Александр Кабаков - Стакан без стенок (сборник) Страница 27

Если же вы упустили романтическое закатное время, идите в обычную пивную, все равно без пива в Праге не обойтись даже принципиальному трезвеннику – собственно, пиво есть пражский воздух в жидком состоянии. Обычная местная пивная представляет собой огромное, иногда подвальное, иногда занимающее два, а то и три нижних этажа помещение, разделенное на несколько залов, тесно заставленное прочными дубовыми стульями и столами, со старинными шкафами для посуды и салфеток вдоль стен. В помещении стоит ровный гул, какой бывает в заводских цехах или на берегу слегка волнующегося моря. Крепкие девушки разносят неподъемные на вид подносы, уставленные высокими бокалами или более привычными нашему глазу кружками. Следует признать: перед многими посетителями, кроме кружек, стоят и маленькие графинчики с прозрачными жидкостями – возможно, это местный ром, но, скорей всего, травяная настойка, бехеревка, национальный напиток примерно водочной крепости, обладающий, во что чехи свято верят, универсальными лечебными свойствами. Судя по оживлению, царящему среди потребителей, бехеревка, во всяком случае, благотворно влияет на настроение; судя же по общему добродушному тону говора, мудрость «водка без пива – деньги на ветер» здесь действует в исключительно мирном смысле… В одиночестве вы, чужак, пробудете недолго. Пражане любят гостей, приехавших не на танках, – возможно, потому что они очень практичны и ценят доходы от туризма. Для начала вам нальют рюмочку, а потом обязательно познакомят с чемпионом заведения (зала, стола) по потреблению пива за один вечер. Это будет неопределенного возраста господин совершенно не пивного сложения – сухой, с коричневатым морщинистым лицом, на котором постоянно сохраняется выражение доброжелательной снисходительности, как у монарших особ. Меня, помню, познакомили с титаном, способным выпить двадцать литров за один присест. Я, честно говоря, не поверил, хотя за полтора часа при мне он выпил восемь, а сколько до и после, можно только догадываться. Интересно, что по этому поводу могут сказать врачи…

Обязательно надо оторваться от группы, подняться в Пражский Град – это район, где президентский дворец и вообще центр государства – и, побродив по тамошним паркам, поглазев на торжественную смену караула, найти место, откуда виден весь или почти весь лежащий внизу город. Таких мест там много… Перед вами развернется один из красивейших в мире городских видов – многие считают, что красивейший – и, безусловно, самый урбанистический из всех. Прага прекрасна тем, что это не просто город, а как бы дух города, его сущность. Если ребенка попросить нарисовать собаку, он непременно нарисует некое подобие овчарки, если домик – то кубик с двускатной крышей и квадратной трубой… Если бы ребенок мог изобразить «город вообще», он обязательно нарисовал бы нечто вроде Праги, с башнями и шпилями, замками и парками, тесными улицами и огромными площадями. Не зря еще в давние времена было присвоено Праге звание «мать городов», произносившееся в соответствии с тогдашними европейскими обычаями по-латыни – mater urbis.

…Совсем ранним утром перед отъездом вы выйдете попрощаться с Прагой. Брусчатка площадей и плитка уличных тротуаров, влажные после старательной уборки, будут звенеть под вашими одинокими шагами. Шустрый трамвай с негромким дребезгом пронесется по прямой, притормозит на повороте и исчезнет в низкой, построенной под габариты всадника арке. Грохоча, поползут вверх жалюзи витрин. Откроется дверь обычного подъезда, и обнаружится прохладный мраморный вестибюль.

И вы решите обязательно вернуться в этот город, где прошлое и настоящее существуют одновременно.

Возможность приключения

Если в разговоре с жителем Барселоны случайно назвать ее испанским городом, собеседник даже не обидится, но сильно удивится, как если бы вы сказали «китайский» или «финский», к примеру. Барселона – столица Каталонии, это представляется любому местному человеку общеизвестным фактом, а к Испании Каталония имеет только то отношение, что находится внутри нее. Совсем недавно каталонцы добились полной автономии, и теперь их язык, на посторонний слух вполне испанский, имеет здесь статус второго государственного, чем и окончательно зафиксировалась по крайней мере культурная независимость провинции.

На взгляд же человека приезжего, далекого от здешних этнических проблем и страстей, Барселона – не испанский и не каталонский город, а типичнейший сказочный. Большой, почти двухмиллионный Зурбаган.

С любого перекрестка в центре видна пара дворцов, кажущихся призрачными, воздвигнутыми волшебством и готовыми по волшебству же растаять в зыбком от жары воздухе. Один горизонт растворяется в морской синеве, а другой неровно оборван горами, и все это вместе похоже на театральную декорацию. Сады и парки вырастают из камня, словно деревья принесены бутафорами и расставлены на время. И жизнь идет, будто на сцене, а люди на улицах выглядят статистами, передвигающимися по режиссерскому плану и в соответствии с замыслом автора, склонного к романтическим фантазиям…

В этом городе в начале прошлого столетия жил человек, сделавший, вероятно, больше всех для того, чтобы Барселона стала не совсем реальным городом. Его звали Антонио Гауди, он родился и всю жизнь безвыездно провел здесь, став, возможно, самым удивительным архитектором века. Он придумывал дома, похожие на что угодно – на растения и животных, на части ландшафта и раскисшие на жаре пирожные – только не на здания из кирпича, камня и других мертвых материалов. Строящийся по проекту Гауди уже сто с лишним лет и все еще не законченный собор Святого Семейства похож на выросший из-под земли гигантский кактус или сталагмит; знаменитое здание «Каса Мила» (ставшее одним из главных мест действия знаменитого же фильма Антониони «Профессия – репортер») – на выброшенное из моря чудовище-левиафана… Эти дома текут, мерцают, расплываются, будто ты смотришь на них сквозь слезы. Они, по моим ощущениям, и есть символы Барселоны, духи этого города, который, того и гляди, весь исчезнет, сольется с раскаленным небом. И даже главный, идущий через весь центр, бульвар Рамбла – то есть просто «Бульвар» – выложен плиткой таким образом, что возникает иллюзия волнистости, будто идешь по колышущемуся полотнищу.

В таком городе невозможно, кажется, жить без приключений, ходить на службу, заниматься каким-нибудь скучным полезным делом, крепко спать по ночам и думать о практических вещах. Слишком он живописен, слишком полон будто специально устроенных романтических закоулков. Какая-то особенно сумрачная и демонстративная нищета – в старых кварталах до недавнего времени сохранялись настоящие трущобы – прячется за фасадами торжественной, традиционной, оперной роскоши. Повернешь за угол, обогнешь дворец или шикарный многоквартирный дом, выстроенный лет полтораста назад, – и окажешься в тесной улице, по обе стороны которой зияют черные провалы грязных подъездов без входных дверей, тускло светятся пыльные витрины маленьких лавок и сомнительных забегаловок, у обочин стоят ржавые допотопные малолитражки. Ближе к порту городской пейзаж напоминает об имперском величии, там старые огромные казармы, таможня, портовые службы – и всё это с колоннами, величественными фронтонами. А пойдешь в противоположную сторону – и попадешь в тихий буржуазный район богатых резиденций, в основном выстроенных в эпоху модерна, с цветными витражами в окнах лестничных клеток и с чугунными завитушками балконных оград…

Не одного Антониони Барселона вдохновила на то, чтобы сделать ее метафорой, значащим фоном для своих фантазий. Пусть читатель простит меня за то, что лезу в такую компанию: просто ради иллюстраций к вышесказанному я приведу отрывочные цитаты из своего старого романа «Самозванец», некоторая часть сюжета которого развивается в этом городе теней и видений.

«…он брел к своей гостинице, миновал ее, повернул налево, вышел на какую-то замкнутую со всех сторон домами прямоугольную площадь – все другие, которые он прошел, были круглыми, пошел дальше, попал на широчайший бульвар, вымощенный плиткой так, что создавался зрительный эффект волн, его уже и без того качало, он побрел по бульвару вниз, выбрался к набережной…

В небо, нижняя часть которого угадывалась как море, упиралась колонна с человеком на вершине.

– Колон, – сказал появившийся рядом старик с потухшей трубкой в зубах, в кепке, из-под которой выбивались седые кудри, в растянутой вязаной кофте.

Он не сразу понял, что это означает не “колонна”, а “Колумб”. Памятник человеку, совершившему самую удачную из возможных ошибок. Кажется, он поплыл отсюда, всем задолжавший Христофор. “Я тоже отсюда поплыву… черт меня знает куда…” – пробормотал он.

…Старик посмотрел на него внимательно, потом взял за локоть, повернул, как паралитика, и подтолкнул.