Стивен Ликок - Охотники за долларами Страница 27

В общем, все было мерзко, чудовищно и не подлежало сомнению, что, когда мистер Ньюберри твердил: «Хуже и быть не Может!» — он отдавал себе ясный отчет в том, что происходило в городе.

Как раз, когда мистер Ньюберри и мистер Дик Оверенд заканчивали свою беседу, позади их кресла показалась громадная, слоноподобная фигура мэра Грена. Он посмотрел на них сбоку — глаза его, резко выделявшиеся на рябом лице, напоминали две черносливинки — и, будучи прирожденным политиком, сразу догадался по их взглядам, что они разговаривали о том, о чем им говорить не полагалось. Но, будучи политиком, он сказал только: «Добрый вечер, господа!» — не обнаружив при этом ни малейшего признака неудовольствия.

— Добрый вечер, мистер мэр, — ласковым голосом сказал мистер Ньюберри, смущенно потирая руки.

Нет более печального зрелища, чем вид честного человека, захваченного на месте преступления, в тот момент, когда он смело и бесстрашно говорит о злодеяниях другого.

— Добрый вечер, мистер мэр, — отозвался эхом мистер Дик Оверенд, также потирая свои руки, — сегодня тепло, не правда ли?

Мэр вместо ответа издал какой-то нечленораздельный, похожий на хрюканье, звук, что на муниципальном языке обозначает нежелание вступать в разговор.

— Слышал ли он? — шепотом спросил мистер Ньюберри, после того как мэр покинул клуб.

— Меня ничуть не беспокоит, даже если слышал, — вполголоса ответил мистер Дик Оверенд.

Полчаса спустя мэр Грен вошел в трактир, находившийся на одной из отдаленных улиц Нижнего города, где в задней грязной комнате помещался клуб Томаса Джефферсона.

— Ребята, — сказал он олдермену О’Кулигану и олдермену Фанферлю, которые играли в покер, — передайте вашим, что нужно держаться в тени и не вылазить. В городе по поводу предстоящих выборов много разговоров, которые мне не нравятся. Предупредите ребят, что сейчас такой момент, когда чем больше темноты, тем лучше.

Из клуба Томаса Джефферсона эти слова были переданы в клуб Георга Вашингтона, а оттуда в Эврика-клуб (цветной), в клуб Кошута (венгерский) и в прочие разнообразные патриотические центры Нижнего города. Вследствие этого там начала распространяться такая тьма, что даже честный Диоген со своим фонарем не смог бы осветить их дела.

— Если их корячит от желания поднять шум, — сказал мэру через день или два председатель клуба Георга Вашингтона, — то они никогда не смогут объяснить, отчего их пучит.

— Ладно, — внушительно сказал мэр, медленно и осмотрительно чеканя слова и пристально всматриваясь в лицо своего подручного, — вам нужно держаться сейчас осторожно, предупреждаю вас.

Взгляд, которым мэр окинул, своего приспешника, очень напоминал взгляд морского разбойника Моргана, который тот бросил на своего помощника перед тем, как вышвырнуть его за борт.

Между тем волна гражданского энтузиазма, отражаясь в разговорах на Плутория-авеню, росла с каждым днем.

— Дело скандальное, — сказал мистер Лукулл Файш. — Эти молодцы из городской думы — просто шайка негодяев. Мне пришлось на днях там побывать (в связи с обложением наших заводов по выделке содовой воды), и, знаете ли, я фактически убедился, что они берут взятки.

— Да, да, — сказал мистер Питер Спилликинс, с которым он беседовал, — совершенно верно!

— Это факт, — повторил мистер Файш, — они берут взятки. Я отвел казначея в сторону и сказал ему: «Мне нужно, чтобы вы сделали то-то и то-то», и при этом сунул ему в руку пятидесятидолларовую бумажку. И этот субъект взял ее, и взял с молниеносной быстротой.

— Взял? — спросил мистер Спилликинс, тяжело дыша.

— Взял, — ответил мистер Файш. — А ведь это уголовное преступление!

— Совершенно верно, — воскликнул мистер Спилликинс, — за это их можно посадить в тюрьму!

— Но они дошли до еще более чудовищного нахальства. Вы только послушайте, — продолжал мистер Файш. — На следующий день я отправился туда же к секретарю (все по тому же делу), сказал ему, что мне нужно, а затем протянул в окошко пятидесятидолларовый билет. И что же? Он с гневом отшвырнул его назад, прямо мне в лицо! Вы подумайте: он отказался взять

— Отказался? — ахнул мистер Спилликинс. — Отказался?

Подобные разговоры заполняли все досуги и все перерывы между делами в кругу лучших людей города.

Но среди общей неопределенности положения одно было тем не менее вполне очевидно.

«Волна» нагрянула, несомненно, в очень удобный момент, так как помимо гражданских мотивов дело шло еще о четырех-пяти вопросах исключительной важности, которые предстояло решить новой думе. Во-первых, об отчуждении в пользу города транспорта «Акционерного транспортного общества», что пахло многими миллионами, и затем — об упразднении монополии «Городской осветительной акционерной компании» — самый жизненный вопрос; далее, предстояло ассигнование из городских средств четырехсот тысяч долларов на покупку земли под новое кладбище и т. д. Многие, особенно обитатели Плутория-авеню, почувствовали, что вспышка гражданского гнева в городе произошла в очень удобный момент, как раз тогда, когда все эти вопросы созрели для решения. Все акционеры городского «Транспортного общества», и «Осветительной компании» — а туда входили лучшие люди города, с наиболее возвышенными умами, — понимали, что необходим огромный моральный подъем, чтобы «поднять» население и увлечь его за собой; если же невозможно добиться полного успеха, то — полагали они — следует добиться хоть частичного, в пределах возможного.

— Какое трогательное пробуждение гражданских чувств, — заявил мистер Файш (он был главным акционером и директором-распорядителем городской осветительной компании), — какое счастье, что по поводу возобновления монополии общества нам не придется иметь дело с шайкой продажных негодяев, подобных нынешним олдерменам. Знаете, Ферлонг, мы предложили им продлить монополию общества на сто пятьдесят лет, и они нам отказали. Они сказали, что срок слишком большой. Подумайте только! Сто пятьдесят лет (всего лишь полтора века) — слишком большой срок для монополии! Они хотят, чтобы мы понаставили наши столбы, протянули наши провода, установили наши трансформаторы на их улицах, а затем по истечении каких-нибудь ста пятидесяти лет уступили им все это за гроши. Конечно, мы хорошо понимаем, чего они хотят. Они хотят получить с нас по пятьдесят долларов на брата, чтобы положить их в свои мошеннические карманы.

— Беспримерная гнусность! — воскликнул мистер Ферлонг.

— Та же история с покупкой земли под кладбище, — продолжал мистер Лукулл Файш. — Если бы не возникло нынешнего движения против них, эти негодяи дали бы четыреста тысяч долларов своему хаму Шуфилдемфу за его пятьдесят акров. Вообразите себе только.

— Не думаю, — сказал задумчиво мистер Ферлонг, — чтобы четыреста тысяч долларов были слишком высокой платой за этот участок земли.

— Конечно нет, — спокойно и убежденно заявил мистер Файш, испытующе глядя на мистера Ферлонга, — это не высокая цена. Я, как человек, совершенно не заинтересованный в этом деле, могу решительно утверждать, что четыреста тысяч долларов за пятьдесят акров земли в пригороде были бы вполне справедливой ценой, если бы только этот участок соответствовал своему назначению. Если бы, например, речь шла о прекрасном участке в двадцать акров по другую сторону кладбища, который принадлежит, кажется, вашему обществу, я готов был бы признать, что цену в четыреста тысяч долларов нужно считать очень умеренной.

Мистер Ферлонг, начиная что-то соображать, кивнул головой.

— Вы не намеревались предложить его городу? — спросил мистер Файш.

— Мы собирались, — сказал мистер Ферлонг, — попросить за него как раз около четырехсот тысяч. Чуть больше, чуть меньше — это не играет для нас никакой роли. Мы исходили из того соображения, что, ввиду такого почти священного назначения земли, можно ограничиться минимальной выгодой. Мы не рассматривали бы эту продажу как коммерческую сделку — удовлетворением для нас послужил бы самый факт уступки ее городу для подобной дели.

— Совершенно верно, — согласился мистер Файш. — К тому же ваш участок во всех отношениях предпочтительнее участка Шуфилдемфа. Земля Шуфилдемфа заросла кипарисами и плакучими ивами, которые делают ее совершенно не пригодной для кладбища. А ваш участок, насколько я помню, светлый, ровный, чистый песок, без всякой растительности; даже травы там почти нет.

— Да, — заявил мистер Ферлонг, — мы тоже думаем, что наш участок, рядом с которым тянутся кожевенные и химические заводы, был бы идеальным местом для… — он остановился, подыскивая подходящие слова для выражения своей мысли.

— Для мертвых, — подсказал ему мистер Файш с приличествующим почтением.

После этого разговора мистер Файш и мистер Ферлонг-старший отлично поняли друг друга и твердо определили свое отношение к начинавшемуся движению за обсамоуправления.