, потом осторожно стряхивали сигаретный пепел в целлофан, снятый с пачки, В кухне стояла мышеловка с убитой мышью. Перед смертью мышь умудрилась перевернуться кверху грязно-белым брюшком и превратилась в подобие использованного ватного тампона во врачебном кабинете. Фрэнк и Марсия воровали из буфета херес, но мышь это не беспокоило. Они были здесь бесплотными тенями. Коттедж с видом на узкий полуостров Нагант, приютившийся среди сосен и дубов, использовался владельцами только по выходным. Но и по будням запах соли и гнилых водорослей был здесь сильнее, чем на пляже в Тарбоксе, где в это время загорали Джанет и дети. Марсия казалась Фрэнку волнующе миниатюрной, более спортивной и податливой, чем Джанет, но при этом твердой и непоколебимой. Входя в нее, он всякий раз вспоминая маленьких куртизанок французского двора, японских проституток, которых как-то раз спьяну живописал Гарольд, гибких и гладких мальчиков, фигурировавших у Шекспира под именами Розалинда, Кейт, Офелия. В Марсии была нервная испорченность, которую он вкушал впервые в жизни. Ее тонкие плечи блестели в его рыжих объятиях, безмятежное лицо отражало его лицо, как оконное стекло.

— Люблю твои руки, — произносила она.

— Ты это уже говорила.

— Люблю твои объятия. Такие огромные ручищи!

— Все относительно, — сказал он и тут же пожалел, что тащит к ним в постель Гарольда.

Зная, что остаться по-настоящему вдвоем — недосягаемая мечта, она спросила:

— Со мной не так, как с Джанет?

— Не так.

— У меня такая маленькая грудь.

— У тебя красивая грудь, как у греческой статуи, У Венеры всегда маленькие груди. А у Джанет. У Джанет сейчас много молока. Представляешь?

— Не очень. Это вкусно?

— Что, молоко Джанет?

— Можешь не отвечать.

— Почему? Оно сладкое. Даже приторное.

— Ты такой ласковый мужчина — говорила Марсия. — Я не привыкла к такой ласке.

Этими речами она, ослабляя его и себя как любовников, за то укрепляя дружбу, давала понять, что Фрэнк чересчур ласков, а Гарольд грубее, усерднее, лучше ее удовлетворяет и, наверное, оснащен более внушительным членом. Рядом с Фрэнком всегда маячила размытая грозная фигура — ни дать ни взять незнакомец, приближающийся к нему в сумерках на затянутом туманом морском берегу. Требовательная любовница лежала, насытившись, рядом с ним, влажная, касающаяся его всей своей длиной. Серьга покоилась в выемке под ухом, строгий пробор в прическе был слегка нарушен. Уснула? Он стал копаться в ворохе своей одежды, разыскивая часы. Скоро он научится, раздеваясь, оставлять часы не на виду, но легко досягаемыми. Золотые банкирские часы подсказали, что его ленч тянется уже один час сорок минут. И тут же приступ боли в желудке.

Их связь продолжалась уже два месяца и пока что не была разоблачена. Первый обман дается без труда, ибо в организме обманываемой отсутствуют антитела. Еще не вакцинированная подозрением, она не видит ничего странного в опозданиях, принимает самые абсурдные объяснения, прощает сотни оплошностей.