Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3 Страница 27

Перекусили в какой-то забегаловке на выезде из города, где их осчастливили жёсткими оладьями, почти такими же, как вобла, слегка смазанными прогорклым растительным маслом и украшенными чайной ложкой какого-то слегка сладкого дёгтя, названного раздобревшей, наверное, на оладьях раздатчицей фруктовым повидлом, и несладким чаем, похожим на воду, в которой мыли стаканы.

- Уф-ф! – облегчённо вздохнула Таня, когда они, оставив позади последние тёмные избушки, покосившиеся от непомерной тяжести нахлобученных на них растрёпанных соломенных брылей, выкатились за город. – Успеем домой к ночи, - и лукаво добавила, напоминая о вчерашнем, - если ты где-нибудь не врюхаешься в грязь.

Владимир улыбнулся, тоже радуясь обратной дороге, светлому солнечному утру, умытому туманом, тому, что хорошо выспался и отдохнул, несмотря на пьяные секретарские сетования о несправедливом распределении житейских благ, что машина в порядке и ведёт себя с прицепом отлично, что у спутницы хорошее настроение, и держит она себя так, будто вчера ничего не было, и, главное, что сделан первый настоящий шаг на родину, а известно: удачное начало – половина дела.

- Тебе так хочется домой?

- Конечно, - не задумываясь, подтвердила Таня, - ведь это же – дом, мой дом.

Дорогу перебежала неведомо откуда взявшаяся кошка.

- Вернёмся? – спросил Владимир, намекая на плохую примету.

- Ни за что! – отвергла несерьёзное предложение храбрая спутница. – Даже если перебежит пантера. И вообще я в приметы не верю, а верю в себя.

Владимир удовлетворённо улыбнулся, и сам не собираясь следовать каким бы то ни было приметам в такое прекрасное утро.

- У вас хороший дом?

Таня усмехнулась, предопределяя ответ и радуясь разговору, приятному для женского сердца.

- У нас в том доме одна комната, в двух других живёт семья нашего снабженца. Дали нам её в прошлом месяце, и это была самая большая радость для меня за всё военное и послевоенное время. Жильё, конечно, не ахти какое, тесновато, но в наше время не до выбора, и я чувствую в нём себя как дома. Не то, что раньше, когда снимали комнату у стариков, которые вечно канючили, что прогадали с постояльцами и ценой, и туда возвращаться и жить там не хотелось.

Она закурила, открыв боковое стекло и впустив лёгкий освежающий сквознячок.

- Жилище – ещё не дом. Конечно – кто спорит? – хорошо иметь отдельную квартиру или особняк, но я знаю некоторых шишек, которые, имея то или другое, приходят туда только переночевать. Для жилья, чтобы оно стало живым, родным домом, нужна семья, очень близкие люди, которые тебя любят и ждут, и ты их – тоже. Там всегда тебя примут с любым настроением, со слезами обиды и с улыбкой нечаянной радости, выслушают, поймут, успокоят, поддержат, если надо. Там можно всё сказать, поплакаться, расслабиться, отгородясь от всего мира и отдыхая душой и телом от невзгод жизни и неурядиц на работе, просто уединиться, в конце концов, подумать и помечтать. Я верю, - Таня убрала свою постоянную улыбку с побледневших губ, - я просто убеждена, что у нас с мужем будет нормальная семья: он меня любит, я его – тоже, родится дочка, - она тихо засмеялась таинственным грудным смехом, - муж избавится от фронтовой горячки и – заживём! Вот только бы суметь помочь ему в этом…

Студебеккер с натугой, на второй скорости взобрался на крутой пригорок, спугнув стаю чёрных и серых ворон, терзавших окровавленную тушку бурого осеннего зайца. Недовольно каркая, птицы тяжело и неохотно оторвались от пиршества и, отлетев на обочину, густо опустились, пропуская помешавшее железное чудище. Владимир проводил глазами новых предвестников скорого несчастья и ничего не сказал, надеясь, что они не вызвали у увлечённой рассуждениями о доме соседки таких же дурных ассоциаций.

- А ты попробуй взять его с собой в поездку, - предложил он спонтанно родившееся в голове лекарство для свихнувшегося подполковника. – Надо как-то разрушить их подогреваемое взаимной желчью узкое штабное содружество, а новые впечатления, природа – лучшие для этого средства.

Она коротко хохотнула и похвалила:

- Умница! Опять умница! Обязательно попробую, чем чёрт не шутит!

- А ещё, - добавил воодушевлённый похвалой Владимир к рецепту, - постарайся сама заменить штабистов. И не просто, хлопая от усердия глазами, а заинтересованно, с вопросами. Пусть он разряжается на тебе.

- Я бы тебя расцеловала, - ещё похвалила Таня, - да боюсь, загремим в кювет. Считай, что за мной должок.

- Привлеки к лечению соседей!

- И то! У нас прекрасные соседи с двумя смешливыми и озорными малышками, помогут. Зря я от них таюсь со своей душевной болячкой. – Таня в возбуждении от найденного вдруг выхода, который был так долго и, казалось, безнадёжно закрыт, снова закурила. – Хорошие соседи для дома - как красивые и надёжные ставни: в ясную погоду распахнуты, не мешают, а в плохую – прикроют. Без добрых соседей дом насторожён, холоден, и чувствуешь себя в нём, как в добровольном затворе. Если не уживёшься – съезжай, дома не будет. И обязательно нужны деревья. Лучше, конечно, сад, но неплохо и несколько обычных деревьев, посаженных самими. Они узнают хозяина-друга и утром радостно, а вечером успокаивающе трепещут листвой под лёгким ветерком, шёпотом признаваясь в любви к дому. Цветы я не люблю, как не люблю ничего яркого, временного и ненадёжного. Так что, дом – это удобное жильё, дружная семья, добрые соседи и зелёные друзья, создающие вместе малый гармоничный мирок, замкнутый на мне и удобный для меня, это вторая малая родина, которая часто становится основной, настоящей.

«Как всё же мало надо русской женщине, чтобы чувствовать себя счастливой», - думал Владимир, слушая одну из них, легко меняющую основную родину на малую ради семьи и удобств, – «какой-никакой закуток, чуть–чуть любящий, в меру пьющий и дерущийся муж, заброшенные дети-замухрышки, незлобивые соседи того же пошиба и несколько чахлых зелёных насаждений, создающих внешнюю иллюзию благополучия. Этой стране никогда не выбраться из нищенского полузабытья и рабского безволия, пока женщины не обретут чувства собственного достоинства, не перестанут быть только жёнами и возьмут инициативу в делах в свои всё умеющие делать руки и не затуманенные самогоном головы». Слава богу, Владимиру не светит здесь вторая родина, даже если бы он и захотел. Кто ж в государстве, где всё распределяется, даст простому шоферюге, к тому же неженатому, беспартийному и инертному в профсоюзе и комсомоле хорошее жильё, способное стать каркасом дома в понятии Тани? А привести любимую девушку, жену в чужой дом и гнить там в проблематичном ожидании какого-нибудь угла в награду за каторжный труд и безропотное послушание он никогда не согласится. У него будет свой и обязательно каменный дом с мансардой с цветными стёклами, стеклянной верандой-оранжереей и плодовым садом. Первый шаг на пути к нему он сделал, осилит и оставшиеся четыре. И будет одна родина – большая и малая – в одном самом красивом городе – Берлине.

Пока двое в кабине мечтали о доме, каждый о своём: она – скромно и вслух о существующем, он – по собственным понятиям тоже скромно, но про себя, о будущем, - машина после почти двухчасовой накрутки на колёса неровного полотна дороги пошла на тягун, заканчивающийся на далёком пригорке крутым поворотом в окружении подступивших к нему чахлых сосёнок с несоразмерно вытянутыми к дороге в неведомой мольбе нижними ветвями. Когда почти выбрались на пригорок, пришлось притормозить, так как дорогу перекрыла упавшая поперёк сосна, то ли вытолкнутая безжалостными сёстрами в борьбе за пространство и свет, то ли сама бросившаяся под колёса, изнемогши от внутренней болезни корней, подточенных ядовитой дорогой и осыпающимся склоном. Так или иначе, но приходилось думать о нелёгкой и долгой работе топором. Владимир уже сбросил газ и выключил скорость, сдерживая тормозом небольшой накат машины, когда на подножку, уцепившись грязной рукой за оконный проём с опущенным стеклом, вспрыгнула какая-то небритая патлатая личность в немецкой офицерской пилотке и, больно ткнув в висок длинным стволом маузера, визгливо и возбуждённо скомандовала:

- Глуши, падла! Мозги вышибу!

Пришлось подчиниться.

С другой стороны двое вытаскивали отчаянно и молча сопротивляющуюся руками и ногами Таню, и один вдруг радостно заорал:

- Баба! Грач, баба! Здоровущая, блядина! Брыкается.

Со стороны кузова, в котором, слышно было, рылись, перекладывая и проверяя хрустящие от взлома ящики, послышалось:

- Тащи в кусты, усмирять будем.

- А я? – отчаянно завопил гнусавым фальцетом охранник Владимира, больно царапнув голову дулом ручной пушки.

- А ты, Гнус, сторожи пока шофёра, - приказал тот же голос. – Тут жратвы – нам на всю зиму хватит, свезём в схрон.

- Пусть Храп сначала покараулит, - попробовал освободиться Гнус, изнывая от мерзостного вожделения.