Роберт Уоррен - Приди в зеленый дол Страница 27

Клёны вдоль ручья тоже покрылись почками и красной дымкой вырисовывались на фоне чёрного леса. Каждый день по влажно-голубому небу двигались чёрные стаи грачей и воздух наполнялся нескончаемым шуршанием крыльев в высоте, а по свежей траве проносились пёстрые тени. Однажды, выйдя рано утром во двор за дровами, он увидел стаю диких уток. Ручей вздулся, и по ночам Анджело, бывало, слушал его приглушённый рёв.

Шёл март. Светало все раньше, и Анджело все раньше выходил по утрам из дома. Стояли мягкие погожие дни, но все же иногда чувствовался холодный ветерок. Выйдя, Анджело глубоко вдыхал весенний воздух и, запрокинув голову, глядел в небо. Потом принимался за какую-нибудь работу, дававшую ему ощущение прошлого и будущего.

Но каждое утро приходилось решать, за какое дело взяться. Трактор был ещё не готов. Ремонт оказался серьёзнее, чем думал Анджело, и на время он оставил трактор, чтобы привести в порядок огород и успеть посеять редис, горошек, раннюю зелень. Потом стал чинить загородку вокруг курятника, потому что земля уже оттаяла и можно было ставить столбы; а когда дождь загонял его в сарай, продолжал заниматься трактором.

Он смутно чувствовал, что одно дело должно немедленно сменяться другим, потому что только так будущее приобретает конкретную форму. Мало было просто работать; работал он с увлечением, но, чтобы выжить сегодня, надо было думать и о завтрашнем дне, надо было наполнять день образами, как бы украденными из будущего или из другого мира, в котором будущее вполне надёжно.

Но каждый день неминуемо сгущались сумерки, и он поднимался на веранду и медлил секунду, прежде чем открыть дверь, как ныряльщик, перед прыжком набирающий в лёгкие воздух. .Потому что там, в доме, время не существовало. И понемногу этот упрятанный от прошлого и будущего мир, который прежде был так надёжно заперт в доме, куда Анджело возвращался лишь вечером, начал распространять своё влияние на мир внешний. Сначала на задний двор, точно за ночь он выползал туда из-под кухонной двери и пятном расплывался по траве: утром Анджело открывал дверь во двор и чувствовал, что время, ещё недавно с такой уверенностью правившее внешним миром, отступает, съёживается, точно бумага, пожираемая невидимым на солнце пламенем.

Он стоял посреди залитого утренним светом двора и не знал, за что взяться. В недоумении смотрел на сделанное прежде — на новую крышу курятника, на столбы незаконченной изгороди вокруг скотного двора, — смотрел и не верил, что он, Анджело Пассетто, сделал все это.

Он озирался по сторонам, видел дерево, столб, сломанное точило, белое облака в синем небе, и ему казалось, что каждый предмет существует в мире как бы сам по себе, в пустоте, и от этого словно теряет и свой смысл, и даже своё название. Откуда-то из леса слышался крик сойки. Он изумлялся его чистоте и звонкости. На мгновение ему казалось, что он никогда ничего подобного не слышал.

А то вдруг растопыривал пальцы и глядел на них.

Потом брал себя в руки и с решительным видом шёл по двору, ощущая прилив энергии и даже чувствуя, что вот-вот примет какое-то важное решение. Но чаще просто брал какой-нибудь инструмент и тут же снова бросал и глядел на него с непонимающим видом. Или садился на штабель старых досок и смотрел на зеленеющие вдалеке деревья.

В инкубаторе проклюнулись цыплята. Однажды вечером, войдя в кухню, он увидел Кэсси сидящей в красном платье на полу. Рядом поблёскивали сброшенные лакированные туфли, а вокруг Кэсси, взбираясь к ней на колени, суетились жёлтые цыплята, некоторые ещё не обсохшие и едва научившиеся стоять. Один из них сидел у неё на ладони, и она прижимала его к щеке.

Не отпуская цыплёнка, она поглядела на Анджело радостно блестевшими глазами.

— Посмотри, Анджело! Посмотри, какие они милые!

Он внимательно разглядывал выражение её лица.

— Иди сюда, — говорила она. — Наклонись.

Он наклонился, и она сунула цыплёнка ему в лицо. От этого прикосновения все его внутреннее напряжение прорвалось в неожиданной вспышке гнева. Он отпрянул.

— Какая глупость! Убери!

Он задыхался, сам не понимая, что с ним. Потом, переведя дыхание, сказал:

— Здесь их держать не будем. Я их устрою в пустой комнате.

Он мрачно сел за стол, и она подала ему ужин.

На следующий день Анджело поехал в Паркертон. Он говорил себе, что ему нужно многое купить, если он собирается приводить ферму в порядок. Он просто должен привести её в порядок. Он купил пять фунтов скоб, моток колючей проволоки, подержанный генератор и духи: увидел в витрине рекламу французских духов, зашёл и купил флакон. После этого волнение его улеглось.

На улице шёл снег. Середина марта, и вдруг, нате вам, — снег. Только теперь он сообразил, что за всю дорогу ни разу не посмотрел на небо, не заметил, как потемнело и похолодало. Он поднял глаза и увидел, что лес и поле, темневшие на краю города, понемногу скрываются в пелене падающего снега. Когда он выехал за город, снег уже валил густыми, крупными хлопьями, с которыми старые стеклоочистители не справлялись; ехать пришлось медленно, и к тому времени, когда он поставил машину в сарай, снег покрыл землю толстым ровным ковром. Он пошёл к дому, ориентируясь на светившее сквозь снег, окно кухни и. чувствуя себя так, словно он здесь впервые. Он вдруг заволновался. Все было так непривычно, незнакомо. Все словно начиналось заново.

Волнение не оставляло его и за ужином. Слова не шли на язык. Он молча смотрел, как за окном летят крупные серые снежинки и как они, неожиданно побелев, бесшумно ударяются о чёрное стекло. Несколько раз он опускал руку в карман и трогал коробочку с духами. Духи стоили денег. Он уплатил за них два доллара сорок девять центов.'При этой мысли он ещё больше разволновался.

Только в спальне он отдал ей подарок и велел надушиться. Но, почувствовав запах духов, он понял, что этого не надо было делать.

Сперва он не мог сообразить в чём дело.

Потом вспомнил. Запах был ему знаком. Давным-давно, ещё в Кливленде, так пахло от одной девушки. Той самой, которая сказала ему, что жизнь — это тарелка вишен; он был в неё влюблён. Девушка была какая-то бешеная, и он до сих пор помнил её осиную талию. Да, та девушка, видно, пользовалась этими самыми духами. Она потом бросила Анджело ради пария, у которого был почти новый жёлтый «линкольн-континенталь» с откидным верхом.

Вот как получилось.

На этот раз даже подарок не помог.

Кэсси спала. А он так и не заснул. Несколько часов пролежал без сна с закрытыми глазами, стараясь ни о чём не думать.

В третьем часу ночи Анджело встал и оделся. Света в комнате было достаточно, потому что за окном взошла луна. Снег уже не шёл.

Он вышел во двор. Луна была яркая, почти полная, воздух холоден и чист. На белом снегу, точно пролитые чернила, лежали тени. Он увидел, что его следы от сарая до дома уже занесло снегом. Он смотрел туда, где раньше были его следы, и видел лишь чистый нетронутый снег, словно здесь никто не проходил, словно его здесь и не было, словно на свете никогда ничего не происходило.

Он долго стоял так, потом обогнул сарай и пошёл по полю, чувствуя под ногами старые борозды, но не глядя вниз, не сводя глаз с темнеющего за полем леса.

Дойдя до леса, он обернулся и посмотрел в чёрное, чуть мерцавшее небо. Мир словно перестал существовать. Он остался один на один с небом и мог бы стоять так вечно, не двигаясь, не вспоминая.

Но потом опустил глаза и посмотрел на поле, покрытое белым снегом и залитое белым лунным светом; по этой белизне откуда-то из невидимого далека к нему шагали его чёрные следы. Чернея на ходу, они подходили все ближе и ближе, решительно направляясь прямо к нему, чёрные, безжалостные, и внезапно ноги его будто ожили и помимо его воли пошли дальше, или нет, это сама земля ожила и принялась переставлять за него его ноги. Он пошёл по лесу, испещрённому геометрическим узором пятен белого лунного света и чёрных теней на снегу.

Наконец он вышел на поляну. Она была вся залита светом — белый снег, казавшиеся белыми каменные стены, блестяще-чёрный петлистый ручей, кое-где схваченный мерцающей плёнкой льда. Кругом этого острова белизны стояли чёрные стволы лиственных деревьев и за ними — чёрная стена кедров. Он ступил на белый остров.

Вошёл в коровник. Сквозь дырявую крышу лунный свет белыми зигзагами падал на каменный пол, В каменном русле беззвучно и черно текла вода. С минуту он тихо стоял там, потом так же тихо снова вышел на поляну. Припорошенная снегом тропа была все же отчётливо видна — она пересекала поляну и уходила в черноту между стволами. Он двинулся по ней, напряжённо глядя под ноги.

И нашёл.

Немного в стороне от тропы, в промёрзшем дёрне, едва прикрытом снегом, он нашёл небольшой, изящный след ступни. След ещё днём наполнился водой, которая теперь замёрзла, сохранив чёткий округлый отпечаток. Анджело присел на корточки. След был глубокий — видно, она шла с полными вёдрами, да и глядел след в сторону хижины. Он смахнул снежок, покрывавший ледяную корку. Нога, оставившая след, задела и прижала к земле стебелёк, кончик которого вмёрз в лёд и был теперь ясно виден в глубине мерцавшего в лунном свете отпечатка.