Хербьёрг Вассму - Наследство Карны Страница 27

Вечером в день похорон Вениамин спустился на кухню, чтобы поблагодарить всех — Стине, служанок, Ханну.

Она выскользнула в сени, как раз когда он хотел обратиться к ней. Он не пошел за ней.

Только вернувшись в Страндстедет, Ханна смогла по заслугам оплакать Олине.

Глава 14

На последний четверг августа у Анны было заказано место в каюте на пароходе и до Бергена и дальше, до Копенгагена.

Но умерла Олине. И была Карна. И Вениамин, который почти перестал разговаривать, словно Олине была его матерью.

Анне не приходилось сталкиваться с горем. Все ее близкие были живы. Теперь она просыпалась, когда Вениамин обнимал ее, лишь затем, чтобы почувствовать, что она рядом.

Однажды ночью ему приснилось, что он находится на поле сражения под Дюббелем. В другую ночь он звал какого-то Лео.

Раньше Анна не чувствовала, что кому-то нужна, от нее ждали лишь воспитанности и корректности. Жизнь ее подчинялась немногим, но твердым правилам.

Долгое ожидание любви открыло ей: нужно быть там, где эта любовь обитает. А ее любовь обитала не в Копенгагене, где мать была занята приготовлениями к их с Вениамином свадьбе.

Стоял август, и до осенних бурь еще оставалось время. Жители Нурланда неохотно пускались в путешествия, когда начинались бури. Это она уже знала.

Вениамин уговаривал Анну ехать, а то ее мать умрет от огорчения или, не дай Бог, возненавидит его, считая, что он удержал ее. Хватит и того, что ему придется рассказать ее родителям, что он не имеет в Норвегии права на врачебную практику.

— Но ведь ты заявил протест! Вот увидишь, все будет в порядке!

— Надеюсь, но я не такой оптимист, как ты.

В его голосе было больше отчаяния, чем надежды.

Анна почувствовала себя отвергнутой и уложила необходимые вещи.

В ночь перед отъездом они оба не спали. Бродили по берегу.

Волосы Анны завились от росы, мокрый подол прилипал к щиколоткам.

Словно исполняя обет покаяния, она сняла башмаки и шла босиком, не замечая острых камней и колкой сухой осоки.

В зале они прильнули друг к другу, точно это была их последняя ночь. И когда утренний свет пробился к ним сквозь небо, серое, как те месяцы, что им предстояло прожить в разлуке, они оба заплакали.

Вениамин сам повез Анну к пароходу, порывы дождя были пронизаны солнечными лучами.

Она хотела сказать, что никогда не видела такой погоды, но нижняя губа у нее задрожала.

Они подплыли к черному корпусу судна, которое должно было увезти Анну. Вениамин не смел поднять на нее глаз.

— Весной я приеду, и мы поженимся, — сказал он. — Вот увидишь, зима пройдет быстро.

Матрос крикнул, что груза сегодня нет и он готов спустить для Анны трап.

Ее лицо превратилось в маску, выражавшую решимость.

— Я передумала! Я никуда не еду! — крикнула она матросу на своем ломаном норвежском.

Приставив ладонь к уху, матрос склонился через поручни. Анна еще решительнее повторила свои слова.

Как просто, оказывается, сказать о своем решении у всех на глазах.

Вениамин молчал. К чему что-то говорить? Но он повернул лодку к берегу.

Он все еще не смел взглянуть на нее. Просто медленно греб, чтобы у нее было время, если она передумает еще раз.

Но Анна не передумала, она начала смеяться. От смеха у нее текли слезы, и горы откликались ей эхом. Потом она запела. Псалмы и песенки вперемежку.

Вениамин перестал грести и наконец осмелился взглянуть на нее.

Ему было трудно понять Анну. Но он видел: она совсем не та женщина, которую он знал в Копенгагене.

— Меня заколдовали, и я останусь тут! — пропела Анна в середине одного из гимнов, славящих Бога.

На Вениамина снизошел покой. Он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь у него на душе было так покойно.

Вечером Динино пианино весело звучало на весь дом. Анна играла и пела для Карны все детские песенки, какие знала, какие принято петь в Рождество, в Пасху, в Троицу, в Иванов день. Иногда она отрывала руку от клавишей, показывала на Карну и пела: «Наша Карна хороша, фалле-ри, фалле-ра!»

Карна не отрывала от нее глаз и качала в такт головой.

Однажды утром — они еще лежали в постели — Вениамин сказал:

— Мы не можем так жить. Ты можешь забеременеть. Пробст мог бы тайком обвенчать нас. Пусть это будет, так сказать, предварительное венчание, а то твоя мать просто умрет…

— Мама уже не раз умирала и возрождалась. Она прекрасно знает, как мы живем. Мне даже неудобно показать тебе ее последнее письмо.

Но едва ли это письмо доставило Анне душевные страдания.

Вениамин и Анна съездили к пробсту и изложили ему свою просьбу — они хотят обвенчаться быстро и без лишнего шума.

Пробст согласился, что при сложившихся обстоятельствах это было бы разумно. На то время, пока фрёкен Анна не уедет в Копенгаген. Как он понимает, приезд ее родных в Нурланд совершенно исключен.

Что касается оглашения в церкви, оно совершается в том приходе, где живет невеста. Но ведь фрёкен Анна приехала сюда, чтобы остаться? Наверное, у нее есть нужные документы?

Анна кивнула.

Тогда можно сделать оглашение здесь. Уж три-то недели они могут подождать?

Вениамин и Анна быстро переглянулись и покраснели под взглядом пробста. Вениамин кашлянул и взял ответ на себя:

— Три недели? Да, конечно.

Через три недели пробст приехал в Рейнснес с чемоданом, словно случайно проезжал мимо. В чемодане были облачение и книга.

Вернувшегося из Бергена Андерса единственного посвятили в предстоящее событие. Всем было сказано, что они намерены совершить прогулку в Анд-фьорд. Ни домашние, ни команда шхуны не знали, что стоит за этой прогулкой.

Пробст и Андерс не протестовали против места венчания, хотя и были в некотором сомнении. То, в чем не были уверены пробст и шкипер, было предоставлено решить Господу Богу.

Когда шхуна находилась в полосе плотного тумана, Андерс неожиданно распорядился спустить паруса. Рискуя получить выговор от епископа, пробст без лишних церемоний обвенчал молодых в каюте шхуны.

Андерс, рулевой и новая повариха, которую они по пути захватили на Андёйе, были свидетелями.

На обратном пути ветер усилился. В Аид-фьорде невесту вырвало. Пробст подумал, что успел вовремя обвенчать молодого доктора и фрёкен Анну. Господь простит ему, что он уступил обстоятельствам и не настоял на том, чтобы молодые совершили ритуал, как того требуют предписания церкви.

Но он не забыл трижды благословить молодых. И произнес трогательную речь. Естественно, пробст больше говорил о женихе, которого знал лучше, чем невесту. Зато он призвал молодого мужа оказать внимание городской девушке, осмелившейся покинуть цивилизацию и приехать так далеко на север. Возможно, она затоскует здесь уже в первую зиму, предупредил пробст и закончил церемонию четвертым благословением — уже только невесты.

Они отвезли пробста домой и к полуночи вернулись в Рейнснес. Андерс снял фуражку, приставил ко рту рупор и властным голосом крикнул на весь берег:

— Имею честь сообщить о прибытии доктора Вениамина Грёнэльва с супругой Анной Грёнэльв, урожденной Ангер. Они садятся в шлюпку. Поднять флаг! Пунш будет подан в столовой, места хватит для всех!

Люди, которые уже легли спать, не сразу поняли смысл его слов. Но когда он повторил их в третий раз, над трубой кухни появился дым.

Бергльот, на которой в это время лежала ответственность за кухню и весь дом, накинув на рубашку юбку, бросилась разводить огонь, чтобы приготовить пунш.

Вот так получилось, что женщины Рейнснеса были на этой свадьбе непричесанные, в случайной одежде, а мужчины — небритые, растрепанные и без галстуков.

Флаг подняли, хотя было уже за полночь и почти ничего не видно. От сильного ветра он сердито хлопал на флагштоке.

Когда первое волнение улеглось, все по очереди подошли поздравить молодых и пожать им руки. Застенчиво и не совсем понимая, как следует себя вести на такой необычной свадьбе. Но постепенно гости оправились от смущения, и пунш был выпит до последней капли.

Б два часа ночи жених объявил, что он голоден и готов съесть целого быка. И новой кухарке пришлось продемонстрировать свое мастерство прежде, чем она успела проспать в постели Олине хотя бы одну ночь.

В четыре утра кухня была уже выскоблена и вымыта, и люди во второй раз отправились на покой.

В доме было тихо, но Фома и Стине еще не спали. Они сидели на кухне. В эту ночь им было не до сна.

— Значит, он все-таки предпочел городскую девушку. — Фома зевнул.

— Да, дай Бог, чтобы это пошло на пользу Рейнснесу и Карне…

— Ты сомневаешься?

— Прости, Господи, мой язык! Она мне нравится, хотя хозяйки из нее не получится.