Александр Анянов - Рожденные ползать Страница 27

— Лейтенант Гусько, — вызвал Гундосиков следующего.

Юра встал. По дороге сюда, я, глядя на пустые руки своего четырехглазого друга, спросил, где его конспект. Вразумительного ответа не последовало. Из этого мной был сделан вывод, что он так ничего и не написал. Теперь, я с интересом ждал, что же Гусь будет врать в свое оправдание.

Однако все было не так плохо — дело обстояло значительно хуже. Подойдя к председательскому столу, мой товарищ полез за пазуху и вытащил оттуда сложенную вдвое тоненькую школьную тетрадку стоимостью в две копейки. Ее зеленую поверхность покрывало несколько жирных пятен. На лицевой стороне, с претензией на аккуратность, красовалась надпись: «Конспекты». Выполнена она была шариковой авторучкой.

Птицын, глядя на протянутый ему предмет, сначала побледнел, потом позеленел и, наконец, побагровел. В его груди что-то забулькало, и небольшое помещение класса прорезал истошный крик:

— Гундосиков! Что все это значит?!!

Наш замполит, который и сам сидел ни живой, ни мертвый, наконец, пришел в себя и попытался придти на помощь:

— Гусько, где ваши конспекты? Вы, наверное, забыли их в гостинице?

Не заметив брошенную спасительную соломинку, Юра удивленно приподнял брови.

— Как? Вот же они, — и положив свое тонкое зеленое чудо на стол, ногтем подвинул его поближе к Птицыну.

Подполковник взял себя в руки:

— Ты что издеваешься над нами, лейтенант? Это все, что ты сделал? Это что, весь объем?

— Зря вы так, товарищ подполковник, — обиженным голосом произнес Юра, поправляя очки. — Я с одной такой тетрадкой пять лет в институте проучился. Неужели, здесь всего на два года не хватит?

Гундосиков наклонился и что-то быстро зашептал на ухо Птицыну. Непонятно, как он убеждал своего старшего коллегу, но тот начал потихоньку успокаиваться. Гусько был отпущен живым. Ему дали три дня на устранение недостатков.

В конце Птицын разразился грозной речью:

— Вы что же себе, товарищи офицеры, думаете? Не понимаете политической важности момента, когда империализм кругом расширяет свои границы. А у нас все хорошо. А у нас все в порядке. Поразительное благодушие и похеризм! Все ждете, пока вас жареная муха задом укусит! А как вы думаете проводить марксистско-ленинские занятия с, извиняюсь за выражение, солдатами? Тут ведь дело особое, тонкое. Нужно быть простым человеком, чтобы солдатская масса потянулась за вами. А сделать это мы обязаны. Потому что, если не вбить в солдатскую голову марксизм-ленинизм, то она заполнится другим мусором!

Очередная летная смена. Пилот уже в кабине моего самолета, сейчас будет запуск. Внезапно фонарь открывается. Я выдергиваю шнур внутренней связи и приставляю стремянку обратно.

— Что случилось?

— Похоже, летать сегодня уже не будем, — летчик выглядит озабоченным. — Там с нашей спаркой какие-то проблемы.

Он быстро спускается вниз и устремляется в сторону КДП. Я слышу, как один за другим затихают двигатели. Вслед за летчиками на контрольно-диспетческий пункт тянутся техники. Рядом с его входом, уже собралась порядочная толпа. Из висящего сверху небольшого динамика слышны переговоры руководителя полетов с находящимися в воздухе самолетами.

Покрутившись немного среди оживленно обсуждавших ситуацию офицеров, я начал понимать, что происходит. На спарке нашей эскадрильи сразу после взлета, заклинило рычаг управления двигателем (РУД). Переводя на нормальный, житейский язык, это, как если бы на машине утопленная до отказа педаль газа отказалась возвращаться в исходное положение.

Учебно-боевой самолет пилотировал командир первого звена капитан Яковлев, только что вернувшийся из отпуска. Во второй кабине, в качестве инструктора, находился замкомэска — капитан Титаренко.

Пока руководитель полетов решал, что предпринять, на ВПП один за другим садились все еще находящиеся в воздухе МиГи. Это расчищались воздушное пространство и взлетная полоса для аварийной машины. После долгих переговоров с землей, опытные пилоты приняли решение сажать самолет. Две пожарные машины и скорая были приведены в состояние полной готовности. Спарка в это время кружила над аэродромом, вырабатывая горючее.

Уже более тридцати минут она находилась в воздухе, а на земле каждый пытался определить, что же произошло. Мнения, как всегда разошлись, но было, похоже, что какой-то посторонний предмет попал под тягу РУДа и теперь не позволяет сдвинуть его с места. Консилиум, состоящий из руководителей инженерной службы полка, передал свои рекомендации руководителю полетов. Запрокинув вверх головы, мы смотрели, как самолет начал выполнять в воздухе фигуры высшего пилотажа, пытаясь вытряхнуть возможную помеху из-под тяги.

Через некоторое время стало ясно, что эти попытки не увенчались успехом. Топливо между тем было выработано и, сделав последний круг над аэродромом, спарка вышла на глиссаду, начиная снижение. Все разговоры стихли, лишь неслись из динамиков короткие, отрывистые фразы переговоров.

Все ближе и ближе самолет. Уже хорошо видны выпущенные шасси, две яркие фары, горящие под фюзеляжем, открытые тормозные щитки. Было ясно, что при такой высокой посадочной скорости, самое главное, это постараться сесть на самый край полосы, чтобы обеспечить, по возможности больший пробег. Еще секунда и…

Черт! Спарка промахивается мимо края полосы и садится на бетонку примерно метрах в двухстах-трехстах дальше. Из-под широких пневматиков шасси, вылетают синие облачка дыма. Хлопок. Вышел и затрепетал позади бело-оранжевый купол.

«Ох, ептыть!» — тут же прокатывается по толпе, наблюдающей за посадкой. Это из-за слишком высокой скорости тормозной парашют отрывается и отлетает в сторону. Теперь за самолетом тащатся лишь несколько коротких строп. Летчики отчаянно давят на тормоз. Из-под резины колес поднимается уже не синий, а черный дым. Вижу, как рядом Тихон хватается за голову: — Пневматики перегрелись! Сейчас взорвутся к чертовой матери!

Самолет, между тем, продолжает катиться, но всем уже ясно — длины полосы ему не хватит. Он быстро пересекает ВПП и попадает в заранее поднятую сетку аварийного уловителя. Какое-то мгновение, кажется, что произошла его полная остановка, но сила инерции слишком велика. МиГ прорывает сетку и выезжает на грунтовую полосу безопасности. Однако теперь его скорость невелика, и он начинает останавливаться. Ну вот, кажется и все!

Возле диспетчерского пункта — единый вздох облегчения. Присутствующие весело переглядываются, поздравляя друг друга. В этот момент, передняя стойка шасси, внезапно наскочив на какое-то, невидимое нам препятствие, подламывается, как спичка. В ту же секунду самолет зарывается носом в землю и вспыхивает.

К месту происшествия с ревом несутся пожарные машины и скорая помощь. Следом за ними, не думая об опасности взрыва, мы тоже бежим к упавшему самолету.

Наконец, фонарь задней кабины открывается и оттуда на землю вываливается замкомэска. Титаренко быстро поднимается на ноги и бежит прочь от горящей машины, но через пару десятков шагов спотыкается и падает на колени, протягивая руки к бегущим навстречу людям. Комбинезон на нем дымится. Он кричит, срывая с головы серый от копоти защитный шлем:

— Я не мог! Вы понимаете? Я ничем не мог помочь! У Яковлева от удара фонарь заклинило. Я ничего не мог!

Две мощные пенные струи быстро сбили пламя. Однако мне все еще казалось, что где-то там, под оплавившимся стеклом передней кабины, обгоревшая человеческая фигурка корчится от невыносимой боли, из последних сил пытаясь открыть фонарь.

Полеты были прекращены. Мы растащили свои самолеты по укрытиям и теперь маялись от безделья в эскадрильском домике, в ожидании дальнейших указаний. Никто не травил баек, как обычно, не забивал козла в домино. Техники вполголоса переговаривались, настороженно оглядываясь по сторонам.

Мне стало душно, и я решил выйти на улицу. Перед выходом из домика, над дверью, висел плакат. Плакат был скучно озаглавлен: «Меры по повышению безопасности полетов». Мне приходилось видеть его каждый день, и я практически не обращал на него никакого внимания. Однако сегодня что-то зацепило. Я быстро пробежал глазами длинный список мер, состоящий примерно из тридцати с лишним пунктов. Прочитал и понял, что показалось мне необычным.

Пунктом первым, а значит и самым важным, там значилось: «Улучшение марксистско-ленинской подготовки летно-технического состава».

Маленькая легкая снежинка упала на мое разгоряченное лицо. Еще несколько ее подружек опустились на рукав и плечи моей технической куртки. Белые чистые пятнышки на черной грязной поверхности. Пришельцы из другого мира. Мира, где не служат в армии, не обливаются керосином и не травят клопов.

Я огляделся по сторонам. Снег — довольно необычное явление для начала ноября в Прибалтике. Вначале редкий он становился все сильнее и, наконец, повалил густыми тяжелыми хлопьями. Наше безделье закончилось. Поступил приказ для технической части эскадрильи — брать лопаты и начинать очищать рулежки.