Вера Колочкова - Исповедь свекрови, или Урок Парацельса Страница 27

Хлопнула в прихожей дверь, Левино улыбающееся лицо появилось в кухонном проеме.

— Мам… Давай поедим чего-нибудь, а? Я голодный по самое не могу.

— Борщ будешь?

— А то. Тем более давно мамкиного борща не ел. Соскучился.

— Иди, мой руки…

Уселся за стол, придвинул к себе тарелку борща, хлебнул первую ложку, крякнул от удовольствия. Надо полагать, подлизывается так, от объяснений хочет уйти. Мамка растает, мамка забудет. Саша села напротив, подперла щеку рукой. Извечная картинка-судьба, сермяжная, — мать смотрит, как родное дитя насыщается… Смотрит и молчит… Хорошо бы добавить — и тихо радуется. Потому что растаяла и забыла все.

«Нет, дорогой сынок, не забыла, — думала Саша. — И смотреть я на тебя больше не буду. Распрямлю спину, вздохну, переведу взгляд с твоего лица на экран телевизора, потом — на дождевое окно. Да, ты правильно понял. Я жду. Я вся из себя такая — символ ожидания, грустная мать, картина маслом».

Лева отодвинул от себя пустую тарелку, вздохнул, произнес покаянно:

— Мам, ну ты меня тоже пойми… Ну куда, где? Не к Ладке же было ее везти?

— Да, Лева. Конечно, я понимаю, — произнесла Саша тихо, с насмешливым сарказмом. — Да, действительно, главный вопрос — где и куда. Остальное не имеет значения.

— То есть как это не имеет! Еще как имеет! Или мы с тобой по-разному понимаем это «остальное»? Не знаю, вроде не жалуются…

— Прекрати, а? Давай без этого… Без пошлого мужицкого веселья, ладно?

— Да отчего ж без веселья-то? По-моему, никакой трагедии не произошло.

— Ну да. Трагедии нет, одна сплошная комедия. Ты только что женщине изменил, с которой живешь, с которой ешь из одной тарелки, причем походя изменил, не задумываясь, и тебе при этом ужасно весело, Лёв! Не стыдно, а весело! Нет, не понимаю твоего веселья! Прости, но оно как раз пошлостью отдает!

— Мам, не будь ханжой. Ты просто отстала от жизни, сейчас все так живут. Так принято сейчас, это норма, мам.

— Норма? Нет, ты ошибаешься, сынок, это вовсе не норма. Вы приняли это за норму, только и всего. Сами себе ее радостно подарили, потому что так проще. Скатились от сложного к простому, как малыши с детской горки, искусились на легкое скольжение вниз, каждый по-своему. Нет, это не норма, сынок. А впрочем, я уже сегодня говорила на эту тему… Хватит с меня, устала. Чего в пустоту говорить?

— Где это ты говорила?

— Да так, было дело… Долго рассказывать. Да и не хочется.

— Мам, я дурак… Еще и ханжой тебя обозвал. Не обижайся на меня, а?

— Я не обижаюсь, я огорчаюсь. Ладно, пусть я наивная, пусть я ханжа, пусть… Но я сама такой хочу быть, понял? Не принимаю я вашего веселья и тем более вашей нормы! Это мой выбор — быть наивной, смешной и несовременной! Нет, я на тебя не обижаюсь. И все, и остановимся на этом. Живи как знаешь, не буду же я тебе, взрослому мужику, мораль читать! Что из тебя получилось, то получилось!

Лева сунулся было еще что-то сказать, но Саша только рукой махнула — не надо, мол. А для верности прибавила звук в телевизоре, нажав на кнопку пульта.

И заполонило кухонное пространство вступление к «Восточной песне», забытой мелодии молодости! Тухманов! «Льет ли теплый дождь, падает ли снег!» Под эту мелодию, помнится, они с Гришей танцевали, влюблялись, целовались… Ах, память, память. Мелодия-любовь, мелодия-символ!

Вгляделась в экран, еще прибавила звук. О, так это творческий вечер Тухманова повторяют! Вот камера поймала лицо самого маэстро, неулыбчивое, аскетичное, с пронзительно-светлыми грустными глазами. Марсианские глаза, знающие тайну, которой никто не знает. И отдающие эту тайну по чуть-чуть, по капельке, маленькими дозами, все, как по правилу Парацельса… Чтобы получалось лекарство счастья. Да, много счастья свершилось под его музыку, много судеб соединилось, и они с Гришей тому пример…

Вступление закончилось, певец пропел в микрофон первые строчки «Восточной песни». Вдруг Лева схватил пульт, убрал звук, проговорил насмешливо, немного с вызовом:

— Мам! Я понял! Ты от меня вот этого же хочешь, да?

И запел, подражая интонациям певца, безбожно перевирая мелодию, подвывая и, конечно же, ерничая:

— «…Я в подъезде против дома твоего стою! Жду, что ты пройдешь! А быть может, нет! Оу! Оу! Стоит мне тебя увидеть…»

— Лева, прекрати! Немедленно перестань! — Саша едва сдержала смех, глядя, как он дергает плечами и закатывает глаза.

— «Оу! Оу! Как я счастлив!»

— Прекрати, я сказала!

Замолчал, глянул на нее сбоку. Не удержался, снова подхватил, в мольбе протягивая ладони к телевизору и сломав брови домиком:

— «…А я бою-у-усь услышать не-е-т…»

— Да хватит, хватит… Ишь, разошелся. Смешно тебе, да?

— Смешно, мам. Особенно про «боюсь услышать нет».

— Да, наверное, теперь это смешно звучит. Нынче мало кто из вас испугается услышать «нет». Да и впрямь, чего пугаться-то? На одно «нет» через минуту пятнадцать «да» услышите. И заморачиваться не стоит.

— Ой, мам… Выйди из прошлого, а? Двадцать первый век на дворе, ау-ау…

— Не выйду. Не хочу. Мне там лучше.

— Нет, ну ты послушай… А это что? «По ночам в тиши я пишу стихи! В каждой строчке только точки после буквы «л»!» Он что, идиот? Или просто дятел — точками листок бумаги долбить?

— Сам ты дятел!

— А, ну да… Когда нечем оппонировать, всегда «сам дурак» спасает.

— Хорошо. Только, знаешь… Потому вы, дураки, и разводитесь нынче, и в семьях несчастливы, потому что душонок своих не слышите, по-настоящему чувствовать глубоко не умеете. Вам все смешно. А на самом деле вы понятия не имеете, что такое душевный трепет.

— Как, повтори, не понял? Трепет? Ой, мам… Это, конечно, классно звучит… Какая ты у меня противоречивая, мам, непредсказуемая вся! Да, трепет — это да… Это сильно…

— Конечно, сильно. И можешь скалиться и ухмыляться дальше, сколько тебе угодно. Только запомни, сынок… Человек, способный испытывать трепет, во всяких жизненных обстоятельствах, какими бы они жестокими ни были, всегда остается человеком живым и сильным, и талантливым, и счастливым. Жаль, что мало таких, вымирают потихоньку. А вы на хозяйстве остаетесь, циники. Жвачка нового времени, добыча маркетинга.

— Ну, мам, ты даешь. Полегче с определениями-то.

— Да ладно… Ведь вы нынче как? Вы трепет испытываете лишь тогда, когда обсуждаете марку холодильника, или телевизора, или, прости меня господи, пресловутой стиральной машины. Не к человеку испытываете, а к машине, к мертвой железке. О, тут вы горазды трепетом, конечно… А друг для друга вам вполне цинизма хватает. Вы думаете, что сильны своим цинизмом, что ухари этакие, а на самом деле — жалки… Вы пленники, Лёв. Куда вам в подъезде стоять да стихи по ночам сочинять! Лучше сразу в койку прыгать, каждый за своей надобностью. Кому ради похоти, кому просто замуж охота, чтоб статус дамский повысить… А чтоб любить — нет. Про это забыли. Это совсем не обязательно, это страшно, вдруг душа возьмет да полетит в трепет! Что с ней тогда делать-то, вы и не знаете!

— Мам… Вообще-то это удар ниже пояса. Между прочим, я Арину любил. Это она меня не любила, а я ее любил. И душой трепетал, и старался, и все такое прочее. Зря ты так, мам.

— Да, прости, сынок. И впрямь, что-то понесло меня сегодня… Наверное, день такой, с утра не задался.

— Ладно…

Лева протянул через стол руку, дотронулся до ее плеча. Саша отвернулась от экрана телевизора, где опять крупным планом мелькнуло лицо маэстро, шутливо погрозила сыну пальцем:

— А над музыкой моей юности не смей хихикать, понял? Сами-то сейчас что поете? «Ты Испания, я Мадрид, ты переносица, я гайморит? Я беременна, это временно? Ветерок мои губы колышет?» Фу… А Тухманов — он гений. Он сохранил себя в своем гении, в своем внутреннем трепете. И не смей больше хихикать над «Восточной песней»!

— Ладно, я не буду. Я буду в подъезде стоять и стихи по ночам сочинять. Ладка утром проснется, я ей бац, и стих в зубах принесу! Как там? «В каждой строчке только точки после буквы «л»!» А лучше — тире с точками, чтобы на шифрограмму похоже было.

— Щас как дам по щам… — Саша замахнулась нарочито, едва сдерживая смех.

— Ой, мам… Где ты набралась этой пошлости? По щам, главное…

— Да уж, набралась, было дело. Говорю же — долго рассказывать, только соль на рану сыпать.

— Ладно, не хочешь, не рассказывай. В воскресенье у Ладки день рождения, ты придешь?

— А я думала, в воскресенье Гришеньку…

— Нет, не получится. У них там какое-то свое мероприятие, чей-то детский праздник, что ли… Я узнавал уже. Полный отлуп от Арининой новой свекрови получил. Сказала, что на следующий выходной могу рассчитывать. Я сначала в бутылку полез, а потом думаю — ладно… Лучше плохой мир, чем хорошая ссора.

— Жалко…

— Ничего, мам. Со временем все как-то устроится, не переживай. Сейчас тяжело, потом, говорят, привыкаешь. И вообще, давай не будем на больную тему… Так я не понял, ты придешь на день рождения к Ладке или нет?